Приносящий счастье - Андрей Величко

Вообще-то на ближайшее время у меня был запланирован режим «две недели тут – два дня там». Из соображений, чтобы ожидание ответов на письма дяди Миши не затянулось слишком надолго. Он говорил, что ждать придется примерно неделю, но ведь если сидеть в шестнадцатом веке безвылазно, тут за ту неделю пройдет лет пять. Так и испанцы смогут приплыть, а мы еще не примем решения, что нам делать с нашим золотом!

Надо сказать, что за время моих хроноприключений отношение к двадцать первому веку поменялось уже в третий раз.

Сначала, после первых посещений Хендерсона, я возвращался в Москву как домой. Но потом место, считаемое домом, переместилось на остров, а в Москве меня стало раздражать буквально все. И запахи, которые раньше совсем не замечались, а теперь вдруг стали назойливо бить в нос, и суета на улицах, и некомпетентность начальства на работе, а уж если заглянуть в Интернет… короче, тьфу и еще раз тьфу.

Недавно же все как-то незаметно изменилось еще раз – я стал воспринимать свои появления в Москве как экскурсии. Сначала она больше напоминала мне зоопарк, потом цирк, а последнее время я смотрел на нее просто как на экзотику. Да, временами тут интересно. Девушки вон довольно красивые попадаются, некоторые так и вовсе ничего, почти как наши на островах. Правда, таких мало, в основном какие-то мымры. И в телевизоре тоже изредка мелькают вполне приличные мордашки – например, эта новая звезда, как ее, то ли Маня, то ли Соня. В общем, которая из Иванова. Смыть с нее косметику и немного подучить говорить по-русски – получится вылитая тасманийка Зина. То есть все не так уж плохо и временами довольно привлекательно, но жить тут? Нет уж, увольте, у меня есть место куда лучше.

Ближе к вечеру, напилив сучьев казуарины и засунув их в сушилку, я зашел в оружейную мастерскую. Она встретила меня монотонным «вж-ж-ж», и оно было неплохо, ибо намекало, что пока все идет нормально. А вот если бы станок молчал, а шумели два работающих на нем переселенца с Чатема, это означало бы еще один ствол, отложенный в кучу брака.

Мой способ изготовления нарезных стволов, окончательно принятый в производство после долгих экспериментов, с первого взгляда мог показаться гибридом классической нарезки при помощи копира и однозубого резца, используемого аж с пятнадцатого века, и дорнирования. Главное требование, которое я предъявлял самому себе при разработке, – это чтобы в конце концов все операции могли производиться рабочими очень низкой квалификации, потому как других у нас пока не было, а как появятся, им сразу найдется чем заняться и без возни с кучей одинаковых стволов.

В качестве заготовки брался полуметровый отрезок бесшовной холоднокатаной трубы из стали 40Х размерностью 16×4,5, то есть внешним диаметром шестнадцать и внутренним семь миллиметров. Сначала внутренняя поверхность трубы развертывалась до семи с половиной миллиметров, а затем хонинговалась – все это делалось на обычном токарном станке «Корвет-402». Затем будущий ствол зажимался в нарезном станке, и начиналась тягомотина, сопровождаемая монотонным жужжанием редуктора электромотора.

Устроено же нарезное приспособление было довольно просто, хоть и немного посложнее, чем подобное для пушечных стволов. Там рабочая головка была объединена с копиром, ходившим по завернутому шестигранному прутку, просунутому прямо внутри ствола, и имела сразу четыре резца, способных за один проход снимать по пять соток. С ружейными стволами так не получалось, и копир был сделан отдельно. Он представлял собой сантиметровой толщины латунный диск с шестигранным отверстием в центре, закрепленный в поворотном держателе. Сквозь этот копир проходил скрученный шестигранный прут, только заметно меньше, чем предназначенный для пушки. В его дальнем торце был закреплен пруток серебрянки с выступающим зубом победитового резца ближе к противоположному концу. И вот, значит, мотор через редуктор начинал двигать шестигранник, который, проходя через копир, потихоньку поворачивался в процессе поступательного движения. И тащил за собой пруток с резцом, за один проход делающим канавку глубиной в одну сотку. Мало? Но больше нельзя – ствол может не выдержать и покоробиться, да и с удалением стружки возникнут проблемы.

После прохода рабочий переключал полярность включения мотора, и резец начинал пятиться обратно. При этом он заглаживал небольшие неровности, оставшиеся после первого прохода. Наконец он высовывался со стороны казенника, мотор останавливался, и рабочий подкручивал на один оборот выступающий с торца прута винт, что вызывало выдвижение кончика резца еще на сотку, и начинался следующий проход, коих надо было сделать пятнадцать. Затем повернуть копир в держателе на шестьдесят градусов, затянуть болты и начинать потихоньку выгрызать следующий нарез, коих всего должно быть шесть.

Последней операцией было протягивание через ствол дорна из вольфрама, который должен был всего лишь самую малость скруглить края нарезов и замять неизбежные задиры. На столь сильное ограничение его функций я пошел ради уменьшения усилий, воздействующих на станину и ствол. В моем варианте они не превышали ста килограммов, а при попытке дорнировать нарезы за один проход трех тонн оказалось недостаточно для протягивания, но вполне хватило для деформации и станины, и ствола. В общем, тише едешь – дальше будешь, это люди подметили еще задолго до меня. Отработав технологию, я за четыре часа получал довольно приличный ствол, от аборигенов же в идеале требовалось одно изделие в сутки. Но пока с этим наблюдались небольшие трудности. То есть люди действительно каждый вечер выдавали по стволу, но два из трех отправлялись в ящик для брака, которому еще предстояло найти применение. Однако, кажется, процесс все же пошел. Вчера мне был выдан вполне приличный ствол, а сейчас уже подходил к концу последний, шестой нарез, а заготовка все еще не запорота!

Но все-таки в финале трудяги чуть не отправили ее в ящик, забыв перед протяжкой дорна смазать ствол дисульфидом молибдена, однако я был на стреме и не допустил этого. Смена закончилась, и радостным рабочим были вручены два зеленых талона, по которым они могли отовариться на складе со всякими дешевыми тряпками и галантереей. Если бы ствол ушел в брак, талоны были бы желтыми, на которые давали в три раза меньше. Подсобным рабочим и уборщикам выдавались красные, стоившие вдвое меньше желтых.

Впрочем, люди работали в мастерских не только за бумажки из-под принтера. Им очень нравился тот факт, что вся эта хитрая механика жужжит, гремит и что-то сама делает, а они, такие умные, ею управляют, причем иногда даже правильно. Ну и уважение, конечно, – рабочие механической мастерской пользовались почти таким же почетом, как химики, гнавшие спирт и дизтопливо для моторов нашей колонии.

Глава 19

Все-таки жалко, что Поль у нас только один. Потому как среди аборигенов Хендерсона начало что-то происходить, а последнее время вокруг них стали чаще и в больших, чем обычно, количествах кучковаться прибывшие с Чатема, а я не знал, в чем тут дело. Правда, вполне возможно, просто потому что не спрашивал. Привык, что Поль расскажет обо всем интересном без наводящих вопросов, а зря.

Вообще-то ситуация мне немного напоминала ту, что сложилась в России на рубеже восемнадцатого и девятнадцатого веков. Тогда правящий класс настолько отдалился от народа, что они и говорить-то начали на разных языках! А социальный лифт если и работал, то только внутри классов, и случаи перехода из одного в другой стали единичными. Правда, имелось одно существенное отличие. В России элита старалась всеми силами укрепить имеющееся положение дел и даже усилить его, а мы вроде бы пытались делать наоборот. То есть всячески поощряли успехи туземцев в изучении русского языка, а путь в руководящие выси был теоретически открыт для каждого. Да, но прошел-то по нему пока всего один человек…

Спросить, что ли, у Хани, что происходит?

Однако я этого сделать не успел – она явилась ко мне сама. И, изредка заглядывая в бумажку (вот он, прогресс, а я еще жаловался!), произнесла небольшую речь. Из коей следовало, что все племена под моим руководством достигли больших успехов на пути к светлому будущему. Хендерсонцы начисто забыли, что такое жажда и голод. Женщины с Питкэрна перестали смотреть на мужчин как на недосягаемую роскошь и тоже в среднем пополнели, а переселенцы с Чатема уже почти привыкли к тому, что перед каждым актом любви не нужно бежать к шаману и спрашивать разрешения. Более того, тасманийцы начали носить юбки, а наиболее продвинутые – даже штаны. Поголовье интеллигенции перевалило за десяток и продолжает увеличиваться, причем интеллигентов первого ранга уже целых трое, и это не считая ее, Хани. Поэтому весь народ новых земель очень интересует вопрос – когда же к нему придет новый священный зверь, приносящий счастье?