Железная трава - Владимир Бахметьев

— А вот оно, начальство твое… — подал кто-то голос от двери.

В вагон вслед за кондуктором вошли: начальник станции, жандарм, долговязый сторож в затрепанной солдатской шинели.

— Крещеный, нет? — обратился к столпившимся у скамьи усатый жандарм.

— А кто ж его знает! — бойко отвечала за всех молодайка. — Креста на ём нету…

— Беспаспортный, значит! — сострил жандарм — и к сторожу: — Ну, давай, бери!..

Тот отвернулся, высморкался в угол и принял ребенка на неуклюже растопыренные руки.

— Прикройте ему головеньку-то: мор-р-роз на дворе! — пробасил пожилой, с белесой бородкой начальник станции.

Молодайка подхватила со скамьи холщовую пеленку, оправила ее на ребенке, сунула в карман сторожу бутыль с молоком.

— Сохрани тебя матерь божия, заступница всех скорбящих… — пролепетала она и окрестила живую кладь на руках сторожа.

Из окна вагона было видно, как шагал тот к зданию вокзала, бережно держа на руках «беспаспортного» и с такою осторожностью ступая по асфальту, точно шел по льду. За ним не спеша, с уныло скучливыми лицами следовали начальник станции и жандарм.

— Неси на чистую половину! — приказал начальник сторожу. — Там потеплей.

И в эту самую минуту от заднего вагона почтово-пассажирского поезда на платформу вбежала молодая женщина.

— Господа начальство, господа начальство! — кричала она, настигая жандарма и начальника станции.

Те приостановились.

— Мой это ребеночек, мой! — проговорила, захлебываясь от волнения, женщина и, не ожидая отклика, устремилась вслед за сторожем к распахнутой двери вокзала.

Миновав людное замусоренное зальце, сторож успел пройти за перегородку, на половину «чистой» публики, и тут его нагнала женщина. Она выхватила из его рук ребенка, крепко прижала к себе и запричитала, всхлипывая:

— Мишенька, касатик мой ненаглядный!..

То была Наталья.

— Ничего, ничего, родненький мой! — в страстном упоении ворковала она, уложив сына на скамью.

И, опустившись на колена, принялась напевать над ним, как там, у ворот завода, вторя заодно с народом голосу своего милого, любимого, единственного во всем свете:

— …Вихри враждебные веют над нами… Но мы подымем…

Кто-то ворчливо хмыкнул позади, Наталья вздрогнула, оглянулась: усатый жандарм, за ним — человек в форме железнодорожника, какие-то господа в мехах с любопытно выжидающими щекастыми лицами.

— Слушай… ты, — заговорил хрипло жандарм. — Кто такая? Откуда взялась? Чей младенец?..

— Мой! — выкрикнула Наталья, прянув с колен и защищая собою ребенка. — Мой, новорожденный…

— А чем докажешь? — поднял в свою очередь голос жандарм. — Метрику, паспорт имеешь? Протокол писать будем…

— Какой протокол?.. Мой он, мой, кровный!..

— Ну, насчет кровей помолчи… Знаем мы вас, кукушек… — проворчал жандарм и попнулся к скамье.

Наталья, отшатнулась, взглянула на тех, что скучились вокруг, вскинула даже руку к ним, как бы ища защиты, но поймала у ближнего брезгливую улыбочку в глазах и, уже не владея собою, голосом жгучей ненависти завопила:

— Чего собрались? Люди вы, нет?!

— Но, но… потише! — оборвал ее жандарм и — к кому-то через головы любопытных: — Эй, Сидоренко, сюда!

Подхватив на руки плачущего ребенка, Наталья подалась в сторону, но кто-то, дюжий, сгреб ее за плечи и, пиная в спину, потащил к выходу за перегородку.

Отбиваясь, она споткнулась на пороге и едва не выронила ребенка. На крик ее из всех углов зала для простолюдинов потянулись пассажиры в зипунах, полушубках, дырявых шапчонках. От буфета, расталкивая народ, шаговито подвигались двое молодых парней в замызганных ватниках, видом своим напомнивших Наталье заводских ребят.

— Стоп! — прокричал один из них, сбросил с плеча Натальи руку того, кто пинал ее, и вплотную подступил к жандарму. — Постыдись, ваш-ш-ш благородь! С кем связался-то? Не видишь — мать с ребенком…

— А тебе какое дело? — процедил в усы жандарм, занося руку к кобуре у пояса. — Кто такой?

— Не признал? Деповские мы! — подал голос другой парень и под одобрительный гул окружающих выпалил: — Да кто бы мы ни были, а эту с дитятей не тронь!..

Снаружи в зал торопливо входили новые и новые люди, и с первого же взгляда на них Наталья убеждалась, что эти тоже деповские.

— Братцы! — рванулась она от жандарма. — Обороните! Не дайте загинуть с ребенком!..

Начальник станции склонился к жандарму и что-то шептал ему на ухо, а живое кольцо вокруг становилось все плотнее и плотнее. Суровый ропот прокатывался по залу, и уже слышалось в нем что-то угрожающее.

— А ну, черт с вами! — махнул жандарм рукою. — Нашли тож кого под защиту брать…

И отступил вслед за начальником станции к двери, скрылись оба за нею.

Вскоре, окруженная рабочими из депо, Наталья сидела за столом у буфета, жадно управлялась с разложенной перед нею закускою и рассказывала о всех своих напастях. Не скрыла она и об участи слесаря Михаила Симакова, отца своего ребенка.

— Ты вот что, голубушка, — прервал ее пожилой седобородый человек в фуражке со значком железнодорожника на околыше. — Ты относительно Симакова-то ужо вечерком выложишь поподробней, а здесь… — Он огляделся. — Здесь, милушка, того-этого… не стоит! — И добавил вполголоса: — Я тебе приют могу предоставить… Семья у меня — старуха да доченька, в депо же нашем работает…

— Да мы, коль пожелаешь, и работенку тебе подыщем! — вмешался в разговор тот, молодой, кто первым жандарма одернул. — Вон у него в цеху, — указал он на старика, — женский труд в чести…

— Ох, родные мои! — воскликнула Наталья с загоревшимися надеждой глазами. — Не знаю, как мне и благодарить вас… У меня вить такое, что хоть под бегун-паровик ваш ложись…

— Ну, это, сестрица, не к лицу нашему брату! — заговорил старик живо. — Пускай под паровик-то те вон одры укладываются! — взмахнул он рукою в сторону двери на чистую половину.

— Правильно! — поддержали за столом дружно. — Придет час — не миновать им если не под паровик, то на нем к черту на кулички!..

— Так оно и будет, — подал голос старик. — Ну, — подымаясь из-за стола, обратился он к Наталье, — идем, голубушка… Пора мне к паровикам своим… По пути я и на квартирку тебя заведу. А насчет малютки… того-этого… не беспокойся! Старуха моя завсегда поможет.

Укутав старательно сына, Наталья бодрым шагом вышла со стариком на платформу. Вышла, оглянулась и восторженно, как когда-то в ранней юности, заулыбалась.

Над вокзалом буйно рассветало зимнее утро, все вокруг было подернуто серебряной чешуей инея, одинокие тополя за рельсовым путем, у паровозного депо, походили в белоснежных своих кудрях на внезапно замерзшие фонтаны, а на востоке, за неоглядными волнами сугробов, подымалось солнце и два грозных огневых меча высились по обе его стороны.

[1916, 1956]

КАНДАЛЬНИК

Стоит она среди базарной площади, толстобрюхая, грузная, — тюрьма. Слева — полицейское управление с двуглавым орлом над парадным входом. Справа — собор, старый, темный, с окнами в железных, как у тюрьмы, решетках. Сто лет тому назад уткнул он золоченый шпиль свой в небо, будто указывая, где счастье человеку искать, да так и зацепенел с немым перстом своим, обращенным в пустую бездну.

А вокруг лабазы, лавчонки, двухэтажный трактир с питейным заведением. С утра до ночи торговый шум тут, надсадные выкрики, пьяная ругань… А подальше — кривой строй замызганных домишек мещан, тухлый, на выезде, пруд и кладбище в зеленых березках. Парочками гуляют среди могил молодые горожане, любятся, обзаводятся семьями, а потом, выполнив незатейливый долг свой перед матерью природой, укладываются в старости под березками — навеки.

Жил кузнец Архип Софроныч, как все его земляки: гулял смолоду с девицами у могил, подыскал себе жену там, сколотил кое-какое домашнее хозяйство, сына на свет произвел и — почивать бы ему под березками на кладбище сном праведника, да вышло так, что стал он на старости лет… кандальником! Собственно говоря, кузнецом он и остался, только не в своей кузнице, а в тюремной: подковывал коней тюремных, чинил всякую утварь, а случалось, и арестантов по приказу начальника заковывал. С того и пошло: кандальник да кандальник!.. Зря, коль степенно разобраться, привязались люди: надо же кому-нибудь помогать закону. Опять же и то сказать: не будь на свете тюрьмы с кандалами, весь бы свет божий лиходеи со смутьянами разворотили, обкорнали… Так нет же! Иной малыш ростом с наперсток, а приметит на улке Архипа и ну орать на весь околоток: «Кандальник»…

Раз как-то родной сынишка, возвратясь из школы, в свой черед к отцу с вопросом:

— А зачем ты, батя, в кандальниках?

— Как так? — вскинулся к мальчонке кузнец. — Кто сказал?