Дао Дзирта - Роберт Энтони Сальваторе

Перед обаянием главаря наемников трудно устоять, он обладает интуитивным пониманием того, как привлекать нужных людей и привязывать их к себе. В неизбежном столкновении мировоззрений, характеров и нравственных правил побеждает наемник, о чем говорит хотя бы то, что убийца и дроу снова вместе. И пусть Энтрери пока не осознает этого, я уверен, он приобретет больше не столько от союза, сколько от личного примера Джарлакса.

Быть может, с помощью наемника Энтрери поймет, как уйти от своего нынешнего бесцельного существования.

Или Джарлакс его убьет.

Но в любом случае всем прочим станет только лучше, как мне кажется.

Демоны беспредельно омерзительны, но в этом даже есть своя прелесть, потому что не возникает ни малейших колебаний, сомнений или заблуждений относительно того, как вести себя с ними.

Никто не ведет переговоров с демонами. Никто не прислушивается к их вранью. Их гонят, уничтожают, очищают от них мир – даже если вдруг возникает соблазн использовать их силу во имя блага.

Есть такие, кто не может этого понять, и немало чародеев и жрецов пало жертвой своих ошибок. Иногда они вызывали демонов, и вместо своей первоначальной цели – например, узнать ответ на какой-то вопрос, – давали им возможность проявиться в материальном мире, не устояв перед соблазном использовать их колоссальную силу. Многие из этих горе-заклинателей думали, что, заставив чудовищ работать на себя и используя их мощь, поступают во благо.

Что с того, думали они, что пришлось прибегнуть к злу, если конечный результат – добро? Почему бы справедливому владыке не воспользоваться силами «ручных» демонов, когда его стране угрожает орда гоблинов?

А я думаю, что, если противостоять злу, прибегая к помощи его порождений, которые никогда не почувствуют раскаяния и не искупят сотворенные ими черные дела, стоит ли игра свеч?

Демонов можно использовать лишь тогда, когда их можно направить на борьбу с их же злом, да и то в таких условиях и окружении, когда не существует ни малейшей возможности освобождения. Как многие другие жрецы и чародеи, Кэддерли не раз проделывал это в надежно защищенном зале для вызывания низших сущностей в храме Парящего Духа. Но такие вещи небезопасны даже при наличии заградительного круга, поскольку всегда велик соблазн получить в свои руки силу могучего существа вроде балора или налфешни.

Но при этом необходимо все время помнить, что существует зло, которое никогда не будет искуплено. Именно это понятие – искупление – должно определять все отношения с инфернальными существами. Не будьте чересчур суровы, когда искупление возможно, отложите меч, когда оно готово свершиться, но если для вашего противника искупление невозможно, тогда бейте безо всякого сожаления.

Интересно, как отнестись к Артемису Энтрери? Может, ему тоже нельзя помочь и надежды никакой?

Помочь, думаю, нельзя. Этот человек никогда и ни от кого не примет никакой помощи. Его самый большой порок – гордость, но это не та гордость, что раздувает посредственных бойцов. Его изъян в другом – он не хочет зависеть ни от кого и во всем полагается исключительно на себя. Как и любой другой, я мог бы открыть глаза Энтрери на его ошибки, но он просто не станет меня слушать.

И все же надежда на искупление остается. Я не знаю, откуда столько зла в его душе, но наверняка это неспроста. Но как бы ни страшна была причина, она не может оправдать того, что содеял этот человек. Кровь на мече и кинжале Энтрери навсегда останется на его совести.

И мне кажется, его это гнетет. Кровь его жертв жжет ему кожу и язвит его душу, как дыхание черного дракона. Когда мы виделись в последний раз, в его темных глазах ясно читалась ставшая уже привычной тупая боль. Я одержал верх над ним и мог бы убить, и мне кажется, он даже надеялся на то, что все будет кончено, что я положу конец страданиям, которые он сам на себя навлек.

Именно эта боль удержала мой клинок. У меня родилась надежда, что в глубине души Артемис Энтрери осознал, что должен сойти с неверного пути, ведущего к пустоте и безграничному отчаянию. Пока я стоял перед ним, беззащитным, с оружием в руках, то успел о многом подумать. Я не мог нанести удар, видя страдание в его глазах и понимая, что оно может быть провозвестником искупления. Но я сознавал, что, выйдя из хрустальной башни, Артемис Энтрери сотворит еще много зла. Имел ли я право отказаться от удара?

Передо мной стоял вопрос без ответа, неразрешимый для совести и здравого смысла. Но решение я пошел, вспомнив об отце, Закнафейне. Энтрери мог бы сказать, что они с моим отцом похожи, и отчасти был бы прав. Оба жили в окружении существ, которых считали враждебными и злонамеренными. И ни один, по их представлениям, не убил никого, кто этого не заслуживал бы. Разве прислужники, головорезы и убийцы порочных пашей Калимпорта чем-то лучше головорезов-дроу в Мензоберранзане? В этом смысле поступки Закнафейна и Артемиса Энтрери похожи. Обоим приходилось выживать в мире обмана, опасностей, зла и интриг. Обоим приходилось быть безжалостными, чтобы выжить. Если Энтрери воспринимает свой мир как плен, как средоточие зла и ничтожества, каким Закнафейн считал Мензоберранзан, то не дает ли это ему право заниматься избранным ремеслом, как и Закнафейну, который в бытность свою Мастером Оружия Дома До'Урден убил множество темных эльфов?

Я неожиданно осознал это, когда впервые попал в Калимпорт, преследуя Энтрери, захватившего Реджиса (должен признать, даже этому его поступку можно найти оправдание) и был не на шутку взволнован. Как далеко простирается сходство между этим убийцей и моим отцом, учитывая, как мастерски оба владели оружием и с какой легкостью убивали? Может, в тот момент, когда я мог нанести Энтрери смертельный удар, меня удержали чувства к Закнафейну?

Но все-таки мне хочется верить, что Закнафейн был более разборчив в том, кого следует убить, а кого нет. Я знаю, какое у него было сердце. Он был способен любить, так что Артемис Энтрери не выдерживает сравнения с ним.

По крайней мере, тот Энтрери, которого я знаю. Но может, есть надежда, что глубоко-глубоко под маской убийцы скрывается некая добрая искра?

Я был бы этому искренне рад, хотя и сомневаюсь, что кто-то или что-то может раздуть эту искру настолько, чтобы возникший огонь растопил ледяную броню бесстрастия и безжалостности, что носит