Арфист на ветру - Патриция МакКиллип

– Ты все еще не умеешь видеть в темноте...

– Научусь.

– Ты не иначе как поглощаешь эту тьму... Ты – загадка, Моргон. Ты преследуешь арфиста по всему Обитаемому Миру, чтобы убить его, потому что тебя взбесила его музыка, но ты не убьешь меня. Мог бы, пока удерживал мой разум, но ведь не убил. Тебе бы следовало попытаться еще раз. Но ты не станешь. Почему?

– Тебе не нужна моя смерть. Почему?

Чародей усмехнулся:

– Игра в загадки... Возможно, я и знаю ответ. Как это ты уцелел, когда сбежал от меня в тот день на Торговой дороге? Я сам едва спасся.

Моргон молчал. Он опустил меч, коснувшись острием земли.

– Что они такое – Меняющие Обличья? Ты Высший и обязан это знать.

– Они были преданием, поэтическими образами, грудой влажных водорослей и битых ракушек... странным обвинением, выдвинутым имрисским земленаследником до того, как ты покинул свой край, чтобы искать меня. Теперь... Теперь они становятся бичом мира. Что ты о них знаешь?

– Они очень стары. Их можно убить. Их мощь невероятна, но они редко пользуются ею. Сейчас они убивают торговцев и воинов на улицах Лунголда. Во имя Хела, я не знаю, кто они и что они.

– Что они усмотрели в тебе?

– Полагаю, то же, что и ты. Уж на этот-то мой вопрос ты можешь ответить.

– Несомненно. Мудрый знает свое имя.

– Не насмехайся надо мной. – Свет дрогнул разок-другой меж его ладоней. – Ты разрушил Лунголд, чтобы я не добрался до своего имени. Ты скрыл все знание о нем, ты следил за училищем в Кэйтнарде...

– Не рассказывай мне мою жизнь.

– Это-то мне от тебя и нужно, Мастер Ом. Высший. Как у тебя хватило смелости назваться Высшим?

– Никто другой не назывался.

– Почему?

С мгновение волшебник молчал.

– Ты можешь вынудить меня отвечать, – наконец произнес он. – А я могу дотянуться до лунголдских чародеев и снова сковать их разум, так что ты не тронешь меня. Я могу убежать. Ты – преследовать меня. Ты можешь бежать, а я – преследовать... Ты можешь меня убить, что изнурило бы тебя, ты потерял бы самого могущественного покровителя.

– Покровителя. – Он уронил эти пять слогов, как иссохшие кости.

– Ты нужен мне живым. А Меняющие Обличья? Послушай...

– Не стоит и пытаться, – устало предупредил Моргон. – Я сокрушу твою мощь раз и навсегда. Как ни странно, мне безразличны твоя жизнь и смерть. По крайней мере, ты имеешь для меня значение, чего я не могу сказать о Меняющих Обличья, или...

Он осекся. Чародей сделал шаг вперед.

– Моргон, ты смотрел на мир моими глазами, и у тебя моя мощь. Чем больше ты касаешься землезакона, тем больше людей будет это помнить.

– У меня нет намерения связываться с землезаконом. За кого ты меня принимаешь?

– Ты уже начал.

Моргон уставился на него:

– Ты заблуждаешься. Я еще даже не начал видеть твоими глазами. Что ты видишь, когда смотришь на меня?

– Моргон, я – самый могущественный волшебник Обитаемого Мира. Я мог бы за тебя биться.

– Что-то напугало тебя в тот день на Торговой дороге. Я нужен тебе, чтобы биться за тебя. Что случилось? Ты увидел пределы своего могущества в отражении глаз цвета морской волны? Я нужен им, а ты не желаешь меня уступать. Но ты уже больше не уверен, что можешь сражаться с отрядами водорослей.

Гистеслухлом безмолвствовал, алые тени играли во впадинах его лица.

– А ты можешь? – негромко спросил он. – Кто подаст руку помощи тебе? Высший?

Тут Моргон ощутил внезапное движение его разума, мысленную волну, объявшую зал, все руины, отыскивающую умы волшебников, чтобы обрушиться на них и сковать. Моргон поднял меч; полоса света от звезд ударила в глаза Гистеслухлома. Он отпрянул, сосредоточенность его улетучилась. Затем он поднял руки, и пальцы его опутали световые нити. Свет скользнул обратно к звездам, словно они сами его втянули, и тьма, как будто живое существо, пробралась в зал, изгнав оттуда даже свет луны. Меч в руке у Моргона похолодел. Холод волнами проник в его руки, в кости, в самую глубину глаз, онемение сковывало его движения, его разум. Но происходящее он осознавал все отчетливее, холод лишь пытался его обездвижить. Моргон уступил и стоял в ночи не шевелясь, зная, что это всего лишь наваждение и что приятие его, подобно приятию невозможного, – единственный выход. Он стал самой неподвижностью, самим холодом, и когда безмерная мощь, собравшаяся в мнимом, туманном мире, ударила прямо в него, Моргон своим онемевшим, темным разумом остановил ее.

Он услышал яростную брань Гистеслухлома и стряхнул с себя его чары. Затем он уловил разум волшебника за миг до того, как он исчез. Последний напор мощи несколько поколебал его хватку, и он понял, до какой степени исчерпаны его силы. Но и чародей был изнурен; рассеялась даже сотворенная им мнимая тьма. Свет вновь хлынул от звезд, разрушенные стены вдруг замерцали собственной силой. Гистеслухлом поднял руку, будто собираясь что-то сотворить из раскаленных камней, но тут же устало опустил ее. Моргон непрочно опутал его мыслями и произнес его имя.

Имя пустило корень в его сердце, в его мысли. Он впитал не мощь, но воспоминания за те несколько мгновений, что прошли, пока он смотрел на мир сквозь сознание Гистеслухлома.

Моргон увидел огромный зал в его первозданной красе, горящие, точно волшебные огни, окна, недавно обшитые стены, пахнущие кедром. Сто лиц взирало на него в тот день тысячу лет назад, когда он изложил девять заповедей чародейства. И, говоря, он тайно собирал урожай, в том числе и в самом могущественном из этих умов, – все их познания и память о трех звездах.

Он сидел, встревоженный и подавленный, хотя и могущественный, на горе Эрленстар. Он удерживал умы землеправителей не для того, чтобы следить, как они правят, но чтобы знать их, чтобы изучить их чутье земли, которое никогда не мог постичь до конца. Он наблюдал, как херунский землеправитель скачет один Исигским перевалом, все ближе и ближе, чтобы спросить о загадке трех звезд. Он смутил ум коня; тот, заржав, стал на дыбы, и Моргол Дайррувит, в отчаянии цепляясь за валуны, сорвался с крутой скалы, и камни, его последняя надежда, зловеще произнесли свое предостережение и полетели вниз, глухо громыхая.

Задолго до этого он стоял, изумленный, в просторном тронном зале на горе Эрленстар, где предание, столь древнее, что не имело начала, поместило Высшего. Зал был пуст. Необработанные самоцветы, врезанные в каменные стены, были тусклыми и потертыми. Поколения нетопырей свисали с потолка, пауки опутали своими хрупкими, как колдовское наваждение, сетями трон. Он пришел задать вопрос о сновидце, но спрашивать было некого. Тогда он смахнул паутину с трона и сел, ломая голову и размышляя о том, почему же здесь никого нет. А когда серый свет угас в проеме со сгнившей дверью, начал ткать наваждения...