Колыбельная - Владимир Данихнов

Гордеев пошел наперерез стриптизерше, которая направлялась к неприметной дверце под кисейным пологом. Схватил ее за руку:

— Прошу прощения, нам надо поговорить.

— Нам не о чем с вами говорить, — сказала стриптизерша, — отпустите меня.

— Как вас зовут? — спросил Гордеев.

— Оля, — представилась стриптизерша, — но вам-то какое дело?

Она посмотрела на охранника Борю, но Боря не спешил ей помочь.

— Ах, вот оно что, — догадалась Оля, — вы тот самый «особый гость», о котором говорил босс.

— Не в этом дело, — заверил ее Гордеев. — Пройдемте к столику. Я задам вам пару вопросов, совершенно незначительных.

— Можно, я накину что-нибудь на грудь? — поинтересовалась Оля.

— Обязательно: вот шаль. — Гордеев набросил пуховую шаль на Олины плечи.

— Откуда у вас шаль? — засмеялась Оля. — Впрочем, ладно. Спасибо, вы очень милы.

— Будете коньяк? — спросил Гордеев.

— Вам невозможно отказать, — усмехнулась Оля.

Он налил ей коньяку. Оля выпила. Щеки у нее зарделись: вкуснотища.

— Пожалуйте, лимончик, — галантно предложил Гордеев.

— Вы само совершенство, — сказала Оля, элегантно надкусывая кислую дольку. — Почему вы не появились в моей жизни раньше? Кстати, мое имя вы знаете, а как зовут вас?

— Гордеев, — представился Гордеев.

— Ничего себе, — удивилась Оля, — какая у вас фамилия: словами не описать.

Она доела лимончик.

— И что вы забыли в нашем гнезде разврата, господин Гордеев?

— Кое-кого ищу, — смутился Гордеев. — Зину. Знаете такую?

— Эту шлюху? — удивилась Оля. — Зачем она вам? Она вам не подходит, слишком проста.

— Мною движет личный интерес. — Гордеев положил руку на Олины пальцы. — Умоляю: не откажите в помощи.

— Вы такой нелепый, — сказала Оля пьяным голосом, — зачем вам эта падшая девица, когда есть я? — Она дернула плечиком, обнажая левую грудь.

Гордеев покачал головой:

— Не мне судить, кто пал.

— Но Зина вам нужна?

— Нужна: я знаю, последний раз ее видели в этом клубе.

— Здесь так шумно. — Оля поежилась, поправляя шаль. — Я вся дрожу от звуков. Пойдемте со мной в комнату отдыха.

— Там тихо? — уточнил Гордеев.

— Там пахнет духами и пудрой, а на зеркале выцветшая переводная картинка с яхтой. Говорят, эта картинка осталась от девушки, которая грезила парусными кораблями, а сама даже ни разу не побывала на море.

— Вы удивительный человек, Оля.

— Мне это говорят обычно спьяну, но вы, кажется, трезвы, господин Гордеев?

Гордеев улыбнулся:

— Такое чувство, что я знаю вас давным-давно.

— Шутник, — засмеялась Оля. — Осторожно, здесь ступенька. — Она открыла дверь в комнату отдыха, зажгла свет. — Садитесь: это табуретка для посетителей. У вас грустное лицо. Вас что-то тревожит?

— Ничего особенного. — Гордеев покачал головой. — Мне скучно жить.

— Ах, оставьте: это всем скучно. — Она наклонилась к нему и прошептала, обдав лицо горячим дыханием: — Xотите погладить меня по бедру?

— Не стоит, — тихо ответил Гордеев.

— Вы уверены?

— Совершенно.

Она отпрянула:

— Вы так милы; что ж, Зина… Зина-Зина-Зина… в последний раз она была тут неделю назад. Говорят, она задолжала денег своему сутенеру. Петя добрый мужчина, но из-за денег может озвереть.

Гордеев нахмурился:

— Он любит деньги?

Оля покачала головой:

— Он ничего не любит, он пустой. Как вы и я.

Гордеев поднялся:

— Вы знали, что Зина собирается замуж?

— Да.

— За него?

— Отнюдь. Ее жених другой. — Оля нахмурилась. — Я видела его всего один раз. Рассказывал ей что-то, щипал за кожу, смеялся. Страшный человек. Говорил что-то про счастье для… — Она закусила губу. — Что за счастье и для кого не помню, хоть убей. — Оля отвернулась к зеркалу. — Прошу вас, если это всё, уйдите. Мне надо привести себя в порядок. Я вспотела… — Она сняла шаль. — Возьмите, это ваше.

Гордеев покачал головой:

— Не мое.

— А чье?

— Не знаю: стащил с вешалки в гардеробе.

Оля расхохоталась:

— Господи, какой вы забавный.

Она привстала на цыпочки и чмокнула Гордеева в щеку.

— Спасибо вам.

— За что? — удивился Гордеев.

— Не знаю. Вы подняли мне настроение.

— До свиданья, Оленька.

— Счастливо!

Гордеев вышел. Оля достала из ящичка мобильник и набрала номер сына. Сын взял трубку, сказал «Мама, потом» и повесил трубку. Ну хоть жив — и ладно. Она застыла перед зеркалом. Я как будто существую, сказала она себе. А как будто и нет. Она вынула из ящичка фляжку с коньяком и сделала глоток; ей полегчало, и она сделала еще глоток, чтоб упрочить возникшую легкость, а потом еще один, чтоб почувствовать себя птичкой, и в конце концов выдула всю фляжку.

Гордеев вернулся к напарнику. Кошевой уже не спал. Гордеев достал из-за пазухи чашечку на цепочке, посмотрел на нее и сунул обратно за пазуху. Для чего вы таскаете с собой эту дурацкую чашку, хотел спросить Кошевой, но не спросил. Гордеев, видя, что Кошевой озадачен, решил, что он удивляется, зачем Гордеев ищет пропавшую проститутку. Вы, наверно, думаете, сказал он, что у меня возникли романтические чувства к Зине. Поверьте, это не так. На самом деле я ищу ее в связи с нашим делом.

Кошевой поднял голову:

— Что?

— Не верите? — разозлился Гордеев. — Зря. Какие чувства могут быть у меня к проститутке? Боже, я даже не спал с ней. Ну что вы мычите, Кошевой? Прошу вас: говорите внятно.

— Душно здесь, господин Гордеев, — сказал Кошевой. — Давайте выйдем.

— Давайте, — согласился Гордеев, — только, прошу вас, больше ни слова о проститутке.

Кошевой хотел спросить, о какой проститутке идет речь, но промолчал. Гордеев почувствовал странное стеснение в груди, которое отнес к слишком узкому пиджаку. На воздухе ему стало легче. 

Глава четвертая

Танич ездил по вечернему городу на автобусе. Он не хотел возвращаться домой, потому что там до сих пор жили Зина с дочерью. Ездить на автобусе он тоже не хотел. Но всё равно ездил, потому что устал ходить. За стеклами мелькал унылый городской пейзаж. Шум мотора вгонял в тоску. В окнах домов мерцали голубые огни — как призраки умершего уюта. Возле ларьков на остановках толпились подростки; от их режущих голосов у Танича разболелась голова. В автобус ввалилась пьяная компания. Компания ругалась матом и задирала пассажиров. Пассажиры молча терпели издевки, и компания вышла на следующей остановке, не выдержав гнетущей обстановки полупустого автобуса. Водитель, которого звали Семен, сделал радио погромче. Певец пел о тюремной жизни. Семен не любил песни о тюремной жизни, но всё равно слушал их, потому что так было принято. Честно говоря, он вообще не любил музыку, а из развлечений предпочитал водку и водку с пивом. Когда водка кончалась, он шел в магазин за следующей бутылкой, а если магазин был закрыт, возвращался домой с пустыми руками и валился в обуви на кровать. Он ждал, что кто-нибудь снимет с него грязные ботинки, но никто не снимал. Тогда он вспоминал, что мать умерла, а жены у него нет, и снимал обувь сам. Иногда у него возникало желание пустить автобус на встречную полосу, чтоб почувствовать, как сминаются коробки из стекла, пластика и металла, фаршированные человеческим мясом. Но он упрямо продолжал вести транспортное средство по установленному маршруту, словно рука человека, проложившего этот маршрут, обладала магическим действием на его усыхающий разум. Часть выручки Семен складывал в трехлитровые банки из-под сока. У него уже скопилось несколько трехлитровых банок с мелочью; поначалу он собирал деньги на путешествие, но с возрастом понял, что ехать ему некуда и незачем, везде одно и то же, и решил завещать, чтоб банки похоронили вместе с ним. А чтобы мелочь не разворовали жадные родственники, принял решение каждую банку заключить в отдельный несгораемый сейф, и для этого копил деньги на сейфы, но вскоре забыл, для чего собирает деньги, и пропил сбережения, а одну из банок в пьяном угаре скинул с балкона и убил ею кошку. На следующее утро под балконом не было ни банки, ни кошки, а за листом подорожника Семен обнаружил след мужского ботинка сорок седьмого размера и выпачканный в крови медяк.