Мы пришли с миром - Забирко Виталий Сергеевич

Поставив тахту на место, я постелил постель, принял душ и лег спать. И мгновенно уснул, будто после трудов праведных.

Поначалу мне снился приятный сон. Я шел по пустынному песчаному пляжу небольшого холмистого острова. Холмы покрывала густая зеленая трава, поверхность океана отливала зеркальной гладью, над головой простиралось безоблачное небо с двумя одинаковыми, словно близнецы, небольшими оранжевыми солнцами. Песок был идеально ровным, словно здесь никогда не ступала нога человека, и это выглядело странно, поскольку на склоне одного из холмов, резко выделяясь на фоне травы, стоял скромный белый коттедж. Будто кусочек сахара на зеленом листе. Я шел к нему, под ногами скрипел песок, и мое сердце учащенно билось. Я знал, что в коттедже меня ждет Любаша. Но чем ближе я подходил к коттеджу, тем тревожнее становилось на душе. Лазурный небосвод у горизонта начал окрашиваться серо-пурпурными тонами, потянул ветерок, покрывший зеркало океана рябью, словно разбив его на мелкие осколки. По мере приближения к коттеджу резче становились порывы ветра, а небосвод все гуще, как кровоподтек, багровел.

Когда до крыльца коттеджа оставалось метров двадцать, дверь внезапно распахнулась, и на пороге вместо Любаши появилась Оксана. Увидев меня, она пренебрежительно сморщила нос, громко ска-зала: «Гы-гы, ха-ха, хи-хи!» — и с треском захлопнула дверь.

От неожиданности я застыл на месте. И тогда над обрезом океана всплыло громадное багровое солнце, завыл ветер, и так хорошо начинавшийся сон превратился в фантасмагорию.

На крыше коттеджа возник размахивающий фатой Буратино. Он уселся на конек крыши, нахлобучил на голову развевающуюся фату, прокричал: «Жених и невеста, замесили тесто!» — и принялся строить мне рожи.

Так и не поймешь, кукла он, пришелец или дитя малое.

— Свадьба, говоришь? — спросил вынырнувший по правую руку от меня Мирон. Был он в тулупе, с красным от мороза носом и заиндевевшей бородой. — Ох, и нажрусь же я... — потирая руки, довольно констатировал он и тут же исчез.

Из-за коттеджа появился Андрей Осокин в синем рабочем халате.

— Счастья молодым! — провозгласил он и стал разбрасывать у крыльца стеклянные глаза, пригоршнями доставая их из карманов халата.

Превратившись в соляной столб, как жена Лота, я не мог ни двинуться с места, ни ответить, а только смотреть. Содом и Гоморра царили в моей душе.

На широкий балкон вышел комендант гостиницы в обнимку со своей голограммой, а за ними высыпала толпа агентов «Горизонта», одетых во все черное, как на похороны. Все смеялись, приветственно махали руками и бросали вниз громадные алые розы, которые, падая на землю, тут же превращались в глазастых устюпенд. Устюпенды моргали, медленно расползались во все стороны, и было непонятно, где живые глаза, а где стеклянные. С гребня волны разбушевавшегося прибоя на берег скользнула громадная студнеобразная масса и медленно поползла ко мне. По крутым бокам живого студня стекали свекольные ручейки столового хрена, а наверху торжественно восседал Мирон, успевший переодеться в черное длиннополое пальто. В одной руке он держал графин с водкой, в другой — икону. На иконе, как на семейной фотографии, была изображена Смерть, по-матерински обнимавшая льнущих к ней смертушек с маленькими косами.

— О! — воскликнул Иванов, возникая по левую руку от меня. — Свадьба с венчанием! Хотите, я буду свидетелем?

Багровое солнце замигало, и началось полное светопреставление. Перед глазами, как при стробоскопическом эффекте, замелькали всевозможные лица. Лица знакомых художников с рынка, постоянных клиентов, лица друзей, недругов, знакомых и незнакомых. Был здесь и дворник Михалыч, и мельком виденная красавица с улыбкой Джоконды, и бармен Сережа с официанткой Светочкой, и свихнувшийся на спасении утопающих старичок, и продавщица цветов, и продавщица из универмага, продавшая мне серебряный гарнитур с бирюзой, и продавщица бутика, в котором я приоделся, и молчаливый сопровождающий из казематов «Горизонта», и дикторы телевидения, и политические деятели разных уровней, и даже президент России. Мелькали и лица всех кукол, которых я когда-либо мастерил, но чаще всего — деревянное лицо Буратино. Не было только одного лица.

Лица Любаши.

Напрягаясь до потемнения в глазах, я пытался сдвинуться с места, но тело окаменело, будто его сковал паралич, и ничего не получалось. Сердце бешено колотилось, сознание обволакивал ужас, и мне казалось, что я схожу с ума без какой-либо помощи психотехников Иванова. В отчаянии рванулся из последних сил... и очнулся.

Было позднее утро. Солнечный свет пробивался сквозь шторы, я сидел на тахте и очумело мотал головой, не понимая, где нахожусь и что со мной. Сердце продолжало неистово трепыхаться в грудной клетке. Ну и сон...

— Ишь, как тебя колбасит! — насмешливо заметил Буратино.

Так и не поняв, наяву прозвучал голос или это отголоски сна, я закрыл глаза и принялся растирать ладонями лицо. Сердце постепенно утихомирилось, и когда я снова открыл глаза, то узнал родную квартиру. Но радости при этом не испытал, потому что на журнальном столике сидел Буратино и поигрывал куском бельевого шнура, держа его за один конец. Руки у него не двигались, зато шнур вел себя как живой. Он крутился кольцами, завязывался в узлы, иногда замирал в воздухе замысловатой спиралью.

— Ты сможешь сделать мне такие руки? — спросил Буратино.

Я ничего не ответил, снова обвел взглядом комнату и оторопел. От ночного погрома не осталось и следа. Книжный шкаф как ни чем не бывало высился у стены, на полу не было ни соринки, мало того — разбитый ночью в щепу журнальный столик стоял на своем месте целый и невредимый, без каких-либо следов склейки. Неужели погром мне приснился?

Я внимательно посмотрел на Буратино. Может, и приснился погром, или это проделки Буратино. Что ему стоит восстановить столик, при его-то способностях? Плевое дело...

— Так ты сможешь сделать такие руки? — повторил Буратино. Шнур метнулся ко мне, и его кончик охватил запястье стальным браслетом. — Это лучше, чем деревянные пальцы.

— Ничего я сейчас не могу, — буркнул я, тщетно пытаясь освободить руку. Если бы шнур на самом деле превратился в стальную проволоку, я бы опрокинул Буратино вместе со столом, но шнур ни на йоту не сдвинулся, будто был закатан в воздух, как в бетон.

— Почему? — недоуменно спросил Буратино.

— Отпусти!

Шнур соскользнул с запястья, выгнулся вопросительным знаком и заколебался, как кобра перед прыжком.

— Почему? — повторил вопрос Буратино.

— Потому! — раздраженно бросил я и показал ему указательный палец. И увидел, что никакой ногтевой гематомы на нем нет.

Я поднес палец к глазам и принялся ошарашенно рассматривать ноготь. Неужели вчерашние похождения мне приснились? Но сидевший на столе Буратино был реальностью, и мне показалось, что вечная улыбка деревянного рта приобрела ироничное выражение. Я вспомнил, как он лечил мои синяки, и все стало на свои места. Интересно, есть ли что-нибудь на свете, чего он не умеет?

— Ну ты и тормоз! — фыркнул Буратино совсем как Оксана. — Третий раз повторять вопрос?

— Я не занимаюсь макраме, — пробурчал я, вставая с постели.

— А что такое макраме?

— Плетение из веревок, — бросил я на ходу, направляясь в ванную комнату.

— Да-а? — недоверчиво протянул Буратино.

— Да.

Почистив зубы, я тщательно выбрился, принял контрастный душ и только затем вышел в комнату.

Буратино по-прежнему восседал на столе, свесив ноги, и зачарованно наблюдал, как шнур в его руках то завязывается замысловатыми узлами, то развязывается.

— Как посмотрю, — заметил я, — ты еще больший тормоз, чем я.

— Это как посмотреть... — задумчиво протянул Буратино.

Шнур в его руках начал быстро завязываться узлами, пока не превратился в уродливое подобие фигурки человечка.

— Макраме — это вот так? — спросил он.

— Нет.

— А как?

— Не знаю, — злорадно осклабился я.

— Если не знаешь, почему говоришь, что не так? — резонно заметил он.