Раскрытие тайны - Николай Загородный

Лапотков медленно поднялся и, заложив руки за спину, стал ходить по кабинету, о чем-то думая.

— А что, Остап Васильевич, если шире использовать ваш опыт?

Крышкин сперва не понял, о чем шла речь, а управляющий продолжал:

— Я говорю, как вы думаете, как вы смотрите на то, — вы следите за моей мыслью? — да, как вы смотрите на то, что мы по вашему опыту выставим на пустыре еще этак с десяток ларьков? Согласитесь, что план тогда у нас будет по всей системе гарантирован на все двести, а то и триста процентов.

— Совершенно верно, Максим Максимович.

— Значит, вы согласны с моим предложением. Вы ведь патриот нашей системы…

Теперь, когда бальзам на душу Остапа Васильевича был в достаточной мере пролит, мысли его снова пошли в обычном для них направлении.

«Патриот-то патриот, — думал он, — устроите вы там настоящий базар, а что я буду иметь? Потом базар возьмут да еще разгонят». Но он улыбнулся и сказал: — Конечно, Максим Максимович, это блестящая мысль…

Управляющий тут же при Крышкине отдал распоряжение подготовить к перевозке на пустырь десять ларьков. Причем он, как оказалось, заранее разработал план перебазирования, выделил необходимый транспорт, назначил своего первого заместителя ответственным за осуществление блестящей идеи управляющего.

Но уже через неделю все десять ларьков беспорядочно везли обратно, а сам Лапотков сидел весь красный с разбухшим и потным лицом на бюро районного комитета партии. Своими глазами он видел, как дружно и единодушно поднялись руки всех членов бюро, потребовавших объявить ему строгий выговор с предупреждением за «блестящую идею».

Вывезен был с пустыря и ларек его первооткрывателя, Остапа Васильевича Крышкина. Но это не обескуражило славного деятеля системы Главвторчермета. Его тут же осенила новая идея. Прямо с пустыря он перевез и установил свое хозяйство почти под самыми окнами директора завода вторичного алюминия. И, как обычно, ровно в два, к нему и сюда стала приезжать жена с очередной курицей в алюминиевой кастрюле. Отрывая подрумяненную на сливочном масле аппетитную куриную лапу, Остап Васильевич серьезно и наставительно говорил жене:

— Пойми, дорогая моя, это даже лучше. Знаменитый Кандид знаменитого Вольтера был прав: всё, что происходит в этом лучшем из миров, — к лучшему. Черный лом — это черный и неблагодарный труд. Цветной лом — а здесь мы будем иметь его немало — это сливки, за каждую тонну его платят по две тысячи рублей. Такова государственная цена. Ты немножко понимаешь, что это значит?

— Светлая, лучезарная у тебя голова, Остапчик, лучезарная, Остапчик, — умильно проговорила она и коснулась рукой гладко выбритой щеки спутника своей жизни.

2. Артель «Новое старье»

Громкая слава Остапа Васильевича сверкающим шаром прокатилась по всем ларькам, киоскам и базам, среди пеших и конных сборщиков всякого хлама, и, понятно, не могла не оставить своего следа. Многие теперь, что называется, стали заглядывать в рот Крышкину, своему светилу, ждали от него новой идеи, нового слова, считали его лучшим другом утильщиков.

А идеи, как всегда, у Остапа Васильевича были в избытке. Его маленькие острые глазки всегда замечали то, чего не замечали глаза других. И не только замечали. Его голова с гладко причесанными на пробор темными лоснящимися волосами была устроена так, что всегда из замеченного умела делать нужные выводы, строить, как это делают опытные шахматисты, самые неожиданные комбинации, которые всегда приводят к желаемым результатам. Теперь Остап Васильевич больше не был новичком среди сборщиков утильсырья. Теперь он знал многое и очень многое из того, о чем не имели понятия даже самые маститые представители этой системы. И то, что стало известно Крышкину, он постарался не таясь изложить своим новым друзьям в самой элементарной форме при первой же, так сказать, неофициальной встрече.

Встреча была им задумана в загородном парке, в новом ресторане с умилительным названием «Отдохнем, товарищи» как раз в день открытия этого учреждения. Накануне этого торжества в местной вечерней газете появилось несколько скромных строк в виде простого объявления, зато на следующий день ему можно было уже посвятить целую газетную страницу. Уютное голубенькое здание нового ресторана было окружено цветочными клумбами, занавешенными верандами и изрядным количеством любителей всяких новинок. Центральный вход до последней минуты перед открытием преграждала туго натянутая алая ленточка. Справа в ожидании подходящего момента поблескивали на солнце несколько труб из приглашенного оркестра, слева удобно пристроился аппарат кинохроники и двое фотокорреспондентов выискивали для себя наиболее эффектные места.

Но вот подошло время открытия. К алой ленточке приблизились трое в белоснежных халатах. В центре среди них выделялся тучный сияющий мужчина с маленькой головой, посаженной, казалось, на плечи. В его руках были новенькие, широко растопыренные ножницы.

— Дорогие товарищи и гости, само название нашего учреждения говорит о его назначении, о цели его открытия. Разрешите, таким образом, поздравить вас и весь город с появлением еще одного культурного центра и уютного уголка, призванного обслуживать и удовлетворять культурные запросы наших дорогих сограждан…

Ответственный товарищ из общепита не закончил еще своей праздничной мысли, как загудели трубы оркестра, раздалось несколько дружных хлопков и острые лезвия ножниц коснулись алой ленточки, уронили ее.

Конечно, в голубых, красных и синих залах ресторана было уютно и нарядно. Расставленные повсюду цветущие олеандры напоминали о черноморском побережье, где всё создано природой для отдыха, наслаждения и удовольствия. Но еще лучше было наверху, на самой крыше ресторана, где расположился Остап Васильевич со своими друзьями. Здесь, по договоренности, для них был сервирован большой стол, за которым свободно разместились все шестнадцать человек. Внизу, под ними, играла музыка, шаркали ноги танцующих и уже раздавались чьи-то не в меру веселые голоса, а здесь, над ними, было чистое своей голубизной вечернее летнее небо, на фужерах и хрустальных графинах играли зайчики заходившего солнца, а кругом со всех сторон чуть раскачивались и неслышно шумели верхушки деревьев загородной рощи.

— Ну, как, друзья? — довольно потирая руки и усаживаясь в центре, весело воскликнул Остап Васильевич.

— Сказка! — ответил маленький худощавый пеший сборщик утиля с большим кадыком и заостренным прямым носом — Ахмет Ахметович Тутезункулов.

— Неповторимо, — поддержал его лысый сосед.

— Не прочь здесь остаться на всю жизнь, до последней минуты, — заулыбался на краю стола еще один киоскер.

По своему внешнему виду, по возрасту и по характеру всё это были разные люди, но их объединяло общее благородное поприще. Понятно поэтому, что разговор среди друзей стал общим после первой же рюмки коньяка, запитого мелкими глотками холодного на льду шампанского.

— А кто создает сказки на земле, Ахмет Ахметович? — загадочно спросил Остап Васильевич маленького пешего сборщика с большим кадыком.

— Бабушки и дедушки, — засмеялись все.

— Они только рассказывают сказки, Ахмет Ахметович, а мы их можем в нашей жизни создать, понимаешь, можем, — все больше разгораясь, заговорил Остап Васильевич, чувствуя, что его силки уже начинают действовать.

— Вы знаете, товарищи, нашу систему, в которой работаем? — продолжал великий Крышкин и отвечал, наклонившись низко, вытянув руки на столе: — Нет, не знаете! Это, скажу вам, не система, а золотое дно! Да, дорогие мои, золотое дно. Его никогда не вычерпать даже экскаваторами. Только надо иметь голову на плечах. А теперь скажите, согласны слушать меня?

— Согласны! Согласны! — раздались дружные голоса. Все наклонились над столом, а сидевшие по краям перенесли свои стулья ближе к Остапу Васильевичу.

— Сперва несколько слов о том, что можно назвать мелочью, — продолжал он и неожиданно обратился к маленькому Ахмету Ахметовичу: — Ну, вот, Ахмет Ахметович, возьмем для начала хотя бы тебя. Мы все хорошо понимаем и высоко ценим твой труд, хотя система наша относится к нему неблагодарно. Ты, как птица, подымаешься с рассветом и солнце еще не взошло, а во дворах под окнами и балконами уже слышен твой голос: «Ста-рые ве-щи! Купим старые вещи!» Вечером ты тащишь на своих натруженных плечах туго набитый мешок. Дырявые галоши, изношенные ботинки, туфли, негодные штаны и юбки ты сдаешь на базу, а там всё бросают на весы. Твой производственный план — это килограммы и тонны. А сколько, скажи, получаешь, если выполнишь план?

— Четыреста-пятьсот рублей, — начал было сборщик.

— Знаю, знаю. А вот ты-то знаешь ли, сколько можно получать старьевщику, если у него голова на плечах и все шестеренки крутятся?