Длинная тень греха - Галина Романова

— Я знал Хабарову, — промямлил он спустя несколько томительных минут, отведенных ему на размышление. — Она была главным врачом санатория, что расположен по соседству.

Олеся ахнула невольно.

Вот, оказывается, где она подхватила этого красавчика! По соседству! Одной головной болью меньше. Так, что дальше…

А дальше Дугов вдруг заупрямился и отказался напрочь признаваться в том, что его и Хабарову связывали интимные отношения. Уж Хальченков изгалялся, как мог. И запугивал, и задабривал, и льстил, и угрожал откровенно. Все бесполезно.

— Вас дезинформировали, — с третьего раза выговорил неповоротливый спьяну язык Дугова. — Да, мы были знакомы. А кто в поселке ее не знал! Все практически! Мы же здесь по-свойски и услугами пользовались санаторными, не оформляя никаких путевок или курсовок, или как там это называется, не знаю…

— Как это не оформляя? В обход закона, что ли? — это уже Виктор Георгиевич встрял, решив разжиться хоть какими-нибудь сведениями, хотя бы и о должностных правонарушениях покойной Хабаровой.

— Уж не знаю, что и кого она обходила, — ехидно скривился Дугов и, подойдя к дивану, со страшным треском на него опустился. Тут же раскинул руки по спинке, почти касаясь плеча Хальчинского, и снова заговорил: — Но всем от этого было хорошо. К примеру, нужен мне профессиональный массаж, да? Значит, мне просто необходимо куда-то идти, к какому-то врачу участковому, брать направление, сдавать кучу анализов, оформлять какие-то глупые бумаги. А так… Я иду к Хабаровой, плачу ей наличные, медицинской сестре коробку конфет, и все. Десять сеансов массажа у меня в кармане. То есть, пардон, на спине.

— И часто она оказывала такой вид услуг? — Хальченков бросил хмурый взгляд в сторону Олеси.

А что если она окажется права, и Хабарова пострадала не только из-за своей любвеобильности?..

Кажется, именно это читалось в его глазах.

Что если красавица Марина, с легкостью попиравшая правила, установленные Минздравом для всех медицинских и санаторных учреждений, могла с такой же легкостью попрать что-нибудь еще? Что-то более серьезное, чем неучтенные сметой процедуры… Могла она куда-нибудь ворваться своими красивыми ногами так глубоко, что даже шея пострадала?!

Могла, с тоской подумал Хальченков, снова поглядев на Олесю почти с ненавистью. Запросто могла. Не все так просто в этой бытовой драме. Она только на первый взгляд показалась ему бытовой.

И художник этот, голых баб малюющий, что он за экземпляр? С чего вдруг принялся врать, что с Мариной не спал? Хабаров — он же обманывать Олесю не станет, одной ногой находясь уже за решеткой. Он будет каждую деталь вспоминать, за каждую соломинку хвататься, лишь бы выбраться оттуда, лишь бы снять с себя подозрения. И если он сказал ей, что эти двое — Дугов и Марина — собирались провести остаток дня вместе, значит, так оно и было.

А Дугов врет! Почему?!

Вопрос очень хороший и, главное, своевременный.

Хальченков вдруг вскочил, подлетел к треножникам со странными картинами и принялся их внимательно рассматривать. Потом повернулся к художнику, который изо всех сил пытался казаться трезвым и уравновешенным, и спросил:

— Эта женщина… Вернее, фрагменты этой женщины, изображенной на картинах… Кто она?! Я хочу сказать, кого вы пытались нарисовать, Николай Иванович?

— Я?! Пытался?! — Дугов часто-часто заморгал, замотал головой, вжимая ее в плечи, и даже для убедительности вывернул нижнюю губу валиком, мол, знать ничего не знаю и ведать не ведаю. — Это просто… просто собирательный образ, и только!

— И только? — не поверил следователь. — А вот мне что-то подсказывает, что здесь изображение одной и той же женщины. Вот эта родинка…

Палец Хальчинского трижды ткнул в разные полотна на уровне женского левого плеча.

— Эта родинка повторяется, господин Дугов! А что если я сейчас позвоню и справлюсь у мужа Хабаровой, была ли у Марины такая родинка? А? Что скажете?

— Идите к черту! — вдруг просипел Николай Иванович, становясь бледнее белых пятен на портретах, которые заменили лица. — Вы не смеете! Не смеете так со мной разговаривать!!! Я буду жаловаться вашему начальству! И вообще, катитесь к черту, я вас не звал!

С этими словами он поднял с пола ту самую ополовиненную бутылку виски и пристроил ее в ногах. Плотно приложился к горлышку и в два счета выпил все, что там было. После этого минуты три безумно водил глазами по сторонам, шумно рыгнул и замертво свалился там же, где сидел.

— Вот скотина, а! — выругался в сердцах Хальченков. — Так ничего и не рассказал нам!

— Может, зря вы на него так давили? — подала робкий голос Олеся.

Ей, если честно, Дугова было искренне жаль. Она могла поклясться, что чувствует, как льется в душе его боль, через его мутные от страшного горя и вина глаза, которых Хальченкову было недосуг разглядеть.

Эта боль сломила Дугова. Заставила забыть о том, что он нормальный интеллигентный человек, где-то щедрый, где-то, может быть, немного раскрепощенный, но не гадкий, нет.

И дом у него был очень хорошим, пока не пришел в такое запустение. Большой, светлый, с хорошей мебелью, с прочно выдержанным стилем. Наверняка здесь бывало хорошо и уютно, когда горел камин, подернувшийся сейчас пеплом. Когда зацветал старый гибискус, сиротливо поникший в громадной кадке в углу у большого окна. И кофе здесь пах вкусно. И еще ей казалось, что Дугов непременно должен был шутить, рисуя свои картины с натуры. Не пошло шутить, нет. Утонченно, совсем не переступая той грани, за которой заканчивается утонченность и начинается распутство.

— Как я давил?! Как я на него давил?! — взорвался Хальченков, изо всех сил жалея себя и загубленный вечер.

И узнать ничего не узнал, и бензин прокатал. Между прочим, свой бензин, не корпоративный. Да и девица эта вряд ли теперь с ним ужинать пойдет, ишь как косится недобро в его сторону. А художника вот жалеет! Пойми их, этих баб!..

— Конечно, он натура тонкая! — продолжал он возмущаться, выходя из дома Дугова и увлекая за собой упирающуюся Олесю. — Он же художник! А на картинках-то, между прочим, фрагменты тел не кого-нибудь, а Марины Хабаровой. Ныне, между прочим, покойной. Почему, спрашивается, фрагменты, а?! Почему вместо лица рваное белое пятно?! Что это может символизировать? Молчите? Не знаете ответа? Вот и молчите тогда!..

— А я и молчу, — покорно откликнулась Олеся, плетясь следом за Хальченковым к его машине. — Только это может означать все, что угодно, это я о картинах.

— Что, например?! — рявкнул Виктор Георгиевич и резко остановился, не подпуская ее к распахнутой двери машины. — Что может означать туловище без руки, скажем? Или без груди?! Что?!

— Он же сказал, что это собирательный образ. Может, в какой-то момент ему особенно удавалось что-то выписать, а в какой-то он забывал. Вот и начинал все заново, с нового листа, то есть с нового холста, — она обернулась и с заметной тоской в голосе произнесла, глядя на два светящихся прямоугольника окон в гостиной. — Там же, за этими стенами, столько боли сейчас сконцентрировано, что просто… Просто не выразить словами. Вот он и хватался за кисть. Кстати, а откуда такая уверенность, что на полотнах именно Марина? Вы видели ее голой? Тоже видели?!

— Представьте себе, видел! Я видел ее труп! — проворчал Виктор Георгиевич, уступая ей дорогу.

Объяснением Олеси он не удовлетворился, конечно же.

Лирика сплошная! Дерьмо слезоточивое! Ему нужны факты. Голые, непримиримые факты! Которые упрямее и красноречивее эмоций. А вот факты как раз и указывали на то, что Дугов по какой-то причине соврал ему, отказавшись признаваться в любовной связи с погибшей. Что это: благородство, трусость, желание уйти от возмездия или нежелание огласки?

Ох, и задала ему задачу эта Олеся Данилец, ох, и перепутала все! Он ведь уже и отчитаться перед начальством успел, и вот-вот готов был дело в суд передавать, как явилась эта девчонка и начала откровенно портить ему жизнь и карьеру.

Где вот, скажите на милость, ему брать настоящего убийцу?! Где?!

Хабарова хотел привлечь, она вступилась. На Дугова, как на возможного подозреваемого, глаз положил, она снова на защиту горой! Что ты будешь с ней делать?! Как бы не звонок сверху его руководству, давно бы нашел способ от нее отделаться. Давно!

А так нельзя. Велено было всячески способствовать, не препятствовать контакту и приглядывать попутно. Вот навязалась, так навязалась на его голову! Что называется, не было печали. А она… Она даже поужинать с ним не хочет.

— Куда? — проворчал он, въезжая в город, всю дорогу они ехали молча.

— Домой, — соврала она, хотя домой вовсе не собиралась. — Устала, извините.

Не хочется ей с ним ужинать по ряду причин. Совершенно не хочется. К тому же у нее вдруг возникло неотложное дело. Немного опасное, немного авантюрное, но что важное — это бесспорно.