Тамбовское восстание 1918-1921 гг. и раскрестьянивание России 1929-1933 гг - Б. Сенников

В ночь после бабушкиных похорон отец завернул меня сонную в свой пиджак и отнес к своей сестре. Я помню, как он меня поцеловал в последний раз, а я, обхватив его своими ручонками, потерлась своей щекой о его небритое лицо и ощутила на нем слезы. Я тут же заснула на руках моей тети, которая меня потом и воспитывала. А папа с мамой тайно ушли в ту ночь из деревни, не дожидаясь высылки по этапу. Что дальше с ними было — я не знаю. Думаю, и верю в это, — были бы живы, они вернулись бы за мною. Но не пришли, а значит, погибли где-то. Меня же вырастила моя тетя, а ее муж заменил мне моего папу, а потом и он не вернулся с войны.

Мобилизованный через неделю после ее начала, он прислал нам одно-единственное письмо. Тетя, будучи еще совсем молодая, осталась со мною. Вдвоем с ней мы уже в войну и после нее работали по 12 часов в колхозе за палочки, ничего не получая за свой труд. А чтобы не умереть с голоду, ели лебеду и крапиву. А потом она выдала меня замуж и нянчила моих детей. Сейчас она уже совсем старенькая, но все еще что-то хлопочет по дому".[60]

Вскоре, не доезжая Моршанска, наша попутчица сошла с автобуса и, прощаясь с нами, чисто по-русски пригласила нас к себе в гости, если случится кому-нибудь побывать у них в деревне.

Мы с моим спутником ехали долго молча, осмысливая все рассказанное. В Моршанске ему предстояла пересадка на другой автобус. Мы с ним обменялись адресами, крепко пожали друг другу руки и разошлись с тем чувством, как будто мы знакомы всю жизнь.

3. ПАМЯТЬ СОХРАНИЛА ВСЕ

(свидетельство Фаата Алтыбаева, семья которого была раскулачена в 1929 году и вывезена на спецпоселение — на "великую сталинскую стройку коммунизма" Магнитку)

"Наше село, расположенное в Закамье, входило в Набереж-но-Челнинский кантон. К моменту коллективизации в 1929 году у нас был свой дом, амбары, лошадь и две коровы, а также десятка два овец, сельхозинтвентарь и пять трудоспособных членов семьи, не считая нас, малышей. Земли нам хватало, и урожай с нее мы собирали отменный.

Осенью, вскоре после засыпки зерна в амбары и кормов для скотины в колоды, приехали организаторы колхозов на двадцати подводах. Они конфисковали у нас все, что только было в амбарах и чуланах, не забыв и весь фураж для скота. Мы, дети, не понимали, что происходит. Стало страшно только тогда, когда пришел старший брат. Он был в соседней деревне у родственников и, увидев происходящее, начал кататься по полу, плача и причитая, чем же он будет зимой кормить скотину. Это была его обязанность в семье. Здесь и мы, дети, поняли, какое горе постигло нашу семью.

Через неделю организаторы снова навестили нас и разбили амбары, прихватив заодно и сруб (на баню). Начались издевательства над такими же трудовыми семьями, как наша. Они всех нас выгнали из нашего дома посреди зимы. А в нашем доме поселили так называемого «бедняка-пролетария», а проще — пьяницу и бездельника. В 1990-х гг., когда мы с сестрою вернулись в свою деревню, была жива еще старуха, которая тогда глумилась над нами, а теперь, осознав то, что она делала, чуть ли не на коленях просила у нас прощенья.

Вначале, видя, как мы и наша мать мучаемся, они вернулись в свой дом, а нам разрешили вернуться к себе. Но затем, подстрекаемые коммунистами, снова пришли, сняли рамы с окон посреди зимы и унесли с собой. Мы же вынуждены были уйти к бабушке по отцовской линии, так как деда уже не было — он только что умер, глядя на все, что тогда вокруг творилось. Надгробный его камень сохранился до сего времени.

Весной 1930-го года отца, а с ним еще семь человек из деревни арестовали, осудили неизвестно за что и отправили на Соловки. В архивах ФСБ, которые мне пришлось читать впоследствии, сказано, что осудили его якобы за агитацию против колхозов. Донос на него исходил от некоей Хозончан Голеевой, про которую даже и говорить не хочется, настолько это был неуважаемый среди односельчан человек. Все это очень тяжело вспоминать сегодня. Но постараюсь вспомнить, что же произошло с нами и еще тридцатью семьями нашей деревни.

27 июня 1930 года, после отправки отца на Соловки, нас и еще несколько семей глубокой ночью погрузили на повозки и под конвоем конной милиции, не разрешив взять даже кружки, чтобы напоить детей, повезли в Набережные Челны, а оттуда пароходом отправили до города Елабуги. А когда там набралось достаточно народа, всех погрузили на грузовую баржу и повезли вверх по Каме. Днем и ночью по верхней палубе ходили охранники с винтовками, а внутрь баржи был направлен пулемет. Около пристани Красный Бор двое пытались бежать, и их обоих застрелили. Буксир с баржей держали более суток, пока в воде не нашли их трупы. Мертвецов положили на корму и везли с нами для отчета. По прибытии в Сарапул нас всех погрузили в вагоны для скота, которые стояли у самой пристани.

Сколько дней нас везли на Магнитку, я не помню. Но прибыли мы туда рано утром. Наш состав остановился на четырехметровой насыпи у горы Магнитной, конвоиры силой стали выгонять людей из вагонов, выкидывая их под откос. А в метрах 300-400-х, под горой скопилось огромное количество таких же, как мы, людей, привезенных сюда раньше. Покормили нас очень жидкой баландой, и мы расположились на ночь под открытым небом. А ночью пошел дождь, и мы все промокли до нитки.

Через несколько дней начали подвозить камышовые маты с реки Урал, и мы начали строить из них бараки. У самой горы Магнитной по одну сторону железной дороги была вырыта канава шириной 4 метра и глубиной 6 метров. Вдоль этой канавы днем и ночью ездили конные разъезды охранников, которых все называли вертухаями. А по другую сторону дороги у подножья самой горы, в 150–200 метрах были землянки. Вдоль них постоянно ходила охрана. Пока строили бараки, прибыло еще несколько составов с людьми, в том числе и с Украины с «хохлами». В бараках были сплошные нары в шесть рядов и две печки. В среднем — трех- и двухъярусные нары, и только у самых стен нары были одноярусные, куда и пристроили всех нас, детей.

Летом 1931 года вдруг под конвоем привезли с Соловков нашего отца. Братья и сестры все работали на строительстве дамбы, куда ходили по узкому коридору из колючей проволоки под надзором охраны. Кормили всех в общей столовой по карточкам. Каждые 15 дней мать нас водила отмечаться в спецкомендатуру, а старшие ходили сами. Самым страшным на свете был комендант поселка. Так, однажды, когда мы втроем играли возле бровки канавы, он побросал нас всех вниз на камни, после чего один из нас умер, другой сломал ребра, а я, самый маленький, сломал копчик. Помню, как молодой врач советовал маме обратиться в суд, но это в нашем положении было немыслимо.

И вот настало для нас самое страшное время, осень-весна 1931–1932 гг. Тогда от голода и всяких болезней в бараках каждую ночь умирали, а утром в коридорах штабелями лежали мертвецы — их не успевали увозить машины. И еще одну незабываемо жуткую историю сохранила моя память. Напротив нас, во втором ярусе жила молодая семья. У них было два сына, пяти и полутора лет. Отец этих детей был гармонист от Бога. Такого таланта я не встречал за всю свою жизнь. Жена его, молодая красавица, вскоре умерла от тифа. Он после этого сошел с ума. Его взяли и увезли куда-то. Несколько дней дети оставались одни и страшно голодали. Моя мама и другие спецпоселенки отрывали понемножку от своих детей и пытались их подкормить. Но не надо забывать, что они сами и все дети пухли с голода и болели. И оставшиеся одни дети голодали очень сильно, так как их карточки без родителей не отоваривали. А чтобы младший не ревел от голода, старший братик отвлекал его, играя на отцовской гармонике. Их обоих вскоре куда-то забрал комендант. Но самое худшее ожидало нас впереди.

Основное трудоспособное население барака повымерло, и тогда взялись за нас, детей. А комендант завел такое правило: кому шесть лет — тому 2 кирпича, кому больше — 4–5 кирпичей; бери и поднимайся на 3-й и 4-й этажи строительства. И так целый день. Так мы строили светлое будущее — коммунизм. И именно тогда пустили лозунг: "Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство".

На работу нас выгонял сам комендант, применяя плетку: "Даром, что ли, вас, кулацкие выродки, будет кормить советская власть!" — кричал, багровея, этот отморозок с комсомольским значком на груди. Как мы смогли выжить — не знаю. Хочу сказать о тех крохах, оставшихся без родителей, и пусть, ради Бога, не будут на меня в обиде все те, кто страдал в ГУЛАГе. Они не получили и этого, а работали так же, как и мы, за жидкую баланду и кусок хлеба, часто пополам с соломой или навозом. Нашу жизнь отнял и искалечил коммунизм, и теперь некоторые (далеко не все) получают жалкую пенсию-компенсацию. Только молчат все эти «Зюгановы» и иже с ними, за что уничтожали народ, чем он так перед их партией провинился? Нас из Татарии выслали 67000 человек. Сегодня в живых осталось только 60. Это подтверждено документами республиканского архива.