Фанданго (сборник) - Александр Грин

– Кто пропустил вас? – сказала Моргиана, едва ее страх прошел.

– Все было открыто, – ответила неизвестная, заплатив смелым румянцем за свое появление. – Одна дверь… и все двери были открыты. Я шла; никто меня не остановил, и я не видела никого. Я пришла к Джермене Тренган, девушке, которая больна. Вчера я не могла прийти к ней.

– Вы ее знаете?

– Мы – тезки, – сказала молодая женщина, перестав улыбаться. – Мое имя – Джермена Кронвей. Мы говорили через решетку сада.

– Я сестра вашей знакомой, – сказала Моргиана.

– Могу ли я увидеть ее? – спросила посетительница, отступая перед упорным взглядом, почти безумным.

– Нет. Ее здесь нет. Идите к ее подруге. Там лежит Джесси, так похожая на вас, что хорошо бы и вам прилечь вместе с ней.

– Я рассердила вас?

– Вы меня насмешили. Что вы так смотрите? Наступит старость, и вы будете такая, как я.

– Может быть, я вас поняла, – сказала Джесси Кронвей, побледнев и поворачиваясь уйти, – но вы неправы. Лучше бы вы не говорили со мной!

Она растерянно оглянулась и пошла, не сразу найдя дверь, – сначала тихо, потом быстрее. Уже ее не было, но после ее исчезновения в зале как бы остались две голубые точки, мелькавшие в ливне лучей.

«Так что же? Оставить вас греться и жмуриться, а самой сгнить? – сказала Моргиана. – И вы поплачете надо мной? Страшно молчание этих часов. Проклинайте, но последнее слово оставляю я за собой!»

Она тронула маятник, начавший неторопливо звучать, и прошла в комнату, которую уже имела в виду, направляясь сюда, – в ту, не имеющую никакого назначения комнату, где был у нее разговор с Евой Страттон, – и, присев к угловому столику, начала писать в записной книжке карандашом.

«Я родилась некрасивой, выросла безобразной. Моя жизнь…» Не дописав, она зачеркнула эти слова так, чтобы их можно было прочесть; затем объяснила, как произошло преступление: «Я была у гадалки; не имея будущего, я хотела, вероятно, обмана; за деньги это доступно. Я познакомилась с ней и, под видом жестокого милосердия к безнадежно больному родственнику, выпытала кое-что о том темном мире, где можно добыть яд.

Невозможно объяснить, как все это произошло в душе моей; нет объяснения.

Джесси росла на моих глазах, и я отравила ее. Не жалости…»

Моргиана зачеркнула эти два слова, но опять были они доступны прочтению.

«Так не казните меня, – написала Моргиана, отчетливо представляя и изыскивая действие своей записки, – моя жизнь была – моя казнь!

Хорошего я ничего не видела и не увижу. Это все – для других». Перечитав, Моргиана прозрачно зачеркнула все, кроме слов о гадалке и слов: «Джесси выросла… я отравила ее».

Оставив записную книжку лежать на столе, она вышла в залу, позвонила и сказала Эрмине:

– Я уронила золотую монету, поищите ее под стульями. Эрмина начала обходить зал; тогда, с омерзением риска, но также с сознанием, что лишь единственно этим путем может смягчить сердца ею презираемых, могущих горько задуматься людей, Моргиана встала на стул в лишней комнате, рядом с большой индийской вазой, стоявшей на высокой подставке, и прикрепила шнурок к крюку картины, изображающей жатву.

Сделав петлю, Моргиана сунула в нее голову и рассчитала прыжок так, чтобы задеть вазу ногой.

Она слышала, как Эрмина отодвигает стулья, и была поэтому почти спокойна за исход затеи; лишь странное чувство операции сопровождало движение ее холодных, как лед, рук.

Что-то мелькнуло в ее уме, – не свет, не отчаяние; быть может, тоска и скука опасности…

Она взялась за петлю у горла обеими руками и, задрожав, повисла, не теряя из вида вазу.

Но не все было рассчитано. Тонкий шнурок резко сдавил ее пальцы и горло. Оттолкнутый стул упал; она протянула руки, стараясь ухватить что-нибудь и силясь ударить вазу ногой. Но было уже поздно; носок башмака скользнул по фарфору, не достигнув цели. Тьма и боль губили ее с быстротой внезапного удара по голове. Ваза закачалась, но устояла.

Эрмина, бросившаяся на шум, увидела повисшую женщину, но вместо того, чтобы освободить ее из петли, перерезав шнурок и тем ослабив давление, остановилась, как вкопанная. Ей сделалось дурно. Когда, опомнясь и совладав с собой, она побежала, призывая на помощь, – Моргиане помощь была уже не нужна. Шнурок доконал ее, вызвав паралич сердца; расчет был точен, но еще точнее была случайность, подстерегающая ум наш, как кошка у входа, за которую, торопясь, запнулась уверенно шагающая нога.

Глава XXIII

– Теперь можно с ней говорить, – сказал Сурдрег. – Я думаю, что лучше сделать это теперь, пока ее восприимчивость остается притупленной. Лучше, если она узнает все это от вас, чем самостоятельно.

– Я поступаю, как вы советуете, – ответила Ева. – Какой это был яд?

– Не знаю. Во всяком случае, ни один из тех, какие распознаются лабораторным анализом. Но это неудивительно, так как наука еще недостаточно исследовала страну темных сил, скрытую в органическом мире. Есть много ядовитых растений, грибов, насекомых, рыб, моллюсков, жаб и ящериц; многочисленны разновидности трупного яда; даже в человеке есть яды, – в слюне, например. Кто знает, какие и где производятся тайные опыты над действием веществ, опасных для жизни? Искусный дегустатор, достаточно безнравственный и достаточно образованный, чтобы правильно проводить эксперимент, может добиться результатов в своем роде гениальных. Вспомните хотя бы яд «акватофана». Но, конечно, при состоянии медицины в средние века, когда паллиативное лечение не знало тех средств, поддерживающих сердце, какие в ходу теперь, – бороться с отравлением было труднее. И все же я думаю, – неожиданно закончил Сурдрег, – что стакан водки был ей полезен!

– Камфора, – благоговейно произнесла Ева.

– Спирт затрубил в рог, – продолжал Сурдрег, с удовольствием либерала, поддразнивающего единомышленника еретической шуткой, – он встряхнул организм и объявил ему об опасности. Несомненно, спирт вызвал благодетельную реакцию, – положил ей начало. Старый врач никогда не отнесется без внимания к таким вещам. Кстати: появилось еще одно подозрительное заболевание сходного типа, и я думаю, что от него можно будет начать расследование о злоумышленниках. С той стороны – молчание?!

– Когда я бросилась в дом Джесси, – при известии о самоубийстве Моргианы, – кто-то вызвал к телефону Джесси, но узнав, что ее нет, спросил умершую. Мне передавала прислуга. На словах: «несчастье, она скончалась», – разговор прекратился.

– Побоялись, – сказал Сурдрег. Ева рассталась с ним и вошла к Джесси. Джесси сидела в кресле, держа на коленях книгу с клочком бумаги поверх нее, что-то рисовала и черкала.

– Сегодня запрет снят, – начала Ева, тихо отнимая у нее бумагу и карандаш. – Ты выспалась? Хотя рано, но жарко.

Джесси равнодушно смотрела на нее. Она догадывалась, что значит задумчивая складка между бровей Евы, не знающей, как начать.

Лицо девушки напоминало лицо проснувшегося от долгого сна, когда еще не восстановлена связь между делами вчерашнего и заботами наступившего дня; проснувшийся – ни в прошлом, ни в настоящем. Взгляд Джесси был ясен и тих, как лесная вода на рассвете, перед восходом солнца.

– Не бойся, Ева, – сказала девушка. – Когда умерла Моргиана? Ева изменилась в лице и подошла к ней.

– Успокойся, – шепнула она. – Тебе кто-нибудь сказал?

– Я спокойна. Но ты пришла сообщить мне о ее смерти?! Взволновавшись, Ева молчала.

– Вот видишь, – сказала Джесси с слабой улыбкой. – Ее больше нет. Я почувствовала это недавно.

– В тот день, когда мы тебя нашли.

– Чем?

– На шнурке… рядом с залой. Вошли в маленькую комнату. Там это и было.

Ева остановилась и, видя, что Джесси, подавив вздох, смотрит на нее с ожиданием, продолжала:

– Врачу не удалось ничего сделать. Со всем этим пришлось возиться мне, так как твоя горничная немедленно известила меня. Но я рада, что поехала туда, потому что у меня оказалась записная книжка, – она, конечно, не для полиции. Я опередила врача на несколько минут.

Затем Ева рассказала, как Моргиана велела Эрмине искать золотую монету, как горничная прибежала на грохот упавшего стула и испугалась.

– А теперь прочти, – заключила Ева, передавая Джесси записную книжку, раскрытую на той самой странице. – К сожалению, я не имела права уничтожить эту записку.

Она отошла к окну, став к Джесси спиной. Наступила полная тишина; затем послышался шелест переворачиваемых страниц.

Поняв, что Джесси окончила чтение, Ева с тревогой подошла к ней.

– Не будем никогда более говорить об этом, – сказала ей девушка. – Умереть она не хотела; я это поняла. Но здесь написана правда. Чужая правда. Я не виновата в том, что она чувствовала невиноватой – себя. Я к чужой правде не склонна и платить за нее не хочу. Моя правда – другая. Вот и все.