Умеющая слушать - Туве Марика Янссон

Теперь, когда я пытаюсь рассказать о Лучо, мне трудно понять, как он мог вызывать у нас такое раздражение! Перед тем как встретиться с ним, а особенно после этого я испытывал чувство какого-то нетерпеливого ожидания, и это могло продолжаться еще очень долго. Когда же я пытался напомнить себе, что он говорил, его интонацию, молчание, глаза… все то, что придавало нашей встрече свой неповторимый характер, все вдруг отступало и становилось нереальным, словно рассказ в книге. Это было как-то досадно, нет, это было странное чувство… словно бы напоказ… будто ты упустил или забыл что-то важное, это трудно определить.

Не знаю, почему он так безоглядно прилепился к нам, но наверняка он знал, что мы любили его. Дружба – это нечто столь серьезное, что трудно говорить об этом. Я пытался. Но боюсь, мне лишь отчасти удалось рассказать о той мучительной, преданной и несколько отстраненной дружбе меж нами и Лучо Джованни Марандино.

Белка

В безветренный день в ноябре – ближе к восходу солнца – она увидала на лодочном берегу белку. Та неподвижно сидела у самой воды, едва заметная в полусвете, но она знала: эта белка – живая, а она давным-давно ничего живого не видела. Чайки не в счет, они всегда куда-то летят, они словно ветер над волнами и травой…

Она накинула пальто поверх ночной рубашки и села у окна. Было прохладно, холод тихо застыл в квадратной комнате с четырьмя окнами. Белка не шевелилась.

Она попыталась вспомнить все, что знала о белках. Они плавают на дощечках меж островами, гонимые попутным ветром. «Но вот ветер стихает, – чуть жестоко думала она. – Ветер умирает или поворачивает в другую сторону, их гонит в море, и все происходит совершенно не так, как им представлялось. Почему белки плавают? Они любопытные или просто голодные? Храбрые они? Нет. Просто обычная наивность».

Она поднялась и пошла за биноклем, и, как только шевельнулась, холод заполз под пальто. Трудно было направить бинокль прямо, она положила его на подоконник и стала ждать, что будет дальше. Белка по-прежнему сидела на лодочном берегу и ничего не делала, просто сидела.

Она неотрывно разглядывала белку. В кармане пальто нашла гребень и стала медленно причесываться в ожидании…

Но вот белка поднялась в гору, очень быстро подскакала к домику и резко остановилась. Она внимательно и с недоверием наблюдала за зверюшкой. Белка сидела выпрямившись, свесив лапки, иногда лишь тельце ее вздрагивало, нервно и непроизвольно, напоминая то ли скачок, то ли попытку поползти. Потом белка метнулась за угол.

Она переместилась к следующему окну – восточному, а потом к южному. На склоне горы никого не было. Но она знала, что белка там. Она могла окинуть взглядом остров от одного берега до другого. Там не было ни деревьев, ни кустов, она видела все, что появлялось, и все, что исчезало. Неспешно подошла она к очагу развести огонь.

Сначала две дощечки по краям. Над ними крестовина из свежесрубленного дерева для растопки, между ними береста, а затем поленья, что долго горят. Когда дрова загорелись, она начала одеваться, медленно и методично.

Она всегда одевалась, когда солнце всходило, одевалась тепло и предусмотрительно, тщательно застегивая кофточки и брюки из чертовой кожи, охватывающие ее широкую талию, а надев сапожки и спустив наушники для защиты от холода, обычно садилась у очага в состоянии отрешенного блаженства, совсем тихо и бездумно, меж тем как огонь грел ее колени. Точно так же встречала она каждый новый день, она угрюмо и покорно ждала зиму.

Осень у моря была вовсе не той осенью, какой она ее себе представляла. Тут никогда не штормило. Остров спокойно увядал, трава гнила под дождем, гора обнажалась, покрываясь темными водорослями гораздо выше уровня воды, ноябрь шагал все дальше в своем сером одеянии. Ничего не случалось, пока на берегу не появилась белка.

Она подошла к зеркалу над комодом и посмотрела: над верхней губой обозначилась сетка тонких вертикальных морщинок, которых она прежде не замечала. Лицо было неопределенного серо-бурого цвета, примерно такого же, как земля в ноябре, белки тоже становятся серо-бурыми к зиме, но цвета своего не теряют, они лишь добывают себе новый. Поставив кофейник на огонь, она сказала:

– Во всяком случае, никаких дарований у них нет.

Эта мысль позабавила ее.

Спешить ей теперь незачем. Пусть белка привыкнет к острову, а прежде всего к ее дому, поймет, что дом этот – не что иное, как неподвижный серый предмет. Но ведь дом, комната с четырьмя окнами вовсе не необитаемы, внутри там вырисовывается резкий и угрожающий силуэт. Интересно, как воспринимает белка движения в комнате? Как можно снаружи представить себе движения в пустой комнате? Единственная возможность не испугать зверюшку – двигаться очень медленно, совершенно беззвучно. Жить абсолютно тихой жизнью казалось ей привлекательным, причем делать это добровольно, а вовсе не потому, что сам остров был тихим.

На столе лежали белые аккуратные стопки бумаги, они всегда лежали так, а рядом с ними – писчие перья. Исписанные листы были перевернуты. Если слова лежат лицом вниз, они могут ночью измениться, их потом словно видишь