Без Москвы - Лев Лурье

Измученная, истерзанная Любовь Белякова вышла на Лиговский проспект. Недалеко от своего дома, она встретила участкового милиционера и рассказала ему о том, что произошло.

Как только информация дошла до в 7-го отделения милиции на Гончарной улице, по тревоге были подняты все территориальные отделения, прилегающие к району Лиговки – 7-е, 5-е, 11-е, и началась облава на проспекте и в прилегающих переулках.

В течение двух дней были задержаны все, принимавшие участие в зверском изнасиловании. Началось следствие. Было допрошено свыше полусотни свидетелей. В это время в Москве Вторая сессия ВЦИК принимает новый уголовный кодекс РСФСР – самый жестокий за всю историю советского законодательства. В кодексе 46 расстрельных статей. Так 176-я статья о хулиганстве была дополнена третьей частью, предполагающей высшую меру социальной защиты – расстрел.

Уголовное дело банды Чубаровцев

Следствие выяснило, что 18 из 26 привлеченных по делу проживали в Чубаровом переулке (ныне – Транспортный). Они составляли костяк чубаровской банды. В переулке не существовало советской власти, была власть шпаны. Отцы, деды, внуки, сыновья были заодно. Те, кто жил на Чубаровом переулке, входили в банду хорошо спаянную, все знали друг друга с детства.

С февраля 1926 года первым секретарем ленинградского губкома ВКП(б) был Сергей Миронович Киров – крупный политический деятель. И когда он узнал о страшном инциденте на Лиговке, понял – его можно использовать с выгодой для партийной организации и вождя. Восемь лет до Сергея Мироновича Ленинград возглавлял Зиновьев, политический враг Кирова и Сталина. И можно обвинить Зиновьева в том, что именно благодаря ему в среду рабочего класса проникли антисоциальные настроения.

Хулиганство – социальный бич, с ним надо бороться; дело в саду Сан-Галли позволяет начать и политически подкрепить кампанию против хулиганства. Сотрудники милиции с привлечением воинских частей очищали дом за домом, день за днем Лиговский проспект от уголовных элементов. Уже в сентябре 1926 года было заведено 3700 дел против хулиганов.

Заигрывать с рабочим классом партия более не намерена. Хулиганство подрывает основы порядка. Молодой рабочий должен быть комсомольцем и проявлять себя на производстве, а не на улице.

16 декабря 1926 года в самом большом зале Губсуда, вмещавшем свыше 400 человек, начались заседания по делу чубаровцев. К началу процесса общественное настроение в городе, да и в стране, было накалено до предела. Ежедневно ленинградские газеты публиковали гневные письма горожан с требованием «каленым железом истребить хулиганов». Работники правоохранительных органов, представители прокуратуры и суда Ленинграда на страницах газет давали оценки совершенного деяния.

Дело Чубаровцев – пожалуй, самый шумный уголовный процесс в истории Ленинграда. 12 дней по 11 часов заседал суд. Вначале 26 обвиняемых признавались подсудными по статье «нарушение половой неприкосновенности», но по ходу суда произошел сенсационный поворот – дело переквалифицировали в преступление против порядка управления – политический бандитизм. А согласно Уголовному кодексу РСФСР бандитизм считался одним из наиболее тяжких преступлений и входил в число государственных правонарушений.

Все 26 подсудимых были признаны виновными. Семь обвиняемых расстреляны, четверо отправились на 10 лет в Соловки.

Судебный процесс над чубаровцами. Вырезка из газеты 1927 года

Конечно, чубаровцы заслуживали наказания, но квалифицировать их действия как сознательный бандитизм было чрезмерным. Политической подоплеки в их деяниях не было. Власти Ленинграда, окрыленные поддержкой Москвы, где дело чубаровцев рассматривалось на заседании Политбюро ЦК ВКП(б), принялись активно искоренять хулиганство.

Дело было знаковым для своего времени, оно прогремело на всю страну, потому что ему специально был придан со стороны органов власти значительный пропагандистский эффект. Этот процесс заканчивал предыдущую эпоху – «лихие» 1920-е.

Хулиганство стало рассматриваться как проявление антигосударственных действий. Новое руководство города продемонстрировало свою жестокость, готовность бороться с преступностью. Вся сталинская эпоха – это непрерывная череда подобного рода кампаний.

ОГПУ – по существу, советская политическая полиция – на рубеже 1926–1927 годов много занималось чубаровским делом. Процесс вызвал необычайно резкую реакцию со стороны рабочих Лиговки. Поступали письма с угрозами судьям. Когда объявили приговор, в знак протеста подожгли завод «Кооператор». В 1927 году была раскрыта целая организация на Лиговке – «Союз красных хулиганов».

Народ и власть оказались на разных полюсах. Власти рассчитывали, применяя очень жесткие репрессии, решить раз и навсегда проблему обеспечения общественного порядка. А горожане прекрасно понимали, что эти операции, проводимые правоохранительными органами, в сущности, никак не решили эту проблему. В руководстве страны все сильнее были видны тенденции к возврату к методам эпохи военного коммунизма – наведению порядка самыми жесткими методами.

Кампания 1926–1927 годов против Чубаровщины действительно привела к временному снижению уровня хулиганства. Но вскоре наступил 1929-й – коллективизация, индустриализация, массовое бегство молодежи из деревни и новый взлет уличного насилия.

Еще в 1960-х годах около «Сан-Галли» стояли ребята в кепках и спрашивали: «Чубаровец или нет?»

Рядом с Чубаровым переулком (ныне – Транспортным) – станция Московская товарная, известная тем, что именно сюда автозаки доставляют заключенных, где их перегружают в вагонзаки. И эти вагонзаки идут в северные зоны. Сюда в 1927 году доставили чубаровцев, отсюда высылали хулиганов в 1930-е, в 1940-е, в 1990-е, и отсюда их будут отправлять в XXI веке. Потому что хулиганство – это такая же часть городской цивилизации, как библиотека, университет. Хулиганство всегда в городе, оно таится в темных подворотнях, в неосвещенных улицах и время от времени проявляет себя такими страшными эксцессами, каким была чубаровщина.

Глава 3

Жить стало веселее

Петербуржцы чувствовали себя в Ленинграде 1930-х какими-то никому не нужными стариками, инвалидами. Пустота, на которую жаловалась интеллигенция, преодолевалась двояко. С одной стороны, складывалось культурное подполье, старавшееся с государством по возможности не взаимодействовать тесно. С 1930-х это становилось все труднее и труднее. С другой стороны, все же существовали кое-какие профессиональные ниши, которые коммунисты считали периферийными, где идеологический контроль не был тотален. В такой «внутренней эмиграции» зарабатывали детской литературой (как Даниил Хармс или Евгений Шварц), художественными переводами (Михаил Лозинский, Валентин Стенич, Анна Ахматова, Михаил Кузьмин), дизайном и книжными иллюстрациями (ученики Михаила Матюшина и Павла Филонова, Владимир Конашевич, Николай Тырса).