Почти книга для почти людей - Леонид Лебедев

Список отправляемого

Вот, еще интересное вспомнил. На стенке в международной отправке корреспонденции в Ростове висел список, наверное, около 1975 г., что можно отправить за границу. Я спросил, а есть ли еще, что можно. Мне сказали, что принесите — посмотрим. Но скорее всего, что нельзя.

Боюсь наврать цифры, но список весь был на одной странице. Начинался он с пачек махорки, сигарет и папирос. Кажется, пачек по 10 максимум. Ясно что для солдатиков в германской группе войск было начало. Потом шли конфеты простые в граммах. Отдельно шоколадные, тоже в граммах. Потом носки. И тоже по разделам: шерстяные отдельно, хлопчатобумажные отдельно и синтетические отдельно. Не больше двух пар каждых. Книги, вроде, были. Или там это отдельно было написано где-то. С указанием, с какого года издания можно отправить. Дальше была часть: стальные ножи, стальные вилки и стальные ложки. Нержавеющие — было написано. По 6 штук каждых можно было. Еще что-то было типа макарон и вермишели. Кажется, на этом список закрывался. Но наверное, вру, потому что помню, что был он на полную страницу.

А потом, уже в перестройку, оказалось, что все книги, которым исполнилось 50 лет, оказывается, антиквариат, запрещенный к пересылке. И справочники и словари нельзя. Даже словарь был у меня американского издания — нельзя — и всё. Список запрещенного (точнее, разрешенного) по сию пору с советских времен сохранился. Из Ростова не пошлешь почти ничего. И из Москвы не пошлешь. Хотя с международного главпочтамта многое из запрещенного проходит.

Приятель у меня работал в РАУ — артиллерийское училище тогда было. Рассказывает: «Смотрю, стоит наш генерал и что-то говорит, а вокруг полковники, подполковники — и все что-то записывают в тетрадки. Подхожу поближе, а генерал указывает на тополек и говорит: «Тополя, товарищи офицеры, следует покрывать известью до высоты один метр двадцать сантиметров. И вы, товарищи офицеры, должны знать, что это насущная задача нашего училища.»»

Старое наблюдение, что любой заголовок из газеты «Правда» может служить подписью к картинке с задницей и торчащим в ней члене продолжает быть верным. Вся нынешняя пресса все та же. Да здравствует самая советская пресса в мире!

Рубль

Как-то мне приятель объяснял, что такое был рубль в царской России. А ему, в свою очередь, объясняла это старушка, которая давала частные уроки немецкого языка.

Не знаю, с чего я вспомнил эту историю. И вспомнил ли я ее как она была.

Старушка и ее сестра всю жизнь прожили вдвоем. Работали они обе в банке в Ростове, совсем молодые. Поработали года два и решили в отпуск съездить посмотреть на Париж, Рим… Получили отпускные деньги по 100 рублей каждая, обменяли их на золотые монетки по десятке зачем-то, выправили достаточно быстро и без особых хлопот заграничные паспорта и покатили в Европу. Маршрута их я не помню, естественно. Но побывали они почти во всех столицах европейских, поселяясь в гостиницах не самых плохих. И везде расплачивались теми самыми монетками, которые с удовольствием принимали. Приехали полные впечатлений. Все это было перед первой мировой войной. А уже хорошо после Отечественной, одна из них, оставшаяся в живых, ностальгически рассказывала о том путешествии. И больше ей, почему-то, ничего другого своему безалаберному ученику рассказывать не хотелось.

Постоянство

Долгое время после реформы 61 года цены на водку держались очень стабильные. Кажется, одна из них стоила 2р 87 к, другая 3 р 12 к. Чтобы отразить такое постоянство, мой приятель соорудил формулу, включающую числа е, пи и разные корни для каждой из этих водок, что отражало идею, что цена на водку также является мировой константой (возможно, там участвовала постоянная Планка, не помню уже). Формулы были довольно простые. Потом цена на московскую повысилась до 3.62, потом 4.12, потом стала 5 с чем-то — дальше уже все полетело уж очень стремительно. Каждый раз приятель находил новую простую формулу из постоянных для новой цены и возвещал, что миропорядок не изменился.

Книга, которая меня впечатлила больше всего

Захожу я в книжный (~1972 год) и вижу толстую книгу формата и размеров энциклопедического словаря. Открываю, а там с одной стороны русский текст, а с другой немецкий оригинал, в другом месте — французский оригинал, в третьем — фотокопия оригинала, в четвертом … Страниц больше 600, бумага тоненькая, но белая-пребелая и прочная. Обложка сине-голубая, симпатичного оттенка. И цена 65 копеек. А в предисловии говорится, что перед читателем выдающееся произведение мировой значимости, открывшее горизонты и что-то еще. Для сведения: в то время учебник страниц на 250–300 без иллюстраций на среднего качества бумаге стоил рупь. А эта имела прямое отношение к математике. И я купил. Хотел было объявить конкурс на догадливость, что это за книга. Да ладно уж. Кто тогда не был взрослым, вряд ли догадается. Это были «Математические работы» Карла Маркса. После недолгого ознакомления, из чего же они состояли, выяснилось, что это были конспекты двух-трех учебников по средне-высшей математике того времени. Один из учебников был относительно дифференциального исчисления. Имел пометки рядом с дифференциалами: «Можно использовать», «Может оказаться полезным». Позднее узнал, что только чудо и несколько математиков-академиков, которые объяснили кому-то сверху, что это будет дискредитацией марксизма-ленинизма, спасли от того, что вся страна не начала изучать выдающиеся труды Маркса по математике.

Правда истории

Когда говорят «правда истории», «фальсификация истории» — это все ерунда. Исторические факты вроде того, в таком-то году родился тот-то, а в таком-то произошло то-то — это то, что есть общее в книгах по истории. А любые оценки делаются уже не с точки зрения тех, кто прожил эту историю, а тех, кто и понятия не имеет о том, как жили в то время. Это как объяснения действий кота с точки зрения человеческой этики.

Вот, прошла Перестройка, событие безусловно историческое. И у почти каждого она вызвала очень сложные чувства, которые, если попробовать их описать в книге, будут выглядеть как «С одной стороны…, а с другой стороны…, а вообще говоря…, а в частности…, но в целом я сказать не могу однозначно.» Даже те, кто считает, что думают совершенно одинаково о происшедшем, если начнут выяснять детали, то увидят, что имеются разногласия.

А потом появятся книги по истории, где начнут давать однозначные оценки. Поскольку такие книги пишут люди из довольно тонкого слоя образованных людей, то там будет отражена только точка зрения этого слоя. При этом вмешается государство и отправит книги, которые противоречат тому, чем хочет государство наполнить головы своих граждан, в запасники. Впоследствии большинство будет пропускать мимо ушей всхлипы специалистов-историков, что некий Марк Плиний писал, что в Перестройку большинство людей чувствовало себя потерянными, а свои знания и умения стали считать бесполезными.

А еще через десяток тысяч лет, возможно, только и напишут, что это было начало периода инженерной генетики, когда гомо сапиенс стал перерождаться в высшую форму гомо головожопого.

Любители теории заговоров, видя заговоры там и сям, забывают простой факт: любое живое и безмозглое стремится сожрать больше, чем оно может, даже во вред самому себе. Поглощение амебой всего встречного по своей природе в принципе ничем не отличается от попытки заглотить все больше, больше и больше ресурсов государством или неким объединением людей. Конечно, можно это назвать и заговором. Но не надо искать особых мозгов в желудочно-кишечном тракте: от желудка не требуется размышлять, что делать с попавшей в него пищей. Хотя процессы там идут очень сложные, значительно более сложные, чем любая человеческая разумная деятельность.

Хозяйский глаз

Дом, где я жил в детстве, был внутри четырехугольника домов, принадлежащим разным ведомствам. А потому они имели своих дворников и свои мусорники. В те времена, когда еще не собирали мусор в жбаны, мусорники были чем-то вроде русской печи циклопических размеров. Грузовики за мусором приезжали не каждый день. А иногда и просто не приезжали с неделю-другую. И тогда гора воняющего добра высилась не менее величественно, чем хеопсова пирамида в Сахаре. Когда приезжал грузовик, дворники закидывали мусор в него лопатой. Тем, кто мусор выбрасывал, было все равно, в какой из мусорников его спровадить. Но не дворникам.

Одним из ярких воспоминаний детства осталась картина, когда прилично одетый гражданин из соседнего дома попытался по пути выбросить сверток не в свой мусорник. И это увидела дворничиха: «Ах ты, сволочь очкатая! Чтоб у тебя руки отсохли! Ты куда, зараза, мусор, скотина?!!! Чтоб ты удавился, проклятый!» Красная как рак жертва дворничихина красноречия, странно втянув шею и даже не пытаясь оправдываться, потому как против факта в виде свертка на чужой куче не попрешь, уходил боком, прихрамывая, хотя до этого никакой хромоты не было. А вслед неслось: «Сволочь! Лопатой руки-ноги переломать! Увижу около мусорника, говно жрать будешь! А еще очки …»