Опасные гастроли - Далия Трускиновская

На следующий день с утра я сидела дома, парила ногу в горячей воде и думала о смерти бедного Лучиано. Я не могла совместить по времени все события той ночи.

Итак, я вошла в цирк, не осмеливаясь громко позвать Васю и Николеньку. Примерно в это время Лучиано застал на конюшне похитителя лошадей. Каким-то образом он выпроводил этого похитителя в дугообразный коридор — то есть, не выгнал его с конюшни, а, наоборот, загнал в цирк. Между ними случилась стычка, и похититель заколол итальянца. Это случилось буквально за несколько секунд до моего появления.

Стало быть, я видела убийцу, и он за мной погнался. Алексей Дмитриевич меня спас, а убийца с воем скрылся, держась за плечо. Убежал он в сторону конюшни. Но мог ли он после такого жестокого удара осуществить свой замысел?

Выходит, у него был сообщник. И даже не один. Хуже того — кто-то из его сообщников служил в цирке и открыл ворота парка. Он и сейчас там находится — а может, де Бах догадался и уже сдал его в полицию? Если бы знать точно! Судя по тому, что в убийстве подозревают меня, этого подлеца еще не раскусили.

Ах, как нужно встретиться с Васей и Николенькой! Они наверняка были в цирке, они что-то могли видеть и слышать! И мне еще следовало уговорить их признаться, что именно они стащили с кухни большой нож.

Единственное место, где я могла их видеть, был Верманский парк.

А единственное дело, каким я могу заняться, ожидая платья, это рисование.

Я должна была вспомнить лицо убийцы, показавшееся мне хищной тигриной мордой. В памяти моей сохранился оскал, но я тогда была взволнована, перепугана, теперь же я в безопасности и могу сосредоточиться.

Этот человек выше меня — он смотрел на меня сверху вниз. Он наклонил голову так, как это обычно делают люди с толстой шеей… да, сдается, он плотного сложения… взгляд был из-под бровей, видимо, брови густые, широкие, как обычно бывают у темноволосых…

Я перевела едва ли не всю стопку оставленной мне бумаги. Если бы я догадалась изобразить мерзавца сразу, на другой день после убийства, то результат был бы лучше. Но я не знала тогда, что мне придется оправдываться.

Явились сперва Свечкин, потом Алексей Дмитриевич, оба недовольные. Свечкин принес узел, в котором я обнаружила поношенное шелковое платье, закрытое, с отложным воротничком, именно того цвета, который я ненавидела, — персикового. Свечкин утверждал, что ничего иного раздобыть не смог. Кроме того, он принес от модистки две шляпные коробки, чтобы я могла выбрать подходящую шляпку, и увязанные в платок мелочи дамского туалета. Пользуясь тем, что хозяина нет, он сообщил мне сердито, что истратил кучу денег.

Потом он удалился в чуланчик, а я занялась платьем. Раздобыл его Свечкин, надо думать, в закладной лавке. Оно было мне широко в талии неимоверно, а лиф — украшен коричневыми бантами самого гадкого вида. Я попросила у Свечкина иголку и он мне принес страшное орудие длиной в полтора вершка. Такими иголками разве что конскую сбрую чинить, но другой у него, видимо, не было. Я первым делом постирала воротничок и как могла ушила платье. К счастью, модистка положила в узелок все, о чем я ей писала. С огромным удовольствием я вынула оттуда новенький гребешок, шпильки и хорошие чулки. Говорят, о женщине нужно судить по обуви и чулкам. Я всегда старалась, чтобы туфельки мои были свежи и опрятны, а чулки соответствовали моде. Пусть этого никто не видит — но самой-то знать приятно! Так меня научили в институте.

Пока я возилась с платьем, воротничок почти высох. Я приметала его, умылась, оделась и причесалась. Все это время Свечкин сидел в чуланчике, в потемках, и чем там занимался, — одному Богу ведомо.

Когда я собиралась выходить, прибыл конокрад. Свечкин выскочил ему навстречу.

— Латыши — да не те! — ответил Алексей Дмитриевич на немой вопрос. — Как корова их языком слизала! Дай-ка нам с Гаврюшей поесть, и дальше поедем. В трактир-то он не пойдет, а коли вынести ему хлеба во двор — пожует.

Я сказала, что отправлюсь в цирк. Он тут же предложил меня сопровождать на случай, если мне опять понадобится помощь. Я отказалась и ушла.

Походка моя была далеко не идеальна, и если бы не чрезвычайные обстоятельства — мне следовало бы провести несколько дней в постели. Но жалеть себя — последнее дело.

Разумеется, ни в какой цирк я не пошла, а совершила путешествие вдоль ограды Большого Верманского парка. Я высматривала Васю и Николеньку. Детей видела множество — и бегающих друг за дружкой, и играющих в серсо, и чинно водимых за руку няней — немкой или англичанкой. Издали полюбовалась на моих девиц — они встретились с подругами своими, дочками коллежского асессора Воробьева, и вчетвером прогуливались по аллее. Я полагаю, строили глазки болтающимся без дела кавалерам. Миссис Кларенс сидела где-то в тени с малютками.

Если бы Вася с Николенькой попали в беду и не вернулись из цирка, конокрад бы об этом, уж верно, знал. Я подумала — и сообразила, что могло произойти. Очевидно, они что-то натворили и в наказание оставлены дома. Такое уже бывало, и они отправлялись играть на двор, где и набирали полные карманы всякой дряни. Был также случай, когда они удрали со двора, обнаружив за дровяным сараем забор со сломанной доской. Доску потом приколотили, а им настрого запретили даже приближаться к тому месту.

Теперь главное было — определить, как с соседского двора подобраться туда и заглянуть в наш.

Конечно, я могла просто подойти к калитке, но меня могли увидеть — а убежать я бы не сумела.

В институте нас обучали рисованию не так, как в пансионах, где учат изобразить миленькую головку с кудрями или виньетку, а основательно. Мы проходили и архитектуру, и начала геометрии. Тогда я и узнала, что есть люди, которые не в состоянии осознать расположение предметов в пространстве. Слава Богу, у меня с этим все было прекрасно. Я представила себе Мельничную улицу, квартал меж Александровской и Дерптской, где мы жили, соседние дома с дворами за ними, и сообразила, как подобраться к той заколоченной дыре в заборе.

Мне повезло — мальчики было во дворе. Видимо, они только что вышли. Оба были озабочены, а Николенька что-то прятал за пазухой. Они посидели на лавочке, причем озирались с самым беспокойным видом. Потом Вася подошел к сараю, прогулялся взад-вперед, словно фланирующий щеголь, сделал знак Николеньке — и тот медленно направился к брату.

Я тихонько позвала их. Оба подпрыгнули на месте от неожиданности, а потом, позабыв про все свои предосторожности, устремились к забору.

— Мисс Бетти, мисс Бетти! Где вы были? Отчего не приходите? Маман и ругается, и плачет! Что с вами случилось, мисс Бетти? — наперебой заговорили они.

— Тише, ради Бога, тише! — призвала я их к порядку. — Если меня тут увидят, я попаду в большую беду.

— А что за беда, мисс Бетти?

Дети остаются детьми — вместо сочувствия у них покамест одно любопытство.

— Помните ту ночь, когда вы убежали к цирку смотреть — а не загорится ли он?

Николенька покраснел, а Вася уверенно отвечал:

— Нет, мисс Бетти, мы никуда не убегали.

— Как же не убегали, когда в детской вас не было, а в кроватях у вас лежали чучела из тюфяков?

Вася засмущался.

— Вы боитесь Ермолая Андреевича? — спросила я. — Но я сама пойду к нему и все объясню. Он не будет долго сердиться.

— Нет, — буркнул Вася. — Нет, мисс Бетти. Мы не убегали.

— Вася, лгать нехорошо. Я увидела, что вас нет, и побежала за вами к цирку. Вы же думали, что ночью непременно цирк подожгут и уведут липпицианов. Я знаю, что вы туда вошли.

— Мисс Бетти, мы не убегали. Мы… мы играли тут, во дворе… в разбойников…

— В разбойников? — самое простое решение мне даже в голову не пришло. И когда же еще играть в эту игру, как не ночью, с уворованным на кухне ножом? Да еще во дворе, где можно прятаться во всяких закоулках?

— Да, мисс Бетти. Мы с Николенькой вышли и немного поиграли. А потом вернулись.

— А нож?

— Мисс Бетти, нож мы потеряли.

— Как это? Как можно потерять нож? — удивилась я.

— Очень трудно играть в разбойников, когда у одного — нож, а у другого — просто палка. Мы его куда-то положили в сарае, а потом уже не нашли. Только никому не говорите… Папенька прикажет нас высечь…

— А ты что скажешь? — спросила я младшего братца.

— Мы поиграли и вернулись! — отвечал он, глядя мне в лицо чистыми голубыми глазами.

Возможно, так оно и было.

Два ангелочка стояли передо мной, два невинных светловолосых ангелочка.

— Ну что же… Вы никому не сказывайте, что я приходила. Это важная тайна, — сказала я. — Сейчас я уйду… и, может быть, еще вернусь…

Эти дети своим признанием погубили меня. Теперь не у кого было спросить о темных цирковых тайнах и событиях той ночи. Но я не подала виду, перекрестила их и пошла прочь.