Почти книга для почти людей - Леонид Лебедев

Большинство людей, когда начинают обсуждать общечеловеческие проблемы, за основу берут точку зрения, что прогресс должен продолжаться вечно. Что потомки должны жить все лучше и лучше. Что пределов этому нет. И приходят к выводам, которые равносильны утверждению, что для счастья тех, что будут жить через десяток тысяч лет, вполне можно если не угробить, так сделать хреновым настоящее для большинства. «Лишь бы нашим детям было хорошо». Но себя при этом мысленно отставляют в сторону от процесса всеобщего охренения: «А у меня все останется как есть и даже улучшится, потому что «я понимаю».»

Во времена борьбы с водкой в предпраздничные дни двери всех лабораторий в НИИ были закрыты, включая дверь директорского кабинета. Оттуда слышались шум и говор, но ни одну дверь на стук не отпирали, только шум на время затихал. Если ожидался посланец за хлебом, салом и солеными помидорами и маринованными огурчиками, то дверь приоткрывалась. С водкой боролись с помощью разведенного спирта. В одной из лабораторий на давно уже неработающую установку с несколькими килограммами серебряных контактов и массой отсутствующих деталей полагалось литров двадцать спирта в квартал. Сотрудники лаборатории ее пламенно любили и называли поилицей. Завлаб ее тоже любил, но дрожал, ожидая вопроса «А куда же делся спирт?» Списать установку было невозможно, потому что предварительно надо было сдать все килограммы серебра, размазанного по нескольким тысячам контактов.

— А знаешь, как трудно написать диссертацию по истории КПСС? Это не ваша сраная физика-математика — здесь думать надо! — жаловался мой знакомый. — В диссертации не должно быть ничего, отличного от недавно опубликованного, но всё должно быть по-новому. А кроме того, нигде в журналах невозможно опубликоваться, а без двух публикаций — никак.

Рассказ о том, как в начальный период перестройки становились академиками и членкорами

Рассказ, правда, из вторых рук, даже из третьих, а потому тщательно зашифруем список действующих лиц.

Как известно, А и Б сидели на трубе. Пусть А будет некий Академик, а Б — небедный человек, считающийся математиком. Крепко зашифровал, да?

Ну, а теперь слово академику А:

«Зарплату платят плохо, жить не на что. Сижу в лаборатории. И вдруг протискивается ко мне бочком-бочком маленький, черненький и сообщает, что его зовут Б, и что он собирается баллотироваться в члены-корреспонденты Академии, и что не могу ли я, уважаемый академик А, поддержать кандидатуру Б. А он, Б, может поспособствовать получению уважаемым академиком А бесплатного автомобиля. И наклоняется при этом очень просительно.

Смотрю я на него: такой жулик, такой прохиндей — все равно ж пролезет, так хоть машина будет/ И говорю, что а почему бы и нет. Тут этот жулик и говорит, что вот и чудесненько, и пишет записочку, и говорит, что нужно мне подойти вот по такому-то адресу в Блаблаблаз, найти там И (помните, кто оставался на трубе?), а он всё уважаемому академику А и сделает.

Зашел я в этот самый Блаблаблаз, когда приехал в Москву, нашел И, по которому видно, что хоть и мошенник, но пожиже, чем хозяин, протянул ему записочку, а тот и говорит: «Сейчас-сейчас-сейчас, мы вас запишем, и получите вы автомобильчик такого-то числа.» И дату назвал аккурат через неделю после выборов: «Открыточка вам придет, подойдете и заберете.» Потом открыл сейф, достал какой-то толстый список, примерился глазом курицы и клюнул-вычеркнул какую-то фамилию, а мою вписал сверху.

А когда он закрывал список, углядел я, что название на нем что-то вроде «Список участников и инвалидов ВОВ имеющих право на получение бесплатного… " "

Так наука становилась на колеса прогресса.

О формировании национального характера советского человека

Заметьте, что нет никакой существенной разности в мироощущении советского человека в зависимости от его национальности. Это мироощущение отпечатано у него на физиономии. Советского человека узнают везде и всюду. Не важно, что уже двадцать лет как нет Советского Союза, а гражданин уехал из СССР много-много лет назад. Не важно, где он провел все это время. Выражение его лица родом оттуда, из детства. Даже если он научился улыбаться при виде своего подчиненного, даже если он идет по коридору своей фирмы с сияющей улыбкой идиота, стоит ему оказаться в одиночестве, как на его лице появляется отражение размышлений о том, куда опять мог деваться левый носок. Почему только один носок нашелся, если он вчера снял и положил оба прямо посреди стола? И почему опять левый?

Есть различные теории, объясняющие это и другие свойства мультинационального советского характера, но ни одна из них не учитывает решающего фактора влияния существования общественного туалета на формирование этого особого характера.

Предположим, советский человек в самом жизнерадостном расположении духа вышел побродить. Может, по магазинам, может, еще куда. На самом деле это не так уж важно, куда он шел. Гораздо более важно, что советский человек никогда никуда не пойдет, не выпив предварительно чая. Или пива. Или чего еще. Идти прогуливаться, не попив ничего, — для советского человека это такой же нонсенс, как для западного человека ехать в супермаркет на автобусе, имея в гараже две машины. Итак, наш человек, полный радостных мыслей и чая, движется по улице, а в это время чай движется внутри человека. И в какой-то момент он заполняет все мысли, чаяния и надежды нашего человека. И что? Тут надо бы просто зайти в общественный туалет. Но их в городе нет. А что есть? А есть знакомый, который приближается к нашему человеку и начинает его расспрашивать, почему у него такое страшное выражение лица. «Что случилось?» — спрашивает этот знакомый, ожидая, что ему тут же и расскажут обо всех неприятностях, связанных с этим выражением. Однако же вместо ожидаемого рассказа, во время которого можно и посочувствовать, и насладиться, следует какое-то безумное бормотание о том, что не до того. А в особо тяжелых случаях чаелюбивый гражданин может даже и послать куда подальше, потому что единственная мысль, которая сидит сейчас у него в мозгу — это «Где?» Вариант родственников и близких знакомых отметается, поскольку живут они далеко. И остается только подворотня. Гражданин идет, мечтая о чудесной подворотне, невидимой со всех сторон. Однако же число таковых крайне мало. А возле той, что нашлась, имеется бабушка, выпасающая внучку и зорко следящая. И когда у гражданина глаза вылезают из орбит, а мочевой пузырь уже пару раз попытался опорожниться без приглашения, гражданин нарушает, где придется, пристроившись к стенке и судорожно оглядываясь на приближающуюся гражданку, которая старается сделать вид, что не замечает текущего по тротуару потока. А когда гражданка совсем уж подходит вплотную, а осталось еще столько же того, что совсем не нужно гражданину, то и пытается он… Впрочем, технические описания, что, куда и как он там пытается, не имеют принципиального интереса. А более интересны те самые опыты, которые производил академик Павлов над собачками, чтобы у них потекли слюнки. Правда, неизвестно, были ли у него опыты по преодолению вредной привычки пускать слюнки при виде еды. Но широкомасштабный опыт по преодолению удовольствия долгих прогулок при помощи отсутствующих общественных туалетов производился долгие годы. И теперь советский человек, где бы он ни находился и сколько бы туалетов ему ни встретилось на пути, всегда озабочен мыслью: «А когда мне захочется, будет ли там туалет поблизости?» И эта мысль, эти размышления сопровождают его до смерти. Никакие усилия воли, ничего… Условный рефлекс. Вооот. А остальным теориям не верьте. Они все неправильные.

Перманент Перманентович

Учился когда-то в университете выдающийся человек, который потом в правительстве реформаторов считался одним из наиумнейших. Хотя и сгорел он на знаменитом издательском деле четырех соавторов, однако весь не погиб, оставшись и председателем чего-то, и членом разных академиев.

Поскольку большая часть биографических сведений героя получена не из первых рук, то назовем его Перманентом Перманентовичем Хренобоем. Почему Перманентом Перманентовичем? Потому что когда спрашивали его «Сколько будет дважды два?», то в ответ слышали что-либо вроде «Перманенсия инсиденсии есть эвиденсия». И кто спрашивал, так ему стыдно становилось: действительно, вот для Перманента это очевидно, а чего это я такую ерунду спрашиваю у такого выдающегося человека?!

И слух о необыкновенных познаниях и способностях Перманента распространялся очень далеко. То Перманент начал учить китайский язык, освоив английский. То он общается со знаменитым диссидентом на равных. А то еще на два факультета начал ходить, получив в итоге три диплома, экономический, юридический и мехматский. Что собой представляли его дипломы по экономике и юрнаукам — Бог весть. А вот о мехматском известно достоверно, что защищал его Перманент на самом что ни на есть импортном аглицком языке. Завершил он свое выступление на защите. Попросили задавать вопросы. И тут встает один мехматский профессор, который и вообще-то ни фига в английском не педрит, да и спрашивает: «Похоже, что мы прослушали довольно подробное описание, кто что сделал по этому вопросу. А не могли бы вы сказать, что сделали лично вы?» Ответил Перманент, но по-английски, что перманенсия инсиденсии, значит… И посрамил он спрашивающего, поскольку тот и по-русски бы это вряд ли понял, а тут по-английски. Словом, получил Перманент свой диплом с отличием. И тут же завел визитную карточку, на которой и по-русски, и по-английски сообщалось, что Перманент является магистром математики. Дело это было в середине семидесятых, когда о магистрах, визитках и прочем слышали лишь самые продвинутые юзеры колбасы.