Конец "Зимней грозы" - Георгий Ключарев

Кочергин снова крутил ручку телефона, когда внизу почти одновременно взвихрились ревущие факелы, и, перешибив шквальный гром пушечного огня, гулко прокатились взрывы. Хвосты тяжелого смоляного дыма, увитые ярким рыжим пламенем, торчали из купола тумана, оседая и поднимаясь вновь.

— Кто взорвался? — кричал в трубку лейтенант. — Немцы скорее всего! Но провода нет, снова ползти надо. Что, опять его послать?

В глазах разведчика мелькнул испуг. Сидел, огорченно разглядывая продранные рукава своей шинели. Похоже, боялся больше за нее.

— Разрешите самому, товарищ подполковник? — неожиданно для себя выкрикнул Кочергин. — Я непосредственно с Орликом свяжусь и все подробно доложу. Мне сподручнее будет!

Бережнов молчал. Кочергину показалось, что нарушилась связь.

— Товарищ подполковник, вы меня слышите?..

— С богом! Давай, Кочергин! — наконец отозвалась трубка. — Передай, чтоб не рисковал зря… И готовился отходить. Если наши за Аксаем продвинутся и переправы подорвут, тогда мы свою задачу выполнили… На севере и западе тихо. Чуешь? — надрывался Бережнов. — Передай приказ на отход!

Он не желал, не мог слышать ничего больше, кроме боя у переправы. Кладя трубку и крутя отбой, Кочергин лихорадочно обдумывал маршрут спуска к Орлику. Черных полос впереди стало больше. Уже и снега не видно. Некоторые перелеты достали расположения батальона. Но раненых вроде бы там не было.

«Бронебойные! У них вся сила разрыва — вперед!

В землю, стало быть. Но все же густо кладут, проберись-ка там!»

Торопясь, лейтенант перемахнул бруствер. Когда полз по склону, исполосованному снарядами, над головой нудно, по-комариному, загудело. Туман еще более уплотнился, и вверху ничего нельзя было разглядеть.

«Что такое? Вот дьявол! — не сразу сообразил Кочергин. — Немцы самолет выслали!.. Погода куда нелетная, а рискнули. Хорошо б он за высотку зацепился. Крылышком! Выходит, фашисты никак не поймут, почему их стрельба не дает результатов».

Как палец в прорези, из тумана показался и тут же исчез конец крыла с желтой полоской. «Костыль», как прозвали солдаты «Юнкерс-87», улетал и снова возвращался.

— На тебе, выкуси! — злорадно кричал Кочергин. — Увидишь ты танки, как же!

Будто вняв его крику, «костыль» исчез. Гудение оборвалось. Тут же толчки воздуха в уши, которые он сразу не заметил, напомнили о непрекращавшемся заречном бое. Отсюда он был ближе. К тому же танки Орлика молчали. Однако недоумевать было рано — визг снарядов тут же плотно прижал лейтенанта к земле. За спиной звук тупо обрывался чавкающими разрывами, щедро, как с совковой лопаты, обсыпавшими его снежно-земляным крошевом. Прорезая туман, впереди совсем рядом мелькали желтые блицы. Пальба больно давила на барабанные перепонки. Карьер был тут, подле, и Кочергину показалось, что он различает темные корпуса танков. Он пополз быстрее и вдруг головой вперед заскользил вниз: начался обледенелый склон. Если бы не горный опыт, быть ему со сломанной шеей. Но лейтенант, повернувшись, ударами подкованных каблуков пробил плотный наст и затормозил. Теперь танки угадывались по блеску дульного пламени. Но встречное пламя выстрелов немецких танков, рассекаемое дульными тормозами, било в глаза. Обстановка сразу прояснилась. Тридцатьчетверки стояли в линию у подножия склона, закрытые со стороны Аксая отвалами песчаного карьера, а в каком-нибудь полукилометре, прямо перед ними, на левом берегу реки был спуск к переправе. Туман плотно висел в нескольких метрах над водой, местами касаясь седыми прядями ее мутного зеркала. Осторожно спустившись в карьер, лейтенант оказался вне опасности. Сюда немецкие снаряды не доставали: они втыкались в песчаные валы впереди или проходили выше. Немецкие танкисты видели пламя выстрелов пушек тридцатьчетверок, но не постигали их неуязвимости. Попадая под плотный прицельный огонь, их машины метались, подставляя борта. Отсюда ни один снаряд не пропал даром. По другую сторону реки горело уже одиннадцать танков! Вдвое больше было подбито… Лейтенант разглядел и силуэты тяжелых гусеничных бронетранспортеров. Но их было немного. По-видимому, гитлеровцы уже не рисковали здесь мотопехотой. Река служила Орлику отличным прикрытием. Подобраться к его танкам было почти невозможно. Когда Кочергин, задыхаясь от пороховой гари и кислой горечи тротила, спустился наконец в карьер, оглушающий звон слился с булькающим воем рикошетирующего снаряда. Разрыва лейтенант не услышал. Не поняв сразу происходящего, он увидел, как одна из тридцатьчетверок неожиданно круто развернулась и, набирая скорость, пошла прямо на него. Затем вдруг изменила курс и, все более накреняясь, устремилась вверх — вдоль склона.

Часто вполне конкретные мысли бывают семантически неоднозначны. У Кочергина мелькнуло вроде: «Психанул кто-то, не выдержал!» На башне мелькнула цифра 2109. «Лубенок!» Тут же снаряд угодил в моторную часть танка. Машина резко замедлила ход и, оставив чернильный шлейф лившегося вниз плотного дыма, отсеклась туманной мглой.

Пригнувшись, он перебегал от танка к танку, ища машину Орлика. Ошалев от грохота, полуослепший, он наконец вытащил пистолет и стал колотить рукояткой по башне ближайшей машины. Наверху приподнялся люк, показались черные ребра шлемофона, блеснули глаза, зашевелились зубы. Но Кочергин ничего не слышал.

— Где лейтенант Орлик? Его машина? — надрывался он.

Танкист открыл люк, высунулся из башни и свободной рукой махнул в сторону второй от края тридцатьчетверки…

Организовав совместно с командирами стрелкового полка караульную службу, Кочергин и Орлик направились к штабному автобусу. Когда подошли, из двери дома блеснул свет и с крылечка спустилась Софья Григорьевна.

— Эх, пожить бы в таком! — вздохнул Кочергин.

— Да, он крепкий, меньше других пострадал, — согласилась она. — Кузьминский приказал раненых сюда снести. В гости заходите!

— Ну мы в их числе оказаться не торопимся… Однако позвольте, разве есть еще раненые? У меня сегодня день без потерь!

— Представьте, есть! Из третьего батальона двое и один убитый. Немцы, оказывается, попрятались кое-где.

— Ясно. Значит, нечисто их побрили! Хорошо вот так, дуром, из экипажей никто не пострадал. У меня башенным стрелком наш начхим. Каждый стал неоценим, если он… не совсем уж шушваль, каким мой Лубенок объявился! — оглянулся Орлик в дверях автобуса.

— Дверь, дверь побыстрее прикрывайте! — раздался голос Бережнова. — Свет отсель далеко видать!

В прокуренном автобусе за столом расположились Козелков и узкоплечий, костлявый военврач 2-го ранга Кузьминский. Кочергин видел его раньше только мельком. Пили чай из термоса. Напротив, рядом с Бережновым, согнувшись и мрачно свесив цыганский чуб над полной кружкой, сидел капитан Рязанцев, которого Кочергин не встречал с самого Ляпичева.

— Гость у нас, посланец из-за реки! — кивнул в его сторону подполковник. — Героев на тот берег вербует… К гитлеровцам валят подкрепления, а наших за Аксаем подкрепить нечем.

— За рекой? А здесь, товарищ комполка? Теперь корпус, пожалуй, будет собираться в кулак, иначе шиш повоюешь! — авторитетно заметил Орлик.

— Так вот, Рязанцев! У Карапетяна ты, говоришь, был, наши дела тебе известны. Так что… пей-ка ты чай! Вот тебе сахар, — сказал Бережнов и стукнул по столу большим куском рафинада. — Последний отдаю!

— А вот и еще угощеньице! — бросила на стол связку баранок Софья Григорьевна. — Давно не пробовали?

Все уставились на окаменевшие баранки.

— Чудеса! — хрустнув баранкой, смачно прихлебнул из кружки Рязанцев, двигая большим кадыком. — Где вы, товарищ… военврач их раздобыли?

Его не поправили. Военврач так военврач.

— Мы таких вопросов Софье Григорьевне давно не задаем, — подбросил Кочергин.

— Ладно, насмешник… — отмахнулась она. — Организуйте-ка лучше чай. Из термоса все не напьемся!

— Во-во, по этой части Кочергин спец! Я как-то поинтересовался, где он поднаторел чай заваривать. Оказалось, у классика вычитал, — сказал Козелков, подсаживаясь поближе.

— В романе «Яма», — прихватил рукавицей горячий чайник Кочергин. — Заварки вот маловато! У Куприна в ней недостатка не было.

Рязанцев, глядевший по-прежнему хмуро, окинул смеявшихся недобрым взглядом. Сдвинув шлем на затылок, вытер потный лоб тыльной стороной черного запястья, положив новый мазок. Молча сверкнул белками. Поставив чайник на печку, Кочергин щедро подбросил древесных обломков. Пламя загудело.

— А что Куприн? — оборвала смех молодых Софья Григорьевна. — Может быть, вы, Юра, наизусть что помните?

— Он стихов не писал, — уклонился Кочергин, — а прозу немногие запоминают. Для этого Сорелем надо быть.

— Кем, кем? — заинтересовался Бережнов.