Город, в котором... - Татьяна Набатникова

— Ну… он… солист.

Чтоб то есть не убить превосходством.

— А какой?

Вичка оглядывается: слышно ли Сане. Ей будет обидно, если он не услышит.

— Ой… вообще… солист, ну знаете, есть такой оркестр… — силясь обойти имена: имена подавляют! — Не слышали, наверное, оркестр Светланова… вот… — выдохнула мучительно и умолкла: не удалось избежать имен.

Саня хохочет внутри себя: какие предосторожности, боже мой, да Вале сейчас можно было бы назвать с равным успехом хоть Римского-Корсакова.

Саня возвращается — хоть движением восполнить эту подневольность положения. Опять Вичка запала, как клавиша, утонула в кротости:

— Ну, вы приезжайте и звоните, я вас познакомлю… Будет чудненько. Кстати, вот познакомлю с одним человеком, это именно его слово — чудненько. (Саня хмыкнул, представив себе  м у ж ч и н у, произносящего «чудненько»…) Кстати, его тоже Саша зовут. И я чуть не вышла за него замуж… Мне помешала одна деталь: предлагал он. А я люблю сама добиваться. Кстати, он журналист… А хотите, познакомлю с Ритой Тереховой?

— Нет! — орет Саня.

У Вички наступает торможение — она не знает, что дальше. Потухла и стоит с безысходным взглядом вдаль: а, ей все равно теперь, она вот так будет стоять и молчать — и ей ничего больше не надо.

Валя принялась суетиться — дескать, записать же телефон и адрес Вички. Долго роется в своих авоськах в поисках писчего клочка, бормоча что-то преданное, Вичка глядит на ее наседочьи поиски, не сознавая, потом сообразила, чего же это Валя ищет — и извлекла из кармана белых своих штанов блокнот, ручку — и сделала ловкий росчерк на листике. Валя с раболепным вниманием следила за ее профессиональными движениями. Саня глядел на все это, глядел, уже нагляделся вот до сих пор, никто никогда этим адресом не воспользуется, все трое это прекрасно понимают, так нет же, им надо доломать эту комедию до конца! Подкатило внезапное такси, Саня рванул Валю за руку от этой Вички, у Вички в руке так и остался оторванный уголок того листка, за который она машинально хотела удержать их еще.

— Ну вот, полтелефона оторвалось, — горюет Валя.

— Идиотизм какой-то, черт знает что!.. — свирепо бормочет Саня.

— Что? — не расслышала Валя.

— Ничего!

— Даже не простился! — упрекнула.

Молчание ей в ответ, какое-то шипение электрическое, заряженное молнией и взрывом. Через пять минут она окликнула:

— Сань.

Он не отозвался, не обернулся, но сделал неуловимое движение плечом, по которому преданная жена должна прочитывать уметь, — и Валя прочитала: «Ну что тебе еще?» Она робко спросила:

— Сань, а чего говорят, что у вас там в горячую воду какие-то ядовитые присадки добавляют? И что нельзя эту воду пить.

— А ты пьешь? — буркнул Саня.

— Нет, я не пью, но почему говорят нельзя?

— Ну и выпьешь, так не сдохнешь! — сказал Саня, а потом неохотно объяснил: — Добавки против накипи на трубах. Но говорю же, не сдохнешь!

Он еще немного помолчал, остывая.

— Температура воды на выходе с ТЭЦ в морозы доводится до 150 градусов — без добавок трубы забьет накипью. Для пара, например, вообще готовят специальную воду в химцехе: умягчают жесткость с тысячи миллиграмм на литр до двух миллиграмм, ясно?

— Ой! — уважительно прошептала Валя.

— А у нас вообще температура пара 550 градусов. Ясно тебе?

— Ясно, — умницей послушно кивает Валя.

Вот и хорошо. Вот и загородили. Высоким забором. Вот и не видно…

А в щели этого нагороженного забора мелькает монтаж кадров — ночь в степи, попутный «МАЗ», мотоцикл валяется на склоне, разбитый, и заднее его колесо в пустоте, вереща, вращается; и пощечина; и растерянность на ее сложном лице, когда она оглянулась от поцелуя с Хижняком, — а руки так и остались у него на шее слепленными… Вичка-рукавичка, ее лицо каждую свою улыбку сопровождало нахмуром бровей — и так вот неоднозначно жило, со сложным ко всему отношением. Ее несло во все стороны, тащило, и невозможно было предсказать, куда кривая вывезет; однажды она сделала себе из травы — серебристого ковыля — украшение, подобное гребню из перьев, которые носят индейские вожди; этот ее гребень топорщился в плоскости симметрии и ниспадал на спину, торча, как хребтовый плавник у рыбы, как жесткая грива у коня, ковыль колыхался при ходьбе, и каждый встречный на улице приходил в смятение, ее сопровождала куча зевак, и она в течение целого дня бесстрашно длила этот эпатаж, презирая толпу за конформизм; а вот она сидит на горбушке холма, стройно сблизив колени, и со своей лукаво-хмурой улыбкой выкрикивает издали, читая по записной книжке:

Коль на день у тебя лепешка естьИ в силах ты кувшин воды себе принесть —Что за нужда тебе презренным поклонятьсяИ низким угождать, свою теряя честь? —

и смеется, и тренировочные штаны закатаны до колен и выгорели…

Глава 6

ЛЕГКО УБЕДИТЬ

Позвонил из приемного покоя Юра: «Скоро освободишься?.. Ну, я жду». Ох, вот уж некстати сегодня.

Было без пяти четыре. Сняла халат, погляделась в зеркало. Вышла. Ждал у ворот парка.

— Я сегодня после дежурства… Не спала совсем. Вид у меня ужасный, да?

— Ну что ты! У тебя всегда прекрасный вид!

— Ну хорошо, полчаса, ладно?

— Э, нет, получасом не отделаешься. Мы идем сейчас — о-бедать! — торжественно оповестил Юра.

— Что, опять повышение? — усмехнулась Полина.

— После расскажу.

Нужно было пересечь парк. Цвела черемуха. Пересверкивались молодые листья. Деревья откинули на аллею богатые тени, в глазах рябило, и пятна красноты оставались от солнечных ударов на нежном глазном дне.

— Что за ужасные сутки! Я совсем без сил. Рухну сейчас.

— Говорят, в Японии, когда зацветает вишня, все государство бросает службу и выходит любоваться. И это даже предписано в целях патриотизма. Эх, съездить бы когда-нибудь еще и в Японию!

— Ну, и куда ты меня поведешь обедать?

— Ты когда идешь впереди, линия позвоночника у тебя так причудливо изгибается — вот бы вывести закон этой кривой. И назвать ее: полиноида. И ввести в условия проведения конкурсов красоты. А что, закономерная, научно описанная линия — полиноида! — обнял, поместил руку на эту самую линию — потекла под рукой, двинулась, змеиный ускользающий изгиб, наплывающий снова, как кривая на экране осциллографа. — Осязательная красота. Для слепых!

Хитрый Юрка. Женщину нечего делать обезоружить. Но не все это умеют. Он умеет. Казалось бы, такой  м а л о з а д у м ы в а ю щ и й с я  человек — а нечаянно знает подход. Как он ее обвел в самом начале их знакомства! Она заварила кофе и внесла в комнату, налив в коричневые чашки, она ступала по толстому ковру мягко и вкрадчиво, как ягуар, — босиком, она любила босиком, у нее были тонкие, как у индуски, ступни и для дома серое вязаное платье, она в нем как бы струилась и гибко перетекала из одной неуловимой позы в другую, и, ясное дело, все это сразу сработало. «Но спать мы не будем!» — предупредила после первого поцелуя. «Хорошо!» — тотчас согласился Юра. Страх потерять невинность укореняется с юности где-то в спинном мозге и не исчезает до седых волос, и женщины живут, как пограничники, начеку. И даже она, Полина, давно освободившаяся от всех этих предрассудков! Но Юра, оказалось, старый диверсант, знает ходы! Главное, он гарантирует безопасность… «Мой муж заслуживает верности», — сказала Полина, и Юра горячо это одобрил: «И правильно! И не надо изменять!» Вот хитрюга! Он не торопился. Свалив с себя всю заботу охраны и запрета, женщина выпускает чувства на свободу и невзначай доводит себя до такого исступления, что мужчине уже ее не остановить. Она сама все сделает, если он не будет торопить события. Он должен томить ее, томить, как борщ в печи. И ни минуты не окажется виноват. Такого хитрого, как Юрка, она не видела. Пришлось ей потом пускаться в рассуждения, чтоб хоть как-то задрапировать грех, полностью оказавшийся на ней одной. «Ведь это понятие идеальное — верность. Это касается идей, убеждений, чувства! Изменить можно только душевно: забрать свое чувство у одного и передать другому. Но ведь я не разлюбила своего мужа, я только распорядилась своим организмом — своим! Тело — это моя абсолютная собственность. Я сняла воспаление, физиология, чистая физиология, какая ж тут измена?» И Юра тотчас соглашался со всем и хвалил: «Ты молодец! Умница». И добавлял, успокаивая: «Ты не изменила. Это я изменил. Я когда увидел тебя — понял: все, я пропал…» Проныра был этот Юра Хижняк.

— Голова даже болит. Всю ночь не спала — такое было…

— Полина! — прижал ее к себе. — Ты какой размер кольца носишь?

— Ого! В настоящего любовника хочешь поиграть? Ну, семнадцатый.