Гай Юлий Цезарь - Рекс Уорнер

Однако как раз тогда, когда в Риме сложилась столь благоприятная ситуация, все мои силы и энергия обратились в другую сторону.

Глава 4

ПИРАТЫ

Примерно в это время я настолько близко познакомился с Крассом, что смог брать у него взаймы большие суммы денег. Так как Красс был богатейшим человеком в Риме, а я одним из самых экстравагантных, то это знакомство оказалось взаимовыгодным и для меня, и для Красса. Конечно, без моей помощи ему никогда не удалось бы достичь тех высот в политике и получить ту власть, к которой он стремился в течение всей своей жизни. Сначала он, вероятно, считал меня довольно сомнительным объектом для инвестиций. Он рассматривал меня как способного, но довольно ветреного человека, который сумел понравиться людям разных классов и, таким образом, мог быть полезен патрону, снабжавшему его деньгами. В конце концов Красс понял, что по своей природе я не склонен к подчинению. К тому времени он уже не мог обходиться без меня и потому продолжал оказывать мне финансовую поддержку, без которой я бы оказался полностью разорён. За это я всегда остаюсь ему весьма признателен. Я никогда, подобно другим людям, не отворачивался от тех, кто когда-то, и не важно, по каким мотивам, становился моим благодетелем.

Нельзя сказать, что отношения с Крассом были простыми. У него были недостатки и достоинства, свойственные крупным предпринимателям. Он был достаточно корыстолюбив. Я думаю, что такими обычно становятся люди, вся жизнь которых сводится к заключению различных финансовых сделок и хорошо рассчитанных инвестиций. Финансовые интересы Красса были необъятны. Он часто говорил: «Я не желаю называть человека богатым, если он не может, используя лишь свои доходы, собрать, экипировать, оснастить и оплачивать армию». Это весьма разумная мысль, но для Красса важнее был доход, а не армия. Независимо от того, какими масштабными были его предприятия, на каждое из них он смотрел подобно мелкому торговцу, который ищет выгодную сделку. Он был полон противоречий. Жадность боролась в нём со щедростью. Ему нравилась показуха, а с другой стороны, он предпочитал оставаться в тени. Он выступал «за» и иногда поддерживал далеко идущую революционную политику, однако по возможности он избегал открыто выступать за неё. Он пытался провести в жизнь свои идеи через служивших у него агентов и в подборе этих агентов отличался особенным постоянством. Он не доверял тем людям, чей характер походил на его собственный. Те же, кого он поддерживал в политических целях, всегда были яркими, иногда жестокими индивидуальностями.

Всю свою жизнь Красс сильно страдал от постоянного чувства обиды. Однажды поняв это, я научился легко им манипулировать. Его обижали даже намёки на растущее богатство, и он делал всё возможное, хотя и безуспешно, чтобы исправить сложившееся о нём мнение как о скупом человеке. Он изо всех сил старался устроить щедрые пиры. Но так как ему самому они не доставляли никакого удовольствия, то и гости расходились, не испытывая чувства благодарности к хозяину. Кроме того, он считал, и не без основания, что с ним плохо обошёлся Сулла. Хотя только благодаря Сулле он приобрёл своё огромное состояние. Красс больше всех остальных нажился на продаже конфискованного имущества и шёл на любые уловки для того, чтобы за бесценок приобрести самые дорогие поместья. Но он не мог простить Сулле того, что после своей победы в сражении у Коллинских ворот не получил от Суллы командования армией. Вся слава той войны, если говорить о молодых легионерах, досталась Помпею. Я вскоре обнаружил, что именно на Помпея он затаил самую жгучую обиду. Именно эта обида портила характер Красса. Он был на шесть лет старше Помпея, и сама мысль о блестящем успехе соперника и его огромной популярности представлялась ему невозможной. В действительности его ненависть, а позже и страх, который он испытывал к Помпею, греческие врачи назвали бы патологическими. Помпей же, со своей стороны, не делал ничего для того, чтобы смягчить это отрицательное отношение. Он никогда не скрывал того, что считает себя выше других. Хотя ему было присуще обаяние и благородство манер, которых так недоставало Крассу, с теми, кого Помпей считал своим противником, он мог вести себя с холодным и оскорбительным высокомерием. Так, он весьма пренебрежительно отзывался о воинской доблести Красса. Это было несправедливо. Ведь Красс, несмотря на сокрушительное поражение, которое он потерпел в конце жизни, был в действительности неплохим командиром. Поэтому его ещё больше возмущало то, что Помпей считал, будто в Риме не существует более других военачальников, кроме него самого. Я помню, как он радовался, когда До нас дошли новости о поражении, которое потерпел Помпей от Сертория.

Вражда между этими двумя людьми продолжала развиваться и была доминирующим фактором в начале моей политической карьеры. Сейчас оба они мертвы, и каждого из них погубила своя преобладающая страсть. Красса — алчность, с которой он пытался добиться репутации хорошего военачальника, а Помпея — чувство собственного превосходства, которое не дало ему возможности адекватно оценить мои собственные качества как начальника и вождя, способного повести за собой людей.

В то время, когда я познакомился с Крассом, он внимательно следил за событиями в Испании и всё ещё не определил своей чёткой линии в политике. Он лишь постоянно предпринимал не очень удачные попытки заработать себе популярность среди представителей всех классов. У него были финансовые интересы практически везде, но самый большой интерес для него представлял Восток. Именно по этой причине я во второй раз отправился в Азию.

До нас дошли новости, что мой старый друг, царь Никомед, умирает, и, по слухам, он собирался завещать своё царство римскому народу. Конечно, подобная перспектива вызвала живой интерес среди римских финансистов, и у Красса в том числе. Он, как обычно, был одним из первых, кто понял, что здесь можно получить значительную выгоду. Красс считал, что я обладаю некоторым влиянием на царя, и тут же предложил мне отправиться на Восток и получить от Никомеда некоторые концессии в Вифинии, которым он придавал особое значение. Так как моя миссия должна была оставаться в секрете, то я представил дело так, будто собирался отправиться на остров Родос, чтобы брать уроки красноречия у знаменитого ритора Аполлония Молона, который недавно обучал Цицерона. Я сделал вид, что мои неудачи в суде убедили меня в необходимости продолжать обучение, хотя в действительности эти неудачи лишь повысили мою репутацию. Люди поверили в эту историю, и впоследствии события развернулись так, что они оказались правы, поскольку обстоятельства помешали мне добраться до Вифинии вовремя.

Едва мы отошли от азиатского побережья и стали приближаться к небольшому острову Фармакусса, как мой корабль заметили и захватили киликийские пираты. Это полностью разрушило все мои планы. Не осталось никаких сомнений в том, что я буду пленником по крайней мере месяц, пока не будут собраны деньги на выкуп, и, эта неизбежная задержка должна была стоить мне всего того, что я надеялся получить в Вифинии. Кроме того, эти разбойники были самыми кровожадными злодеями в мире и вполне могли убить пленника, если по каким-либо причинам им срочно пришлось бы покидать свою базу или если бы они заподозрили, что выкуп не будет внесён.

Я заметил, что когда человек подвергается опасности со стороны более грубых людей, будь то римляне или варвары, то лучший способ поведения, который можно выбрать в данной ситуации, — это весёлая непринуждённость в сочетании с презрением. Очень важно, чтобы они почувствовали ваше превосходство и поняли, что вы абсолютно не боитесь их. Итак, в этой ситуации, когда глава пиратов сообщил мне, что за меня назначен выкуп в размере двадцати талантов, я рассмеялся и сказал им, что они, вероятно, абсолютно ничего не знают о Риме и о моём социальном положении там, если считают, что мои друзья не смогут заплатить сумму куда больше этой. Я предложил им поднять сумму выкупа до пятидесяти талантов и потребовал, чтобы до тех пор, пока деньги не придут, мне предоставили удобное место для жизни и относились бы ко мне с подобающим уважением. Реакция пиратов на эту речь была как раз такой, какую я ожидал. Их рассмешило то, что, по их мнению, было лишь мальчишечьим хвастовством, но они восхищались мною за то, что я не боялся их. Разбойники были потрясены тем, что я потребовал увеличить сумму выкупа. Вскоре я увидел, что они стали относиться ко мне не только как к объекту насмешек, но и как к человеку, заслуживающему их уважения.

Я, конечно, не мог попросить их отпустить меня, но во всех других вопросах я настаивал на том, чтобы поступать по-своему, и они тут же мне уступали. Я понял, что моя вынужденная задержка на островах, по всей вероятности, окажется продолжительной (мне пришлось оставаться там почти сорок дней), и решил с пользой провести это время. Эти пираты были жестокими, необразованными людьми. Когда они не занимались грабежом, то предавались безделью. Целыми днями они могли лишь есть, пить и валяться на палубе под солнцем, рассказывая друг другу бесконечные истории о своих похождениях или до ночи распевать хриплыми голосами жалостливые песни. За короткое время мне удалось хотя бы немного изменить их манеры. Я организовал регулярные спортивные состязания, которые устраивались два или три раза в неделю. Так как я сам принимал в них участие и даже часто побеждал, то скоро почувствовал, что ко мне относятся скорее как к лидеру, а не как к пленнику. Большую часть времени при мне были лишь мой врач и один или двое слуг. Все остальные отправились на материк, чтобы собрать деньги в Милете и других греческих городах для внесения выкупа. Я не мог наслаждаться прелестями интеллектуальной беседы, и потому мне пришлось довольствоваться малым. Я часто собирал пиратов и оттачивал своё красноречие, обращаясь к ним с речами на заданные темы, которые в то время были популярны в школах риторики. Кроме того, в то время я писал много стихов и устраивал поэтические вечера, на которых я читал свои опусы, или же, если это было драматическое произведение, играл ведущую роль, а мой врач читал остальные. Я обнаружил, что пираты были абсолютно не в состоянии оценить стиль, а многие даже не могли участвовать в дискуссиях. Я часто выходил из себя, когда во время моих речей некоторые из них начинали смеяться над какой-либо строкой моего стихотворения, которая должна была звучать с особым пафосом. Я часто называл их тупицами, невеждами, необразованными крестьянами и другими оскорбительными именами, какие они заслуживали. Хотя они и были довольно понятливыми и даже переставали петь ночью, когда я отправлял к ним своего человека с просьбой утихомириться, но у них было очень мало таких качеств, которыми можно было восхищаться. В особенности мне не нравилось их хвастовство и тот презрительный тон, в котором они говорили о Риме. Они заявляли, что уже ограбили побережье Италии и скоро будут угрожать самому Риму. К сожалению, в их словах была доля правды, но всё-таки подобные заявления мне не нравились. Я заметил, что, какими бы многочисленными ни были пиратские флоты, они никогда не смогут стать независимой силой, как они сами себя гордо называли. Вы не сила, а зараза, говорил я, потому что существуете, лишь грабя или уничтожая то, что создавали другие. Я заявил, что в цивилизованном мире для них не нашлось бы места (их бы не стали терпеть) и, хотя в последнее время Рим был озабочен своими проблемами и поэтому допустил, что пираты приобрели значительную силу, настанет время, когда их корабли будут уничтожены все до единого. Они посчитали подобные мои замечания очень забавными, а когда я добавил, что намереваюсь сразу после своего освобождения призвать их к ответу, они восприняли это как лучшую шутку. В общем, их чувство юмора было абсолютно не развито, так же как и их умственные способности.