Записки следователя - Иван Бодунов

Пороховых! Проглядели такого парня!.. Ну, это все потом. Что делать с Тихомировым, с теперешним, с таким вот, какой он есть, твердо знающим, что все, что от Сизова,— добро, а все, что против Сизова,— зло?»

— Ну, а как же с Кожсиндикатом? — спрашивает Васильев увлекшегося и разговорившегося Тихомирова.

— Да, мы ограбили Кожсиндикат, — отвечает Тихомиров,— чтобы обеспечить средствами нашу партию и ее руководство, ее Центральный комитет. Чтобы помочь ему, дать ему средства на пропаганду, на издание подпольной литературы, чтобы наши товарищи, которые в условиях подполья ведут свою героическую работу, имели возможность заплатить за ночлег, поесть хоть раз в день и отдать все силы политической борьбе.

— Хорошо, гражданин Тихомиров. А из кого состоит Цека вашей партии, вы мне, конечно, не скажете?

Тихомиров смотрит Васильеву прямо в глаза.

— Если бы даже я знал, я не сказал бы,—говорит Тихомиров,— но я не знаю. Партия наша в подполье, и естественно, что такой рядовой член партии, как я, не может и не должен знать руководителей. Всегда может оказаться среди членов партии какой-нибудь нестойкий, слабый человек, и не может судьба нашей борьбы зависеть от его слабости. Если бы я не знал, что Сизов арестован и, значит, вы о нем уже знаете, я бы и о нем вам не сказал ни слова. Даже под пытками, даже на кресте!

— Ну, до креста дело у нас, пожалуй, и не дойдет,— говорит Васильев,— а вот про Сизова... Вы у него дома бывали?

— Был два раза,— говорит Тихомиров.

— На Широкой улице? — спрашивает Васильев.

— Да, на Широкой,— кивает Тихомиров.

— И с женой его, Серафимой Ивановной, знакомы?

— Знаком,— говорит Тихомиров,— она заходила в кабинет, когда я у него сидел.

— Вы не знаете,— спрашивает Васильев,— давно они женаты?

— Года два, кажется,— говорит Тихомиров.

— Хорошая у Сизова квартира,— говорит Васильев.

— Да,— соглашается Тихомиров.— Это квартира родителей его жены. Ему, конечно, не нужна вся эта роскошь. Если б его воля, он бы вге это продал и деньги внес в партийную кассу. Но, во-первых, это принадлежит не ему, а во-вторых, вся эта купеческая роскошь помогает партии, потому что в такой богатой, солидной квартире никто не будет искать скрывающегося от преследований подпольщика.

— Да, конечно,— равнодушно соглашается Васильев.— А скажите, пожалуйста, гражданин Тихомиров, вы ведь тоже получили из награбленных денег тысячу рублей. На что они вам даны?

— Неужели вы думаете,— Тихомиров вспыхивает и выпрямляется,— что я бы позволил себе взять хоть один рубль из партийных денег на свои личные нужды? Я отказывался, не хотел их брать. Но Михаил Антонович мне объяснил, что это мне необходимо на всякий случай, если придется скрываться или нужно будет помочь кому-нибудь из товарищей. Мы ни копейки из них не истратили, вы же видели.

— Видел,— соглашается Васильев.— Всего было взято девяносто шесть тысяч?

— Я не считал,— говорит Тихомиров,— Михаил Антонович говорил, что взяли немногим меньше ста.

— И, значит, за вычетом расходов,— говорит Васильев,— остальное пойдет в партийную кассу?

— Да,— твердо говорит Тихомиров,— конечно же, в партийную кассу. Неужели вы думаете, что Михаил Антонович согласился бы взять себе оттуда хоть рубль?

— Нет, я этого не думаю,— спокойно говорит Васильев.— Ну, на сегодня кончим.

И, нажав кнопку звонка, он вызывает конвойных, чтобы они отвели Тихомирова обратно в тюремную камеру.

СЕРАФИМА СВИДЕТЕЛЬСТВУЕТ

На следующий день с утра Васильев снова вызвал Тихомирова. Начал он опять с разговора о деньгах.

— Значит, давайте, гражданин Тихомиров, посчитаем,— сказал Васильев.— Всего было взято в Кожсиндикате девяносто шесть тысяч рублей с лишним. Трем извозчикам было куплено по пролетке и по лошади, и за три лошади и три пролетки было уплачено двести восемьдесят рублей. Каждому из извозчиков было за участие и молчание уплачено по две тысячи рублей. Сбрасываем шесть тысяч двести восемьдесят, остается девяносто тысяч без малого. Кроме вас и Сизова, участвовало пять человек. Вы знаете остальных?

— Я их видел один раз в жизни,— сказал Тихомиров,— и, конечно, не знаю их фамилий.

— Верю,— согласился Васильев.— Во всяком случае, если захотите, можете познакомиться с их показаниями. Они получили по две тысячи каждый. Если не поверите протоколам, скажите, я представлю вам возможность с ними поговорить, и они подтвердят вам это. Ну, значит, пять по два — десять тысяч, да одна вам — одиннадцать, остается, насколько я понимаю, семьдесят девять тысяч. Это та сумма, которую оставил себе Сизов на трамвай и папиросы.

— Да,—согласился Тихомиров,— для передачи в партийную кассу.

— Правильно,— согласился опять Васильев,— для передачи в партийную кассу. Как вы думаете, за два месяца он успел уже передать в партийную кассу эти деньги?

— Конечно, успел,— сказал Тихомиров.— Он очень торопился с «эксом» и говорил, что партии срочно нужны деньги.

— Хорошо,— сказал Васильев.— Вы говорили, что вы с его женой знакомы?

Тихомиров кивнул головой.

— Могу вам сказать,— продолжал Васильев,— после «экса», как вы называете этот грабеж, Сизов и не подумал никуда передать семьдесят девять тысяч. Приблизительно через две недели после «экса» он познакомился с молоденькой девушкой, дочерью бежавшего за границу московского купца Попова — Серафимой. Через некоторое время он сделал ей предложение. У Серафимы очень расчетливая мать, собиравшаяся дочку выдать замуж за богатого человека. К этому времени Поповы продали все, что им оставил бежавший за границу, глава семьи, и единственное, что у них оставалось,— это красота дочери. Мать потребовала доказательств того, что брак дочери действительно выгодный брак. Поэтому Сизов из этих, как вы их называете, «партийных» денег купил ту дорогую обстановку, которую вы и видели в квартире, купил невесте два манто: котиковое и каракулевое, всякую другую одежду, золотые и бриллиантовые украшения на сумму около тридцати тысяч рублей. Остальные деньги спустя два с лишним месяца после «экса» были найдены у него в письменном столе.

Васильев, усмехаясь, посмотрел на Тихомирова. Тихомиров тоже еле заметно улыбнулся и сказал:

— Сизов предупреждал меня, что в случае ареста следователь будет пытаться всех нас поссорить. Вы на меня не обижайтесь, но я вам не верю.

— Я так и думал,— согласился Васильев, нажал кнопку и сказал вошедшему конвойному: — Введите гражданку Попову.

Вошла Симочка. Двух суток еще не прошло с момента ее ареста, а изменилась она так, что ее трудно было узнать. Изменило ее не то, что с ее лица исчезла косметика, и не то, что самый арест ее испугал, изменило ее то, что, наверно, впервые за свою жизнь пришлось ей посидеть и подумать без нашептываний матери и тех людей, с которыми мать позволяла ей встречаться и разговаривать. Впервые пришлось ей понять, что советы ее советчиков привели ее в самом начале жизни к тупику, к катастрофе. И стала ей неожиданно ясной вся бесцельная глупость ее прошлой жизни. Посмотрев на себя со стороны, увидела она себя глупой девчонкой, продавшей свою молодость грабителю за фальшивые деньги. Может быть, эти двое суток были только началом ее размышлений, но все-таки о многом она уже успела подумать, и ко многим горьким выводам она уже успела прийти. Совсем другое было у нее лицо. Хоть и без пудры и без краски, оно было сейчас умнее, значительнее и чем-то красивее, чем двое суток назад.

Васильев пригласил ее сесть и, указав на Тихомирова, сказал:

— Вы, кажется, немного знакомы?

Тихомиров смотрел на Симочку сначала равнодушно и даже немного насмешливо. Он не узнал ее, уж очень она изменилась. Но постепенно в глазах его появилась растерянность. Он начал понимать, что его не обманывают, что перед ним действительно жена обожаемого им, боготворимого им человека.

Симочка смотрела на Тихомирова, припоминая. Когда-то давно, так ей казалось, в рухнувшем в бездну прежнем мире, она его будто бы видела. Наконец она кивнула головой и сказала:

— Вы, кажется, бывали у нас иногда.

— Гражданка Попова,— сказал Васильев,— когда вы познакомились с вашим мужем, Михаилом Антоновичем Сизовым?

— Месяца два назад.

— А точнее не помните?

— Числа не помню,— сказала Симочка, нахмурив лоб,— но это было дня через два или три после Нового года. Мы были с мамашей в Михайловском на «Желтой кофте», Миша сидел рядом с мамашей, и они разговорились. В антракте он угощал нас чаем с пирожными, и мамаша пригласила его к нам заходить.

— Как вы помните, Кожсиндикат был ограблен двадцать четвертого декабря,— бросил Васильев Тихомирову.

Тихомиров даже не кивнул головой, он отлично помнил, какого числа был совершен знаменитый «экс».