Императрица - Перл Бак

Поэтому никто не предвидел ужасной новости, которая вошла в городские ворота в один из сумеречных дней этой ранней зимы. Роковой день выдался похожим на другие — серый, промозглый, готовый в любую минуту разразиться снегопадом. Город приуныл, деловая жизнь затихла, во дворцах все разошлись по своим покоям. Аудиенции закончились, так как замещавший императора принц Гун рассмотрел все важные вопросы, но решения отложил.

Цыси занималась рисованием. Ее наставница дама Миао уже не указывала высочайшей, а просто наблюдала, как та выводила кисточкой ветви цветущего персикового дерева. Угодить наставнице было нелегко, и Цыси старалась, работая молча. Кисточку надо было смочить тушью так, чтобы одним мазком очертить и контур ветви, и светотени. Цыси выполнила это движение тщательно и безупречно.

Дама Миао похвалила:

— Хорошо получилось, почтенная.

— Я еще не закончила, — ответила Цыси.

Столь же тщательно она нарисовала еще одну ветвь, переплетенную с первой. Тут дама промолчала, и Цыси нахмурилась:

— Вам не нравится?

— Дело не в том, что мне нравится или нет, почтенная, — объяснила наставница, — вы сами должны подумать, сплели бы так ветви лучшие рисовальщики персиковых цветов.

— А почему они этого не сделали бы? — удивилась Цыси.

— Там, где речь идет об искусстве, правит не рассудок, а инстинкт, — ответила художница. — Они просто-напросто так не нарисовали бы.

Цыси широко раскрыла глаза и поджала яркие губы. Она хотела было возразить, однако наставница отказалась спорить.

— Если вы, почтенная, желаете сплетать ветви в такой манере, то, пожалуйста, делайте так, — сказала она мягко. — Теперь вы рисуете, как хотите.

Наставница замолчала. Подняв изящную головку, она пристально взглянула на ученицу и задумчиво сказала:

— Вы — любительница, почтенная, вам нет нужды посвящать жизнь рисованию, как это сделала я, потому что я — художница и все в моей семье были художниками. Если бы вы могли безраздельно отдаться этому занятию, сбросив государственное бремя, вы, почтенная, оказались бы среди величайших художников. Я вижу в вашей кисти силу и точность, а это свойства гения, которому для совершенства нужны только упражнения. Увы, в вашей жизни недостанет времени для того, чтобы великая императрица прославилась еще и как великая художница.

Она не успела закончить. Пока Цыси внимала наставнице и не сводила с нее огромных глаз, в комнату ворвался Ань Дэ-хай. Повернувшись к нему, женщины испугались: вид главного евнуха был ужасен. Глаза готовы были выпрыгнуть из орбит, грудь разрывалась от одышки, а на побледневшем лице выступил пот. По обрюзгшим щекам текли два ручейка.

— Почтенная! — завопил главный евнух. — Почтенная, готовьтесь…

Цыси мгновенно поднялась, ожидая услышать известие о смерти, но чьей?

— Почтенная, — визжал Ань Дэхай, — курьер из Кантона…город захвачен… иностранцы овладели им… наместник пленен — он перебирался через городскую стену, чтобы скрыться…

Императрица снова села. Это было несчастье, но не смерть.

— Возьмите себя в руки! — строго приказала она трясущемуся евнуху. — Я было подумала, глядя на вас, что враг уже вошел в дворцовые ворота.

Она отложила кисти, а дама Миао молча удалилась. Главный евнух ждал, утирая пот рукавом.

— Пригласите сюда принца Гуна, — обратилась к нему Цыси. — Затем пойдите и займите ваше место подле императора.

— Да, почтенная, — смиренно произнес главный евнух и поспешил к дверям.

Через несколько минут появился принц Гун, на этот раз один, без советников и принцев. Он уже знал дурные новости, потому что сам принял от изможденного курьера записку, написанную неизвестной рукой, но имевшую печать наместника. Депеша была при нем.

— Читайте, — велела Цыси, приняв почтительный поклон вельможи.

Принц Гун поспешно читал, а императрица восседала на небольшом троне и задумчиво разглядывала желтые орхидеи, стоявшие на столе. Она услышала все, что сообщил ей главный евнух, но также много нового. Высадились шесть тысяч вражеских солдат, они продвинулись к стенам Кантона и пошли на приступ. Императорские войска, растерявшись, бежали, а китайские мятежники, засевшие в городе, открыли ворота и впустили иноземцев. Наместник, видя опасность, пробрался к городской стене, а преданные офицеры стали опускать его вниз на веревке. Их заметили китайцы и сообщили об этом врагам, те направили к стене солдат, которые и схватили неудавшегося беглеца. В плен были взяты также высшие чиновники, а наместника увезли в далекую Калькутту, в Индию. Высокомерные и нечестивые, белые люди посадили новое правительство из одних китайцев и таким образом бросили вызов маньчжурской династии. Но хуже всего было то, что англичане заявили о новых требованиях их королевы, отказавшись уточнить, каких именно. Захватчики упорно настаивали на переговорах в столице лично с императором.

Тишину уютного уголка, где час назад императрица рисовала персиковые цветы, разрушила страшная весть. Императрица не произнесла ни слова. Наблюдая за Цыси, принц Гун жалел сидевшую перед ним красивую одинокую женщину и ждал, когда она заговорит.

— Мы не можем принимать этих невежественных иностранцев при нашем дворе, — сказала наконец императрица. — Все-таки я считаю, что они использовали имя королевы без ее ведома. Жаль, что я не могу говорить с ней, как не могу открыть народу смертельную болезнь императора. Наследник слишком мал, наследование не определено. Мы не можем допустить иностранцев. Нужно любой ценой тянуть время, давать обещания, и снова тянуть время. Будем ссылаться на зиму.

Принц огорчился, услышав такой ответ, но его голос прозвучал мягко:

— Императрица, я повторяю то, что уже говорил. Вы не понимаете характер этих людей. Уже слишком поздно. Их терпению пришел конец.

— Посмотрим, — ответила Цыси, не желая ничего добавлять.

Принц Гун умолял ее, уговаривал, но она лишь качала головой. Лицо ее было бледно, а под печальными глазами выступили черные тени.

— Посмотрим, — повторяла она, — посмотрим…

«Небо помогает мне», — подумала императрица, и действительно, холоднее той зимы люди не помнили. День за днем, просыпаясь и выглядывая из окна, Цыси отмечала, что слой снега становился все толще. Императорские курьеры покрывали путь до южных провинций в три раза медленнее, и в Кантоне ее ответ ждали месяцами. Престарелый наместник томился в тюрьме в Калькутте, куда его перевезли захватчики. Императрица судила этого человека сурово. Он не оправдал доверия Трона и заставил императора пережить унизительное поражение. Простить такое было нельзя. Пусть наместник умрет! Жалость и милосердие она прибережет для тех, кто того заслужит.

Снова пришла весна, горькая и тревожная. Цыси страстно ждала, когда на хурме появятся первые почки, а землю пробьют бамбуковые побеги. Во дворце распускались священные лилии — горшки с ними подогревались горячими углями. Вобрав в себя тепло углей, расцвели в фарфоровых плошках и карликовые сливы. Пожелав, чтобы впечатление от весны было полным, Цыси приказала развесить на деревцах клетки с птицами и наслаждалась их пением. Когда ее одолевали думы об опасности, которая угрожала стране, здесь она находила отраду. Императрица открывала клетки, птицы вылетали, садились ей на руки и на плечи, кормились у нее с руки. Так же ласково она играла с собачками. Ее сердце полнилось любовью к милым тварям: они были такие невинные!

Невинным был и маленький наследник. Величайшую радость императрице приносило то, что сын любил ее, пока ее одну. Когда Цыси входила в его комнату, малыш забывал всех остальных, бежал и бросался к ней в объятия. Цыси могла забывать о жалости, любой, кто гневил эту женщину, чувствовал ее неумолимую жестокость, но к слабым и робким созданиям Цыси относилась с нежностью. Императрица вела себя так со всеми, кто любил ее.

Евнух Ли Ляньинь был предан своей госпоже, и она закрывала глаза на его воровство, на злобные проказы, на то, что он требовал взятки от людей, которые надеялись с помощью императрицы обрести милость императора. Подобным же образом Сыну неба прощались беспомощность и болезнь, равно как и забавы с другими женщинами. Женщин правитель имел каждую ночь: с Цыси он был бессилен, а с молоденькими наложницами иногда совершал подвиг. Однако боготворил император только ее. Она могла простить его, потому что не любила, и была с ним нежной, потому что он любил ее.

Принц Гун понимал, что чувствует Цыси, и она знала об этом. Она замечала в глазах вельможи понимание и слышала сочувствие в его мягком голосе. Императрица была одинока глубоким одиночеством верховных властителей, и, сознавая тяжесть этого чувства, принц Гун укреплялся в своей преданности ей. Однако он не смотрел на Цыси как на женщину: брат правителя имел собственную любимую супругу, тихую и нежную красавицу. Отец ее, почтенный старый мандарин по мме-ни Вэй Лин, слыл очень разумным человеком, который всегда — хранил верность Трону и давал мудрые советы нынешнему императору Сяньфэну, как прежде его отцу, покойному Дао-гуану.