Беспокойные сердца - Нина Карцин

Виктор протискался ближе. «Орлиный полет» — назывался очерк. Он пробежал глазами несколько строчек. Калмыков такой, Калмыков сякой, золотой, серебряный… Эх, знали бы они!

И ссутулившись, без привычной живости, тяжело поднялся на площадку. Встречные держались так, словно ничего не знали; даже знакомые из Балки говорили о самых обычных вещах — о работе, о шихте, ворчали на жару. У Виктора начало немного отлегать от сердца.

Калмыков пришел немного позже — стоял в очереди у газетного киоска. Пришел довольный, сияющий, со свернутыми в трубку газетами. Но ни шутки, ни возгласы «с тебя приходится», не встретили его, люди неловко отворачивались, делали вид, что очень заняты. Только шумно подбежал Баталов, поздравил, пен мял его руку в пухлых ладонях, назвал гордостью и надеждой рабочего класса и снова умчался по делам. Мастер Северцев неловко сунул руку, глядя, куда-то поверх головы, пробормотал что-то вроде «только не зазнавайся» и занялся плавкой.

Торжества не получилось.

— A-а, герой явился? — встретил Калмыкова усмешкой Жуков, когда Калмыков подошел принимать печь.

— Хотя бы и герой. А тебе завидно? — огрызнулся Калмыков.

— Да уж чего завиднее. Какую дичь в огороде затравил! — с нескрываемой издевкой бросил Жуков.

— А тебе что? Твоего, что ль, тронул? Я сопляка этого предупредил: увижу с девчонкой — кобеля спущу. Знал он об этом? — Знал. Я еще и Любке порку задам — пусть хахалей не приваживает. Я у нее заместо родителей, я за нее и в ответе, — принял Калмыков благородный вид…

Жуков только рукой махнул.

В тот день работалось плохо. В бригаде царил унылый, молчаливый порядок, подручные прятали глаза; лица их были хмурыми и суровыми. Калмыкова это бесило, он без конца придирался по пустякам, пока первый подручный не потерял терпенья.

— Ты, Георгий Ильич, не слишком-то. Тут тебе не личный участок. Хотя и там распоряжаться так не следовало бы.

А Виктора весь день преследовали мысли о мести. Как хотелось отплатить, да так, чтобы в самое больное место попасть. Но как он ни старался хоть сегодня дать скоростную плавку — плавка вышла самой обычной, даже на полчаса против графика затянули.

После смены, выйдя из душа, увидел Тернового. Уже без спецовки, с влажными волосами, тот о чем-то договаривался с Ольшевским. Потом пожал ему руку и пошел домой. У Виктора мелькнула мысль: «Терновой! Вот у кого спросить совета! Тот слов на ветер не бросает!» Он заколебался, но Терновой сам, проходя мимо, окликнул его:

— Домой? Что стоишь? Пошли вместе.

В цехе Виктор, занятый своими переживаниями, не приглядывался к Терновому, но сейчас ему бросилось в глаза его бледное и измученное лицо.

— Устали, Александр Николаевич? Или больны? — спросил он невольно.

— Жара выматывает, — неохотно ответил Терновой. — А на тебя как, не действует?

— Жара-то ничего. Тут действует… — И, помолчав немного, вдруг решился: — Александр Николаевич, а как, по-вашему, смогу я Калмыкова догнать? Мне это обязательно нужно, вот как! — И Виктор отчаянно полоснул себя ладонью по горлу.

Терновому не нужны были объяснения, чтобы понять Виктора. Слух о происшествии в Дубовой балке дошел и до него. И желание Виктора показалось самым естественным.

— Одним прыжком ты его не одолеешь, — сказал он медленно и серьезно. — Надо много поработать. Но, если возьмешься как следует, всего можно добиться; Калмыков ведь не колдун какой-нибудь. Самый обыкновенный человек, только сталевар умелый, и опыта у него больше. Да и ты не лыком шит. Берись, я тебе помогу.

— Нет, правда? — весь встрепенулся Виктор, с надеждой поглядев на Тернового.

— Нет, кривда, — невольно усмехнулся он. — Если можешь, приходи ко мне часиков в семь, потолкуем обо всем обстоятельно. Я давно, хотел тебя пригласить, да все случая не выпадало.

От страшного сознания своего унижения и позора Виктор сразу перескочил к надежде выдвинуться, завоевать почет и уважение. Станет он знаменитым, будут к нему приезжать учиться, и никто уж не вспомнит, что его травили собаками в чужом огороде… В мыслях своих Виктор уже десять раз поставил Калмыкова на колени, пока подошло время, назначенное мастером. И уличные часы не показывали еще семи, когда Виктор поднялся на третий этаж нового дома и постучал в квартиру Терновых.

Открыл ему сам Олесь и проводил на балкон, где в плетеном кресле уже сидел Леонид Ольшевский.

Виктор впервые был у Тернового и с уважением посматривал на добротную обстановку. Особенное впечатление произвел на него письменный стол и забитый книгами шкаф. «Как ученый», — подумал он, пробираясь на балкон между кадками с цветами.

— Ты пока послушай, полезно будет, — сказал Олесь, усаживая Виктора, и кивнул Ольшевскому: — Продолжай, Леня!

— Ну что ж… Получил я, значит, от главного инженера свою тетрадочку с предложениями, смотрю, наискосок резолюция наложена: «Утопия и бред»! Знаешь, я человек глубоко мирный, но тут мне кусаться захотелось. Подумал, подумал… Дай, махну к Татьяне Ивановне! Иду и придумываю дипломатические подходы. Сочинил в уме целую аллегорическую сказку про то, как у нас на заводе скоростников в парниках выращивали.

— Рассказал? — спросил Олесь, прищурив глаза.

Леонид рассмеялся.

— А то ты нашей Татьяны Ивановны не знаешь! Только я начал от царя Гороха, а она мне: «Короче!» Я половину пропустил, начал прямо с аллегории, а она опять: «Что, собственно, вы хотите сказать? Если голым обличительством занимаетесь, то у меня нет времени». Озлился я! — сами понимаете. Вытащил тетрадь, хлопнул на стол. Вот, говорю, утопия и бред Леонида Ольшевского. Прошу заключения. Она посмеялась: «Я не психиатр», а тетрадку взяла, стала перелистывать, сначала так это, нехотя, а потом интерес появился. Вдруг отложила она ее и говорит очень решительным тоном: «Давайте расскажите, что вы предлагаете». — «Покороче?» — говорю. — «Подлиннее, только без завитушек».

Терновой улыбался, слушал Леонида. Он живо представил себе строгую, деловитую Татьяну Ивановну, как она смотрит внимательным взглядом, чуть наклонив голову набок и сложив на настольном стекле крепкие руки с широкой мужской ладонью.

— Со всей доступной мне серьезностью я рассказал ей, как мыслю новую организацию труда…

И Виктор услышал рассказ о новом плане, который натолкнул его сейчас же на новые, еще не совсем ясные мысли. Казалось, стоит только немного напрячь мозги — и придет то самое правильное решение, которое перевернет всю его жизнь…

— Леонид Андреевич, да как же все это правильно! — с загоревшимися глазами воскликнул он. — Что ж вы никому из нашего брата-сталевара не сказали? А еще где-нибудь по такому плану работают? Ведь я сам вижу: принимаю иной раз печь, аж досада берет; Журавлев домой торопился, завалку кое-как сделал, на середине бросил, ему баллы, а мне — шиш…

— Вот, вот, — серьезно подхватил Терновой. — А иной раз и сам сменщику своему ножку подставлял — тебе баллы, а ему — шиш.

— Ну, когда это было? — возразил покрасневший Виктор.

— Бывало, бывало, — вмешался Леонид. — А сам хочешь знать, в чем у сталеваров первой печи тайна успеха. Вот в этом самом. У меня с чего началось? Стал я наблюдать, как они работают. Не сразу и в глаза бросилось, что они так к пересменке готовятся, словно каждому самому дальше работать. А когда заметил, заинтересовался. И вот тут-то это самое «озарение свыше», про которое Валька все толкует, и явилось. А что, думаю, если все печи будут так работать? Ведь это ж какой выигрыш!

— Ну, и что Татьяна Ивановна? — спросил Терновой.

— Изругала меня. За то, что я кустарем-одиночкой копошился, никому не говорил ничего, никого не привлек… Оно, конечно, правильно…

— Ясно, правильно, — не выдержал Виктор. — Надо с ребятами, с комсомольцами поговорить. Неужели же никто не возьмется?

— Ну, а ты Виктор? — напрямик опросил Леонид.

— Да я бы с удовольствием. Только кто ж меня теперь поддержит? — и багрово покрасневший от смущения Виктор повесил голову.

— Что ты за глупости болтаешь, Виктор? — воскликнул Леонид, а Терновой досадливо поморщился и добавил негромко:

— Считал орлом, а он мокрой курицей оказался…

— У кого в жизни не случалось всякого?! — горячо продолжал Леонид. — Да если хочешь знать, Калмыков и сам теперь жалеет, что погорячился. Отговаривается, что крепко выпивши был. А тебе бы, самое правильное: его же приемами его и победить. Правда, соберем комсомольцев, поговорим, что скажут о новом плане. А как ты вообще-то, не против?

— Да когда же я против таких дел был? Только бы Журавлев с Локотковым захотели, а там бы мы такой класс показали!.. И сковырнем Калмыкова с первого места.

— Ты загодя не хвастайся. Расскажи лучше, что он на тебя взъелся?

— Паразит он потому что, жадина и кулачина. Он за свое место в цехе ух как держится, а сам передовым только прикидывается. Выгоднее так — народ передовиков любит.