Пелевин и несвобода. Поэтика, политика, метафизика - Софья Хаги

из бесчисленных мистификаций, заставляющих мир трещать по швам. Попытка выдать себя за Бога – явное, пусть и курьезное, кощунство. Но ложь и перевоплощения этим не ограничиваются. За одним обманом следует другой. Левитан меняет роли и работодателей/тюремщиков – сначала «Бог», потом «дьявол», сначала ФСБ, потом МИ-5, ЦРУ, «Моссад» и так далее. Пока российские спецслужбы пытаются контролировать Буша, выясняется, что американцы, в свою очередь, беспрерывно охотятся на советских (и постсоветских) лидеров с 1930-х годов. В тайной комнате Кремля Сталин общается с «демоническими» силами, олицетворяемыми ФБР, а тогдашний глава НКВД Лаврентий Берия тем временем пытается извлечь выгоду из этих инфернальных контактов и засылает собственного «князя тьмы». Десятилетия спустя, обнаружив подлинную природу кремлевского «сатаны», русские обучают собственного Люцифера (Левитана), чтобы противостоять политической игре американцев.

В отличие от классических апокалиптических нарративов, построенных на четких этических оппозициях добра и зла, Христа и Антихриста, Вавилона и Нового Иерусалима, в «Ананасной воде» безраздельно правят ложь и смута320. В игре, которую страны ведут во время холодной войны, русские пытаются одурачить американцев, а американцы – русских. Официальные гаранты существующего порядка вещей (американский президент и советские генсеки) оказываются марионетками в руках спецслужб и прочих темных сил. Спецслужбы борются за мировое господство, но выясняется, что этих кукловодов, в свою очередь, контролируют другие, стоящие ступенью выше. То, что сначала кажется махинациями отдельных спецслужб, оборачивается лишь звеном в огромной цепи интриг321.

Апокалипсис (откровение) постоянно переносится, а вместо него возникают сложные хитросплетения накладывающихся друг на друга обманов. Во множащихся петлях лжи со временем уже не разобрать, где она начинается, а где кончается. Но дело не только в этом: в отличие от привычных апокалиптических нарративов, в «Ананасной воде» идет битва не между добром и злом, а между конкурирующими формами зла. Какая бы темная сила ни возобладала в тот или иной момент, ей суждена лишь мимолетная и незначительная победа.

В кульминационном эпизоде «Операции „Burning Bush“», когда Левитана переобучают на Люцифера, возникают явно библейские выражения, взятые непосредственно из книги Откровения:

[Мое сердце] не могло биться рядом с Сердцем Сердец. Оно не готово было гореть – о нет, оно просто хотело как можно больше райской халвы на халяву. Оно желало, чтобы его любили и ласкали в его мерзости и бесстыдстве… ‹…› И когда я это постиг, я собрал остатки своей свободной воли и послал высокому оку страшную хулу322.

Погрузившись в сатанизм, Левитан становится соучастником мерзостей вавилонской блудницы:

И жена облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом, и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства ее; и на челе ее написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным (Откр. 17: 4–5).

В книге Откровения сказано, что прощения не получит «ничто нечистое и никто преданный мерзости и лжи» (Откр. 21: 27). Сказано также, что «хулили люди Бога за язвы от града» (Откр. 16: 21), а у Зверя на головах начертаны «имена богохульные» (Откр. 13: 1).

Пелевин, как всегда, делает акцент на фундаментальной проблеме несвободы. В роли Люцифера Левитан ощущает, что теряет способность действовать самостоятельно и превращается в набор арифмометров и кассовых аппаратов, высчитывающих прибыль и убытки. За этими приборами легко угадывается инфернальный «оператор». Левитан чувствует: «…Эти арифмометры стоят в моей душе не просто так. У них был хозяин, и хоть он временно находился в отъезде, одна мысль о его возвращении наполняла меня липким страхом»323. Кроме того, выбирает ли Левитан союз с Богом или сатаной, зависит от природы галлюциногенов, которые он получает принудительно, и литературы, которую ему читают, пока он находится под воздействием наркотиков. Одурманенный и погруженный в позе распятия в цистерну с черной соленой водой внутри депривационной камеры, Левитан «полностью лишен обычного иммунитета к чужой речи»324. Может показаться, что он предает Бога по собственной воле, но это не совсем так. Главный герой сознает и свои грехи, и унижения, которым его подвергают. Вот почему в финале повести Левитан просит Бога простить его – как сам прощает Бога.

В «Зенитных кодексах Аль-Эфесби», как и в «Операции „Burning Bush“», перед нами разворачивается еще одна пародийная версия второго пришествия, где на место Христа заступает неоднозначный персонаж – не то мученик, не то грешник, но прежде всего игрушка в руках развращенной мирской власти. Главный герой повести Савелий Скотенков въезжает в Кандагар на осле (как Иисус в Иерусалим). Он служит в Афганистане, где его выдают соотечественники и хватает ФБР. В тюрьме Скотенкова пытают: он недели проводит в одной и той же позе с распластанными и прикованными к стене руками и ногами, воспроизводя позу Христа на кресте и Семена Левитана в депривационной камере. В этот момент он полностью во власти своих мучителей. Как Левитан, выбирающий Бога или дьявола в зависимости от того, какие наркотики ему вкалывают и какие тексты читают, Скотенков под действием инъекций, которые ему делают перед допросом, чувствует себя «то скованным Прометеем, то приколотым к обоям насекомым»325. Этот пародийный Иисус/Прометей/насекомое беспомощно ожидает конца.

Как подобает персонажу апокалиптического повествования, Скотенков размышляет, что означает конец света для его эпохи – после крушения социалистической утопии. Повесть «Зенитные кодексы Аль-Эфесби» делится на части с красноречивыми названиями: Freedom Liberator и «Советский реквием» противопоставляют рухнувший советский мир и настоящее326. Во второй части идеальное земное царство предстает не как исторический Советский Союз (запятнанный террором), а как утопическая мечта о техническом, социальном и этическом прогрессе, которую лелеяли советские шестидесятники. Теперь, когда эта мечта не сбылась, наступают последние дни человечества.

Но это вовсе не те последние дни, что описаны в Библии, где происходит решающая битва добра со злом, и первое торжествует. «Зенитные кодексы Аль-Эфесби» рисуют апокалипсис энтропии. «Конец истории» (по Фукуяме, мировая победа либеральной демократии, после которой прекратятся политические изменения) побуждает людей изо всех сил стараться ради получения желанных материальных благ, отбросив нематериалистические ценности, как светские, так и религиозные. Они более или менее комфортно обустроились в здесь-и-сейчас, поэтому у них нет ни желания, ни сил, чтобы бороться за другую жизнь или хотя бы вообразить ее.

Важно отметить своеобразную трактовку кульминации апокалипсиса в повести: решающая битва между добром и злом в ней относится не к настоящему, а к прошлому. Книга Откровения предрекает последние времена, переломный момент, когда каждому человеку придется сделать выбор между силами света и силами тьмы. Савелий Скотенков, наоборот, живет в постапокалиптической реальности: он «родился уже после того, как последняя битва за душу человечества была проиграна»327. Второе пришествие здесь не только пародийно, но еще и запоздало. Что сделает или чего не сделает пелевинский псевдо-Иисус, уже не имеет значения.

Финал «Зенитных кодексов Аль-Эфесби» отсылает читателя назад во времени, во тьму нового каменного века как конечной точки истории:

Мои предки были волосатыми низколобыми трупоедами, которые продалбливали черепа и кости гниющей по берегам рек падали, чтобы высосать разлагающийся мозг. Они делали это миллионы лет… без малейшего понимания, почему и зачем с ними происходит такое – просто по велению инстинкта. ‹…›

Потом… [с]тадо обезьян стало человечеством и начало свое головокружительное восхождение по лестнице языка. И вот я стою на гребне истории и вижу, что пройдена ее высшая точка. ‹…›

Мои потомки – не мои лично, а моего биологического вида, – будут волосатыми низколобыми трейдерами, которые с одинаковых клавишных досок сотнями лет будут продалбливать кредитно-дефолтные свопы по берегам мелеющих экономических рек. Они будут делать это без малейшего понимания, почему и зачем это с ними происходит – просто по велению инстинкта, примерно как пауки едят мух. ‹…› С этого, собственно, началась история – этим она и кончится.

Нас ждет новый темный век, в котором не будет даже двусмысленного христианского Бога – а только скрытые в черных водах транснациональные ковчеги… Они доведут человека до такого градуса мерзости, что божественное сострадание к нему станет технически невозможным – и земле придется вновь