1937. Русские на Луне - Александр Марков

— Конечно. Но что такое метеорит и почему песчинка может сломать антенну?

— Это вам тоже объяснит господин Шагрей. Это для него пара пустяков. Ему даже приятно будет, если вы вопросы ему начнете задавать, а то он все никак не может найти применение всем своим обширным познаниям. Так ли, господин Шагрей?

— Э-у-а, — вот все, что Шагрей смог выдавить из себя.

— Вот и славненько, — сказал Томчин, послушав Шагрея, — я вас покидаю. Административные дела ждут. Пока их не сделаешь, о творчестве лучше и не думать.

Шешель втиснулся в проход с трудом, будто тот меньше стал, зарос коралловыми отложениями или причина в том, что костюм пилота распух и теперь едва пролезал в отверстие.

Космический брат неверно расценил один из жестов пилота, посчитав, что взмах руки означает приглашение. Он хотел отправиться следом за Шешелем, пристроившись у него за спиной, точно пилот этого не заметит.

Шешель действительно не заметил этого и дверь закрыл прямо перед его носом, задраил герметично, как в подводной лодке. Ему нечем было угостить гостя, а водить его по кораблю не хотелось оттого, что он был слишком плохим экскурсоводом и сам почти ничего не знал.

Внутри работали камеры. Он их по-прежнему не слышал.

«Все, съемка закончена, вылезайте», — этот голос раздался у него в барабанных перепонках. В шлем вмонтировали наушники и микрофон. Томчин следил за ним, знал, что он делает, и, наверное, даже мог слышать, что он говорит. Шешель стал вспоминать, не сказал ли он что-то лишнее, пока чинил корабль. Кажется, нет. А песня, которую он напевал себе под нос, — это ничего, это не лишнее.

В дверь стучали. Звук расходился толчками и был слышен со всех сторон, как будто и стенки корабля тоже сотрясались от легких ударов. Впору было спрашивать: «Кто там?», вот только услышит его не тот, кто стучится в дверь, а Томчин. Впрочем, тот наверняка знал, кто просится к Шешелю в гости.

Он открыл дверь. На этот раз она поддалась легче Он научился с ней обращаться. В следующий раз откроет ногой или она сама отворится, как только он подплывет к ней. Но за ней никого не было, и только где-то возле поверхности он заметил ноги в ластах, а все остальные части тела находились уже в другом мире — над прозрачной пленкой, разделявшей их. Вскоре туда переместились и ноги. В воде ничего не осталось, и только круги, расходящиеся по ее поверхности, говорили, что кто-то здесь был.

Шешель оттолкнулся от корабля, всплыл легко и быстро, будто в глубину его затянуло тонущее судно, но он успел надеть спасательный круг, и вот теперь, когда притяжение гибнущего корабля ослабло, Шешеля погнало вверх, как пробку из бутылки шампанского.

Когда он всплыл, а над поверхностью вновь заколыхалась его голова, он увидел согнувшегося над краешком бассейна Томчина. Вода плескалась возле его ног. Набегали волны и отступали. Вода замочила его брюки и ботинки, но он, похоже, этого не замечал, сев на одно колено и показывая Шешелю большой палец.

Стекло в шлеме изнутри совсем запотело, а протереть его можно было разве что языком. По внешней же его стороне стекали капли, будто он оказался под дождем. Шешель видел Томчина в дымке, нечетко, прочитать по губам, что он шепчет, никак не мог. Может, связь над водой не действует?

— Я ничего не слышу, — сказал Шешель.

Теперь и Томчин не слышал его, но поднятый вверх большой палец — жест универсальный еще со времен Римской империи. Ему даруют жизнь, потому что он понравился публике.

Шешель опять попробовал кивнуть, и опять у него ничего не вышло. Он ударился лбом о внутреннюю поверхность шлема. Его чуть закачало на воде. Волны стали больше и, набежав на берег, лизнули ботинки Томчина.

Шешель опять походил на поплавок, привязанный к веревке, а на ее кончике крючок с наживкой, который только начинает пощипывать рыба…

— Очень хорошо, — Томчин сказал это по слогам, чтобы Шешель понял его.

7

Шагрею выделили квартиру неподалеку от киностудии, и пройти это расстояние он мог минут за тридцать, а если спешить, то время могло сократиться раза в полтора. Он никогда не брал извозчика, даже если накрапывал небольшой дождь, и уж тем более он не просил у Томчина авто, потому что тогда ему пришлось бы просить и личного водителя. Разбираясь во многих технических областях на уровне теории, практического опыта у него было крайне мало и садиться за руль он не то что побаивался, но просто не хотел создавать на дорогах лишних проблем.

Он каждый день ходил одной и той же дорогой. Движения его постепенно были доведены до автоматизма. Ноги сами вели его куда надо, и он мог не следить за ними. Главное — на мостовую не выйти, а то, задумавшись о чем-то высоком и космическом, и не заметишь, как подкрадется сзади авто или разгоряченная лошадь, тянущая следом за собой экипаж, нагруженный пассажирами. Он не услышит остерегающих криков и гудение клаксона. А, объедут. Но когда возле тебя, почти касаясь одежды, проносятся, обдавая горячим дыханием, уставшая лошадь или авто, бросая в лицо газовые испарения, можно испугаться от неожиданности. Мысли в мозгу тогда будут походить на горку выпавших из полки книжек. Они перемешаются. Придется потратить целый вечер, чтобы расставить их на прежние места.

Люди, бегущие навстречу ему, расступались. Он был бездушным, как бревно, подгоняемое речными потоками.

Однажды он решил подсчитать, сколько шагов от студии до дома. В первый раз сбился, во второй — тоже и только на третий наконец-то досчитал до конца, но, когда на следующий день он решил проверить вчерашние подсчеты, результат оказался другим. Больше он подобными опытами не занимался.

Что дальше? Что будет дальше, когда фильм доснимут, смонтируют и выпустят на экраны? Ведь тогда в услугах Шагрея больше не будет необходимости. Вряд ли Томчин, подсчитав убытки от этой картины, захочет проводить еще один подобный эксперимент и отправлять космонавта в следующее путешествие — к Марсу или Венере. Слишком много нервов и денег потрачено, а в награду только чувство самоудовлетворения и больше ничего, а может, и этого чувства тоже не будет. Останется пустота. Как в космосе. О нем-то они и мечтали.

Он устал обивать пороги различных научных учреждений с идеей полета человека в космос. Слишком далекой казалась эта перспектива. Пройдут десятилетия, прежде чем замысел этот осуществится. И еще неизвестно, сколько лет, прежде чем этот проект начнет давать прибыль. Вкладывать деньги в него никто не спешил. Найти бы меценатов, которым абсолютно все равно, куда пойдут их пожертвованные на развитие науки капиталы, но и для этого придется держать целый штат сотрудников, которые начнут обивать пороги богатых домов, клянчить деньги на продолжение исследований, и так из года в год, из десятилетия в десятилетие, пока наконец не забрезжит что-то реальное. Тогда станет легче. К проекту подключится государство с бюджетными ассигнованиями. Но прежде чем это произойдет, его не один раз могут посадить в тюрьму как растратчика.

Работа над фильмом позволила ему немного продвинуться вперед. Это не шаг, а полшага, потому что большинство усилий пришлось на внешнюю сторону дела — на создание имитаций. Возможно, они похожи на те аппараты, которые полетят к Луне, но до этого еще так далеко. Его двигатель только на бумаге, и когда он сможет испытать его — неизвестно. На его постройку не хватит и нескольких премий, обещанных Томчиным после окончания съемок.

— Николай Георгиевич? Здравствуйте.

Шагрей не сразу понял, что обращаются к нему. Он вообще не разобрал этих слов, а человека, возникшего перед ним, обошел стороной, как обходят дерево или столб.

— Николай Георгиевич, куда же вы?

Слова, брошенные ему в спину, произвели ненамного больший эффект, чем предыдущая фраза, хотя Шагрей и замедлил шаги, из-за чего человек сумел нагнать его, зашагал рядом, пробуя взять его под руку.

— Николай Георгиевич, вы домой спешите?

— Да, — наконец сказал Шагрей.

Он остановился. Человек по инерции сделал шаг-другой, вновь оказавшись впереди Шагрея, а когда он развернулся, оказалось, что он опять загораживает ему дорогу.

Лицо его было Шагрею незнакомо. Но он вообще плохо помнил лица и часто по этой причине попадал в конфузные ситуации. Он пробегал мимо людей, с которыми работал еще несколько дней назад, даже не бросив им краткого приветствия, чем задевал их самолюбие. Их лица уже выветрились из его памяти, а поэтому он был уверен, что не знает их, а они думали, что он не хочет здороваться с ними, и в следующий раз отвечали ему той же монетой. Начиналась циклическая реакция.

— Простите, мне знакомо ваше лицо, — сказал Шагрей дежурную фразу, — но не припомню вашего имени.

— Родион Свирский к вашим услугам.

— А где мы встречались с вами?

— Боюсь, что прежде судьба нас не сводила, но это упущение легко исправить. Как вы смотрите на то, чтобы поужинать вместе? Я приглашаю.