Алёша Карпов - Николай Павлов

— Убить, гады ползучие, мальчишку хотели, — сжимая кулаки, выругался Михаил. — Мешает он им. Единственный свидетель. В больницу молока принесли с ядом. Отравить думали. Хорошо, что Федор сначала кошку напоил.

— Все ли, товарищи, ясно? — хмуро спросил Нестер. Ему никто не ответил. Сидели, низко склонив головы. Как ни сильна была вражда между рабочими и хозяевами, однако никто не ожидал, чтобы они решились на такую зверскую расправу с шахтерами.

— Мерзавцы! Палачи! Перебить их за это мало! — срываясь с голоса, закричал Саша Кауров. — Народ поднять нужно, пусть он с ними расправится. Сколько еще смотреть будем!

— Правильно! — согласился Нестер. — Простить им этого нельзя ни в коем случае! Я думаю, что теперь все ясно. Пришло время развернуться и дать им по зубам.

— Конечно, ясно, чего тут мусолить? Решать надо, — предложил Еремей.

— Ну, что же. Давайте будем решать, — согласился Нестер. — Мне кажется, что лучше всего будет, если мы проведем собрание и там расскажем рабочим, почему погибли одиннадцать наших шахтеров, и прямо укажем, кто в этом виноват. Мы должны добиться освобождения из тюрьмы товарища Папахина и заставить хозяев обеспечить семьи погибших шахтеров пенсиями. Пора показать Уркварту нашу силу.

— Разозлятся рабочие, как бы самосуд не устроили, — озабоченно заметил Маркин.

Нестер беспокойно посмотрел на Данилу.

— Самосудом мы ничего не добьемся, только вызовем напрасные жертвы. У нас впереди два дня. Надо разъяснить активу нашу задачу.

— Листовку бы выпустить, — предложил Саша Кауров.

— Правильно, — одобрил Нестер. — Момент для выпуска листовки сейчас самый подходящий. Вот в ней и расскажем товарищам, как нужно сейчас действовать.

Глава двадцать восьмая

В воскресенье, в неурочное время, на заводе загудел главный гудок. Родившись над котельной завода, он разносился на десятки верст, тревожа и поднимая людей.

Петчер, Рихтер и пристав Ручкин удили на середине озера рыбу. Когда гудок долетел до озера, управляющий взглянул на часы и вопросительно посмотрел на Рихтера. Тот пожал плечами:

— Не пойму, в чем дело?..

— Может, пожар? — тревожно спросил пристав.

— Нет, — ответил Рихтер. — При пожаре не так гудят. Отрывисто. Это что-то другое.

Но вскоре гудок замолк, и рыболовы продолжали свое занятие.

Предупрежденные о собрании рабочие, заслышав гудок, валом повалили на заводскую площадь. Откуда-то прикатили телегу, положили на нее доски. Это — трибуна. Первым на телегу поднялся Шапочкин. Увидев Валентина, толпа одобрительно загудела, захлопала в ладоши, кто-то закричал «ура».

— Побелел-то как, смотрите, а еще на той неделе я его видел — черный, как смоль, был. Вот диво! — недоумевал рослый, с воспаленными глазами, черным опаленным лицом и такими же черными руками кочегар.

— Побелеешь небось, — снимая кепку, горько вздохнул сосед кочегара. — Трое суток в могиле сидели. Все они теперь такие. Не только головы, но и бороды, как лунь, стали.

— Н-да. Угощают нас хозяева на всю заслонку, — помрачнел кочегар. — Чего только они не могут над нами сделать? Захотят голодом морить — морят. Убить вздумают — кончат и глазом не моргнут. Жизня называется!

— А все потому измываются, что молчим мы, — с гневом ответила пожилая работница. — А дать бы им как следует, сразу другой коленкор был бы.

— Товарищи! — послышался простуженный голос Валентина. — Не пора ли открывать собрание? Кого председателем изберем?

— Да тебя и изберем! — громко закричала работница.

— Шапочкина! Шапочкина!.. — поддержали в толпе.

Валентин попытался отказаться:

— Может, кого другого? Неудобно как-то.

Толпа ответила криком. Валентин махнул рукой.

— Ладно.

По приглашению председателя на подмостках появился Саша Кауров. Шум в толпе постепенно утих. Но Саша молчал. Он волновался. Впервые Саша выступал на таком многолюдном собрании и хотелось выступить как можно лучше. Наконец, он сделал шаг вперед.

— Дорогие товарищи! — зазвенел над площадью его голос. — На днях нам пришлось еще раз быть свидетелями, а некоторым — жертвами подлого преступления наших хозяев. Я хочу рассказать вам правду о том, что в действительности случилось на Смирновской шахте.

Он остановился, вынул из кармана небольшую книжечку, переложил ее из руки в руку и, не читая, продолжал:

— Как видно, хозяевам и, в первую очередь, управляющему, не по сердцу наши самые лучшие люди — те, кто защищает интересы рабочих, кого мы считаем своим авангардом, своей гордостью. Они решили обманным путем собрать этих товарищей в Смирновскую шахту и там похоронить их живыми. Вот свидетель неслыханного, подлого убийства наших товарищей. Смотрите! — с этими словами он вытащил за руки на подмостки Алешу. — Руками вот этого мальчика поджег бикфордовы шнуры английский убийца Жульбертон. А потом, чтобы спрятать следы своих кровавых дел, два раза пытался его сжить со света. Вот какие дела творят наши подлые хозяева. Вот как относятся они к своим работникам. Вот их благодарность за то, что мы, холодные и голодные, не считаясь со своим здоровьем, день и ночь гнем на них спины.

По площади прокатился гул, поднялся шум, раздались крики:

— Правильно говорит!

— И в листовках так написано!

— Изверги! А мальчишку за что?

— Как за что? Рабочий он. Вот, значит, и виноват.

— Измываются чужаки над нами, спасу нет!

— Как лютые звери растерзали наших шахтеров, а сколько поранили, простудили и калеками сделали? — с горечью продолжал Саша. — И им все это нипочем, на нас же отыгрываются, нас же обвиняют. Вот и сейчас, ни за что ни про что обвинили во всех грехах Папахина, хорошего человека, и, как разбойника, упрятали в тюрьму, а настоящие виновники ходят на свободе, посмеиваются…

Саша умолк.

Со всех концов неслись яростные крики. Площадь бурлила:

— Душегубцы!

— Убийцы!

— Звери проклятые!

— В шахту их надо побросать!

— Станового, подлюку, тоже с ними туда сбросить!

— Зачем шахту поганить будем? — кричали с другой стороны. — Сюда их давай. Здесь и раздавим этих тварей.

Александр снова поднял руку, и опять над площадью зазвенел его голос:

— Товарищи! У нас больше нет сил, мы не можем больше терпеть этого насилия!

— Не можем! Не можем! — гудела толпа.

— Мы должны потребовать, чтобы Петчер, Жульбертон и вся их свора были сосланы на каторгу. Мы требуем, чтобы искалеченные, простуженные шахтеры и их семьи лечились и содержались за счет завода. Семьям убитых должно быть немедленно выдано пособие и установлена пенсия!

Над площадью стоял гул. Он то стихал, то вновь нарастал, поднимался и, казалось, люди были готовы снести все, что встанет на их пути.

Взволнованный Саша смотрел на бушующую толпу.

«Лишку перехватил, — думал он с тревогой. — Полегче бы надо. Как бы на расправу не бросились».

Вдруг на подмостки выскочил щупленький, с растрепанной бородкой, глазастый бухгалтер. Он яростно взмахнул руками и, как бы хватая кого-то за горло, пронзительно закричал:

— Опять требование затеяли! Опять обман? А вот мы хотим сейчас же решить все вопросы. Решить по-нашему, по-революционному. Мы предлагаем привести сюда всех врагов революции и сейчас же их судить! Судить всех, в один момент, — закричал он еще громче. — Судить и именем революции экспроприировать! Экспроприация экспроприаторов и полная свобода! Вот наш лозунг. Свободолюбивая часть рабочих нашего завода обязана применить к буржуям революционное воздействие и удовлетворить требования остальных. Мы настаиваем награбленное капиталистами богатство сделать нашим. Тот, кто с этим не соглашается, тот враг и душитель свободы. Да здравствует анархия!

— Молодец! Так их! — послышались отдельные выкрики.

Однако они сейчас же потонули в поднявшемся шуме и громких криках собравшихся.

— Ума-то, видать, у тебя и на копейку нет!

— Болтун!

— Слезай, все равно тебе никто не поверит!

— По физиономии видно, что ты за птица!

Кто-то потянул оратора за полу пиджака. Разозлившись, бухгалтер несколько раз плюнул и спрыгнул с телеги.

После анархиста на телегу поднялся куренный мастер Мигалкин. Он бережно, обеими руками, как большую ценность, снял с головы войлочную шляпу и, удерживая ее на животе, низко поклонился. Затем пригладил подстриженные в кружок жирно намасленные волосы и, важно откашлявшись, закричал сиплым голосом:

— Граждане! Разрешите у вас спросить, сколько раз мы слушали этих горлопанов? И кто из нас не помнит то время, когда мы не только слушали их, но и делали все, что они говорили? Я надеюсь, дорогие граждане, — вопросительно оглядывая собравшихся, продолжал Мигалкин, — что мы не забыли и того, к чему нас это приводило. Так неужели опять, как Фома непомнящий, мы снова пойдем за ними? У нас случилось немалое горе. Погибли наши братья. Но это произошло совсем не по той причине, о которой нам здесь толкуют… Сказано: ни один волос не упадет с головы человеческой без воли всевышнего. Все, что делается с нами, делается по воле божьей. Вот что мы должны всегда помнить. Итак, дорогие братья, нам надо принять это общее горе как кару всевышнего. Нужно организовать похороны умерших с подобающей торжественностью. С иконами и со смирением в сердцах.