Мануэла - Анжела Марко

Бернарда помолчала, собираясь с мыслями. Мадам Герреро не прерывала ее. Если раньше Бернарда спешила, боясь, что ее могут прервать, то сейчас она не торопилась, уверенная, что ей дадут возможность довести рассказ до конца.

— Это путешествие было ужасным, — продолжала Бернарда. Когда она начала рассказывать о самом путешествии, ее даже передернуло, настолько неприятны были воспоминания. — Погода почти все эти дни, которые показались ей долгими годами, стояла неспокойная. Морские волны кидали корабль то вверх, то вниз. Девушка очень страдала от качки. А тут еще и беременность. Ей было так плохо, что она пролежала всю дорогу пластом, не подымаясь. Временами состояние ее становилось столь невыносимым, что ей хотелось броситься за борт и покончить раз и навсегда с мучениями. И лишь мысль о ребенке, который жил в ней и поминутно напоминал о себе, удержала ее от самоубийства.

Я уже говорила, что денег у девушки было очень мало и ей удалось купить билет лишь в третий класс, где не было никаких удобств. Наверное, раньше так перевозили живой товар из Африки в Америку работорговцы. Не будь на борту ее земляков, которые отнеслись к девушке очень доброжелательно, она бы не доплыла до далекого Буэнос-Айреса живой. Они делились с ней своими скудными запасами пищи, приносили ей воду, кто-то пожертвовал одеяло, на котором она лежала и которым укрывалась.

Куда плыли все эти несчастные сицилийцы? Почему они решились бросить землю своих предков, собрав нехитрый скарб? Да потому, что для нищей Сицилии и ее населения Аргентина была сказочной страной, где самый бедный богаче самого богатого сицилийца. Буэнос-Айрес был легендой, он не давал покоя, он снился по ночам, о нем мечтали. Аргентину называли землей надежд. Эти надежды давали многим веру в то, что есть смысл за что-то бороться и к чему-то стремиться. И девушка решила, что она выдержит любые испытания, но доберется до сказочной аргентинской земли. Ради того маленького человечка, что должен был появиться на свет уже совсем скоро. Она верила в то, что ей и ее ребенку удастся закрепиться на новой родине и там им повезет больше, чем на старой.

Девушка очень надеялась, что ее аргентинские родственники поймут ее и помогут. Она была готова на любую работу, она была молода, полна сил, ей неведомы были капризы городских девушек, привыкших к легкой жизни. — Бернарда вновь замолчала, в который раз переживая те давние события. Собравшись с духом, она попыталась продолжить. — Но…

— Что случилось? — с тревогой спросила Исабель. — Она не доплыла до Аргентины? Заболела в дороге?

— Нет, она добралась до этой обетованной земли. Ей даже удалось довольно быстро отыскать в большом городе своих родственников, на которых она так надеялась. Но надеждам ее не дано было сбыться. Как только родственники узнали о том, что она беременна, сразу же стали открыто презирать ее. Несмотря на то, что они уже давно уехали из Сицилии, законы далекой родины продолжали действовать в их кругу. Они считали себя почему-то обманутыми, считали, что их дом покрыт позором. В этом отношении они мало отличались от братьев девушки. Разве что только не грозились убить ее. Но порой презрение, с каким они относились к ней, было хуже смерти. Если бы не ребенок, который вот-вот должен был появиться на свет, девушка давно покончила бы жизнь самоубийством.

— Грубые люди, невежды! — произнесла неожиданно для Исабель и Бернарды молчавшая все это время мадам Герреро.

— Нет, — покачала головой Бернарда, — простые люди, жизненная философия которых была ими впитана на далекой Сицилии, в таких же маленьких деревушках, как и та, откуда бежала девушка. Хотя они и жили далеко от родины, в большом городе, по сути своей они оставались прежними сицилийцами.

— Бесчувственные! — вновь бросила обвинение мадам Герреро.

— Нет, — снова возразила Бернарда. Она не защищала тех далеких родственников, которых уже и на белом-то свете не было. Она просто знала, что иначе те не могли поступить. — Поверьте мне, у них было море чувств, но у них была и своя оценочная шкала в отношении к поступкам людей. И если по этой шкале поступок считался плохим, ничто уже не могло их переубедить, заставить изменить свое мнение.

— О каких чувствах ты говоришь, Бернарда?! — возмутилась мадам Герреро. — Не раздумывая, они вышвырнули эту одинокую беременную бедняжку из дому!

— Да, мадам, это так, но они считали, что девушка согрешила и заслуживает наказания. Они искренне верили в то, что поступают правильно. Никогда потом у них не возникало сомнения в том, что надо было поступить иначе. Не их вина, что они воспитаны были согласно суровым сицилийским традициям.

Исабель с ужасом слушала Бернарду и думала: а смогла бы она перенести все эти мучения, выпавшие на долю героини из повести Бернарды? Ведь с самого рождения у нее все было. Она не знала ни в чем отказа, для нее не существовало проблем. А если те и появлялись, их решали другие. Например, мать, или Бенигно, или та же Бернарда.

— Первое время, — продолжала Бернарда, — девушка ходила по церквям, прося милостыню, по приютам, где ей удавалось провести ночь под кровом, а не под открытым небом. — Голос у Бернарды все чаще срывался. — Она старалась попасть туда, где могли дать тарелку с едой и не задавали лишних вопросов. Таких, как она, в городе было много, и не всегда удавалось успеть получить свой кусок хлеба.

— Это просто чудо, что она осталась живой, не замерзла однажды ночью, когда приходилось спать под открытым небом, не умерла с голоду или от какой-нибудь болезни, — произнесла мадам Герреро.

— Нет, — уже в который раз возразила Бернарда, — это не чудо помогло ей выжить в этом аду. Та жизнь, что развивалась в ее материнском чреве, заставила и помогла ей выжить. Та новая жизнь, которая росла в ней, набирала силу, все чаще давала о себе знать, требуя к себе все большего внимания и заставляя с собой считаться. И вот однажды ночью, — Бернарда достала платок и вытерла выступившие на глазах слезы, — ночью, — продолжала она…

— Когда бушевала буря? — перебила ее Исабель.

— Да, — кивнула Бернарда. Она уже не сдерживала слез, не вытирала их платком, и они ручейками бежали по ее щекам. — Да, когда бушевала ужасная зимняя буря, столь редкая для этих мест, девушка из последних сил брела по темным ночным улицам, стараясь добраться до церкви, в которой она находила ночлег в последние дни. У нее не было теплой одежды, и она куталась в старый большой платок, который ей из жалости подарила одна почтенная сеньора. Но этот платок был слабой защитой от проливного дождя и промозглого ветра. Девушка чувствовала, что холод пробирает ее до костей. Но она боялась не за себя, а за маленького, что был у нее под сердцем. Земля от дождя размокла, превратилась в густую грязь, ноги в рваной обуви скользили, и несколько раз девушка падала прямо в потоки воды, но вновь поднималась и упрямо продолжала путь. В небе сверкали молнии, громыхали раскаты грома, окна домов смотрели на нее, словно темные пустые глазницы. Ни одного огонька вокруг. Весь город спрятался от ненастья. Все меньше оставалось сил у девушки, а до церкви надо было еще идти и идти. Все тяжелее было вставать с земли после очередного падения. Иногда ей хотелось так и остаться лежать, ни о чем не думая, не шевелясь, настолько она устала. С самого утра у нее во рту не было и маковой росинки, голод терзал ее не меньше, чем усталость. Узелок, в который было сложено жалкое тряпье, она прикрепила к поясу, потому что замерзшие пальцы не держали его. И вот девушка почувствовала, что силы совсем оставляют ее и что она не сможет добраться до церкви. Как только она поняла это, ей стало даже как-то легче.