Детство 2 - Василий Сергеевич Панфилов

— Не без тово! — заулыбался грек.

— Сионист, — бухнул Канцельсон, — множечко, но таки не везде!

— Это на какую множечко ты сионист? — повернулся Жук, недобро щуря глаза.

— На ту, — не пугаясь, ответил Беня, — шо про Палестину и собственное государство с переселением.

— А… — глаза Сергея потухли, и на лице снова проступила печать усталости, — в этой части я тоже… сионист.

— Я, — после недолгого молчания продолжил Жук, — скорее нет, чем да. Очень уж мне не нравится впихнутый туда интернационализм.

— Панславизм? — поинтересовался Беня с еле заметной ноткой ехидного вызова в хрипловатом голосе.

— Нет, — Жук даже не повернулся. — Идея объединения славянских народов под главенством России заведомо утопична. У нас с народным благоденствием даже в собственной стране сложилось таки криво, куда уж там распространять наше криво на родственные народы!

— Таки да, — согласился Беня уже без нотки, — по этой части у нас всё больше монархисты про царя-батюшку, но без царя в своей голове.

— Или, — он пыхнул дымом, — республиканцы, напрочь оторванные от народа.

— Ну так как? — прервала их женщина. — Вы таки спорить или думать?

— Красные[25] бригады? — нерешительно предложил Коста. — Ну, если таки совсем далеко от нас?

— Я таки да, — согласился Беня.

— Пусть ищут чёрную кошку в тёмной комнате, — ответил Жук, — особенно если её там нет!

— Единогласно, — устало подвела итог София.

* * *

— Ой! Ой вэй, доченька! — полный горя пронзительный женский крик ввинтился в небо, и голуби закружились над двором-колодцем. — Люди!

Полная некрасивая женщина вывалилась во двор, оглашая его рыданьями.

— …ваша дочь…

Она громко расплакалась, отстраняя от себя многостраничное письмо.

— Рива, Ривочка, — захлопотала вокруг неё соседка. — Ты чево?

— До… дочка…

Заплаканная женщина протянула письмо, и соседка, пробежав глазами, тряхнула головой и начала читать всему почти што двору, высыпавшему на чужую беду.

— …извещаем вас, — пронзительный голос разносился далеко, — што ваша дочь, Сара…

…стала жертвой работорговцев, — читал звонким голосом молодой парнишка на другом конце Одессы. Похожие письма получили, как выяснилось позже, больше двухсот человек.

— …уничтожили костяк банды, — в письмах приводились имена с доказательной базой.

— …соучастники, подельники и заказчики, — жестяным помертвевшим голосом читал пожилой мужчина перед собравшимися в Пересыпи рабочими, — остаются на суд жителей Одессы.

— …в условиях, когда полиция и суды заняты не охраной общественного порядка, а охраной существующего строя, мы вынуждены взять дело в свои руки.

Перед глазами полицмейстера прыгали буквы, и он ненадолго отложил письмо, отпив тепловатую воду прямо из горлышка графина, постукивая зубами о хрусталь.

— …Красные бригады.

Не было! Ничего не было! Никаких писем, записок, бумаг! — метались отчаянные мысли в голове сидевшего в приёмной адъютанта, до которого доносились обрывки слов из присланного многостраничного документа, для пущей выразительности зачитываемые начальником вслух.

— На почте затерялось, — пробормотал он наконец. — Да! Почта!

— …все наличные силы! — докладывал полицмейстер одесскому градоначальнику Зеленому по телефону, — так точно, ваше превосходительство! Стянуть все наличные силы… да, матросы с судов… слушаюсь!

Обложенный по телефону матом, он подскочил, вытянувшись во весь рост и потея.

— Красные бригады, чтоб вас… — грязно выругался полицмейстер, положив наконец трубку и дёргая тугой ворот. Красное от жары и разноса лицо дернулось внезапно, и полицмейстер мягко осел на пол. Сердце.

Адъютант решился потревожить его только через полчаса, но к тому времени события в городе вышли из-под контроля властей.

Собравшиеся на Молдаванке и Пересыпи, толпы решительно настроенных людей не ограничились указанными в письмах адресами. Бандитам, живущим среди людей, но поперёк людских законов, досталось сполна. Их терпели до поры, но теперь крышку с котла сорвало самым решительным образом.

Несколько десятков человек толпа забила насмерть, а много больше избила до полусмерти или…

— Повесить! — и через сук ближайшего дерева перекидывалась верёвка, а минутой позже на её конце уже сучили ногами, под которыми расплывалось мокрое пятно.

— Нет! — визжит немолодая женщина, рвущаяся из рук крепких мужчин. — Сыночка! Будьте вы прокляты! Вы, и дети ваши, и…

Выстрел, и во лбу женщины появляется маленькая дырочка, а молодой мужчина, нервно скалясь окровавленным ртом, уже прячет миниатюрный пистолет в карман брюк.

— Невесту… сыночка её, — глухо пояснил он. — Нельзя таким… жить…

Попытки поджога бандитских квартир и домов жёстко пресекли лидеры стихийного протеста, но они не препятствовали сжиганию бандитского имущества на больших кострах, разводимых на улицах. Люди выкидывали из квартир и домов одежду, мебель и даже пуховые перины, а внизу их ломали, рвали… и только потом в костёр!

— Вставай, проклятьем заклеймённый, — надсадно начал пожилой мужчина, пытаясь перекричать шум толпы, но быстро раскашлялся до слёз в глазах. Сплюнув кровью в платок, он пошёл дальше молча.

Несколько раз в толпе пытались петь «Интернационал», но понимания и поддержки эта инициатива не встретила. Отдельные энтузиасты пели революционные песни, но слышали их разве что ближайшие соседи. На улицы вышли не революционеры. Обыватели.

Рабочие посёлки Одессы выплёснули на улицы толпы злых, решительно настроенных людей, двинувшихся на «чистую» сторону города. Редкие полицейские не сдерживали толпу, а войска и матросы решительно запаздывали, успев перекрыть только порт и ряд стратегически важных мест Одессы.

— Зеленой – в отставку! Зеленого – под суд!

Часть толпы отделилась и направилась к резиденции градоначальника, скандируя требования.

Они посчитали, что если градоначальник, известный взяточник и вор, так распустил полицию, то он и есть главный виновник!

Подавляющая часть одесситов настроена более конкретно. Обыватели, далёкие от каких бы то ни было политических требований.

Большая часть указанных в документах людей из «чистой» части Одессы не встретилась погромщикам. Кто-то был на службе, кто-то успел заблаговременно эвакуироваться, предупреждённый по телефону из канцелярии градоначальника или полицмейстера.

— Лёва! — перекрикивался на Большой Арнаутской с приятелем немолодой одессит, вполне благонамеренный обыватель, которого просто допекло… всё! — кто бы мне сказал, шо я буду участвовать в погроме, так я дал бы ему адрес хорошего доктора!

— Хороший доктор понадобится всем нам, если столкнёмся с войсками! — отозвался совершенно незнакомый человек. — И вот у меня есть таки визитки хорошего врача и моего кузена по совместительству! Интересует?

— Дочка, дочка Кацмана! Главного у работорговцев! — загудела толпа, когда со второго этажа на руки погромщиков скинули молоденькую упитанную девицу. Та визжала от страха, озираясь вокруг глазами насмерть перепуганного животного. По виду она совершенно не пострадала, и даже модная шляпка чудом удержалась на курчавых волосах.

— А мине дочу кто вернёт! — завизжала внезапно полная женщина, ввинтившаяся поближе. — На, тварь!

Короткое движение рукой с зажатой в ней склянкой, и дикий визг девушки, схватившейся за лицо.