Детство 2 - Василий Сергеевич Панфилов

Они кинула на мужа лукавый взгляд, в котором, вот ей-ей, информации сильно побольше, чем в ином многостраничном письме! Коста чему-то смутился на миг, и даже отвёл янтарно-карие глаза.

— …и в море выходила, — рассказывала Соня, уютно хлопоча и не переставая потчевать меня всякими греческими вкусностями, — ты не думай! Недолго, правда. Но по рыбацкой части всё умею!

— …а Косту я видеть поначалу не хотела! Ты ешь, ешь… Он по молодости с дурнинкой немножечко был, а иногда даже и очень множечко, даже и перебором. Во все глупости, што в Одессе творились, норовил ввязаться с горящими глазами и пудовыми кулаками. Иногда и с дрыном, если поперёк толпы выходил.

— Такой себе рыцарь за справедливость и всё хорошее, — в голосе у неё мелькнули такие странные нотки: вроде как укоряющие, но будто и толикой сладково мёда. — Мальчишка совсем, даром што быку шею свернуть тогда ещё мог! После одной такой истории пришлось даже покинуть пределы сперва города, а потом таки и страны, немножечко даже нелегально.

Завербовался на судно, да через два года только и вернулся. Моряк! Кругосветка за плечами, мыс Горн, Южная Америка, Африка, Азия.

— А главное, — Соня подняла палец, — взрослый! Внутри всё тот же мальчишка, за што его и люблю. Но самую чуточку – повзрослевший!

Потом меня поили крепченным и сладченным чаем до полной сонливой осоловелости и икоты.

Наконец, разморив до состояния полново нестояния, Коста закурил трубку, пыхнул хорошим табаком и попросил негромко:

— Рассказывай.

Слова полились из меня поначалу неохотно, но Костя и Соня так внимательно и участливо слушали, да спрашивали в нужных местах, што и сам не заметил, как разговорился. А потом и разревелся.

— …ви-идел! — ревел я, уткнувшись Соне в живот. — Всё-всё видел! Глаза закрыть боялся… ик!

Казалось всё, што если закрою, то вот они, рядышком уже подкрались!

Соня молча гладила меня по голове, прижимая к себе. И вот ей-ей! Будто никогда не бывшую старшую сестру нашёл. Не стыдно плакаться-то родной крови!

— …и раз! По горлу! И на других девок!

— На вот, выпей! — в руку мне ткнулась холодная кружка, пахнущая пустырником и прочими травами таково рода. Ухватил её за ручку не с первого разу, да и выпил, лязгая зубами о пощерблённый фарфор, понемножку успокаиваясь.

Выговорившись и выревевшись, я так и уснул – головой на коленях Сони.

* * *

— Схожу, — Коста с силой стал прочищать трубку, не повышая голос, чтобы не разбудить уснувшего мальчика, на щеках у которого всё ещё виднелись дорожки от слёз, — посмотрю.

— Мальчик не врёт и не придумывает, — вздохнула супруга, потихонечку поглаживая Егора по голове.

— Знаю, — Коста поднял на жену выразительные глаза, — только кажется мне, што мимо этой истории я никак не пройду.

Жена улыбнулась немножечко грустно.

— Не пройдёшь, — согласилась она с горделивой печалью. — Не сможешь. Только вот я думаю, што в этот раз нужно не пройти мимо неё в хорошей компании.

— Сергей Жуков, — Коста прикрыл глаза, в которых плеснуло болью.

— Дочь… — негромко отозвалась София.

— Беня Канцельсон.

— Внучка.

Недолгое молчание Софья мягко, но решительно сказала:

— И я… сестра.

Коста только вздохнул прерывисто, но решительно кивнул.

— Да. И ты.

Несмотря на подробный рассказ и наличие рисунка-схемы, вход Коста нашёл не без труда, затратив на поиски мало не полчаса. Держа наготове пистолет, он протиснулся в пещеру и замер. Дымом не пахнет, голосов не слышно…

Закрепив фонарь на палке, Коста зажёг его и ужом скользнул на землю, подняв источник света на высоту человеческого роста. Один отнорок, второй… чисто.

С фонарём в руке Коста исследовал катакомбы, примечая малейшие детали.

— Всё сходится, — пробормотал он, — даже факелы в первой пещере как дрова лежат, прямо-таки поленница. А это… никак кровь? Да, очень похоже. Намели сверху песок, пока не впиталась, да размели затем, вот и все предосторожности.

Покинув тайное убежище контрабандистов с нескрываемым облегчением, грек отошёл подальше и закурил трубку, глядя на накатывающиеся волны. Он не сомневался, что Беня и Сергей согласятся. Много таких, кто взялся бы…

…мало тех, кто удержит язык за зубами и не наворотит делов в… так сказать, процессе.

* * *

Проснулся я от негромких мужских голосов и густово табачного дыма, заполнившего кухню и лениво выползавшего из настежь открытых окон и дверей.

— Всё нормально? — склонилось надо мной красивое лицо Сони, и тёплая рука взъерошила волосы. — Вот и славно.

Протирая глаза, с лёгкой опаской гляжу на незнакомых мужчин и перевожу взгляд на Косту.

— Внучка, — трубкой указывает он на старого, но явно крепкого еврея, по виду из биндюжников.

Такой себе мужчина себе на уме, с каменным лицом и плечами пошире иного шкафа. Етого дяденьку легко представить в оной из историй Ветхого Завета, особенно где про сражения и завоевания. Серьёзный.

— Дочь, — трубка указывает на русского работягу лет сорока, в косоворотке под горло.

Среднево роста, но жилистый и весь такой себе, што будто из калёной стали. Да не только телесно, но и душевно. Даже глаза как оружейная сталь, и смотрит, ну будто дула винтовочные. Не на меня, а так, вообще.

— Сестра, — негромко говорит Соня, присаживаясь напротив, и глаза её полыхнули ярче солнца.

— Рассказывай ещё раз, — мягко говорит Коста, — понимаю, што тяжело, но…

Кивнув резко, я начинаю рассказ наново. Несколько раз меня переспрашивают, в основном интересуясь внешностью работорговцев, какими-то особенностями поведения, голоса.

Чувствуется, што и тени сомнений нет, просто через рассказ рисуют себе точную картину.

Слёзы не срываются, но рассказывать тяжело, и Соня то и дело подпихивает мне в руку кружку с водой. Горло сводит. Не потому, што рассказывать устал, а так, само.

— Никому и никогда, ладно? — Соня смотрит мне в глаза, крепко сжав ладони. — Ни лучшему другу, ни в бреду, ни на исповеди, ни полвека спустя!

Киваю решительно, а самово ажно колотит.

— Я с вами! Хочу…

— Нет! — резко обрывает меня Беня, который Внучка. Почти тут же он соскользнул с табурета и встал на одно колено. — Пожалуйста, не проси…

Взгляд ево проникает в самую душу.

— Нельзя, когда… дети, — слова он находит с трудом. — Видеть – уже сильно нехорошо, а делать такое самому и взрослому не каждому под силу.

— В Крымскую войну участвовали даже дети, — чувствую, што вот прям сейчас разревусь, даже губа затряслась.

— Да, — кивнул еврей, — было такое. Я… краешком тогда самым. Сильно ударило. А это не война, не пули собирать и не враг где-то далеко на мушке. Это…

Он замялся, не находя слов, и на помощь пришёл