Книга воспоминаний - Игорь Дьяконов

В период становления Советской власти на территории бывшей Российской империи были разные еврейские культурно-политические движения: среди городской еврейской интеллигенции было подавляющее число обрусевших, отдававших должное своему народному прошлому, но полностью принявших русский язык и культуру как свою собственную: некоторые крестились, но большинство, по примеру русских интеллигентов, оставили всякую религию. Что бы они ни были обязаны писать в документах, они считали себя русскими; в числе их были кадеты, меньшевики, большевики, эсеры и просто беспартийные; далеко не все прочие евреи были сионистами, т. е. сторонниками создания еврейского национального центра в Палестине (вместе с арабами, а позже — за счет арабов). А сионистско-масонский всемирный заговор никогда не существовал — давно доказано, что он был придуман в царской охранке в 1903 г. после Кишиневского погрома, а позже воскрешен из небытия гитлеровцами. Вне России и Польши были люди иудейского вероисповедания, говорившие на совершенно различных народных языках. По язык иврит был единственным общим достоянием всех евреев вообще: экзамен на знание иврита входил и течение более двух тысяч лет в обязательный для всех мальчиков обряд вступления в совершеннолетие и в еврейскую общину 

67

«Та же Ассирия, что в Торе?» — «Да» (идиш).

68

Торгсин (в народе это сокращение, на самом деле обозначавшее «Торговый синдикат», истолковывалось как «Торговля с иностранцами») представлял собой сеть магазинов с очень богатым ассортиментом продовольственных товаров и одежды, которыми торговали на валюту, и том числе на золото и серебро, дополняя достижения «Золотой лихорадки» (описанные, из цензурных соображений, в виде «сна» в «Мастере и Маргарите»). Торгсин (без этого названия — по той же причине, почему «Золотая лихорадка» описана в виде сна: книга была рассчитана на подцензурную печать) тоже описан Булгаковым в «Мастере и Маргарите» (это его громят в конце романа Кот с Фаготом). Конечно, работники Торгсина тщательно отбирались ОГПУ

69

Впоследствии Лев Александрович Липин (впрочем, в студенческих списках он числился как Леонид Харитонович, а по метрике — Лейб Хацкелевич) выпустил русскую хрестоматию по аккадскому языку и словарь. Не затрудняя себя, он просто воспроизвел хрестоматию Делича, прибавив лишь один большой текст, изданный великим французским ассириологом Тюро-Данжэном; словарь он тоже перевел с немецкого словарика Делича, почти вовсе не включая в него слои из добавленного Тюро-Дапжэновского текста и не затрудняясь уточнениями значений аккадских слов, выявленными в течение 50 лет после Делича. Немецкий он по-прежнему знал слабо и часто выбирал не те значения немецкого слова, что надо, например, давал в свой словарик омоним действительного перевода. Любопытно, что «хрестоматией Липина» охотно пользовались преподаватели аккадского… в США, так как русский перевод слов был тамошним студентам, глава богу, непонятен, и они не могли пользоваться устаревшими, а потому вводившими в заблуждение переводами — ни Делича, ни Липина. По вообще мне кажется правильным для такого сложного предмета, как наш, пользоваться международными учебными пособиями — попутно поневоле выучивая и немецкий и английский, а без них в науке все равно как в темном лесу.

70

В печати появилось сообщение, что первым в ленинградском университете вел курс хеттского В.К.Шилейко. Это не так: В.К.Шилейко занимался с Александром Павловичем хеттским, но это было до появления первых грамматик и учебников, так что это был, скорее, неофициальный совместный разбор текста, чем систематический курс. Официально Шилейко читал курс «клинописи» вообще: тут были и шумерский, и аккадский, и хеттский языки, причем на уровне последних достижений мировой науки. В недавно опубликованных в журнале фантастичных и сурово осуждавшихся А.А.Ахматовой мемуарах неплохого поэта Георгия Иванова Шилейко посвящено строк пятьдесят — ив них не меньше пятидесяти ошибок и прямой лжи

71

«Продиком» он был назван на классическом цикле за предполагаемое сходство с греческим философом V в. до н. э. Продиком Кеосским, который славился тем, что любому аргументу мог противопоставить контраргумент, не считая истину абсолютной. Прозвище так привилось, что настоящего имени Велькович я не упомнил. Продик был еще и поэт; об этом я узнал десятилетиями позже

72

Не только мне это было невдомек, но и министерству до сих пор невдомек: служебная нагрузка преподавателя рассчитывается только по аудиторным часам; часы подготовки, так же как заседания кафедры, методические совещания и т. п., в счет не идут, что, конечно, приводит к увеличению рабочего дня мало-мальски добросовестного преподавателя намного сверх законных 8-ми часов в день — даже если учесть более длинный отпуск (48 дней). По тогда и штатно-окладной системы для преподавателей не существовало, и они оплачивались только по фактически прочитанным часам. Штатные оклады были введены лишь в 1937 г.

73

¹ Юшманову вообще не повезло с работами: со второй половины 20-х до начала 50-х гг. издавать в СССР что-либо по востоковедению, да и по языкознанию (кроме марровского) было почти невозможно, и 80 % его важнейших и интереснейших трудов остались в рукописи или просто погибли.

74

Я недостаточно долго занимался с Сильвией Николаевной Михельсон! В те годы она преподавала английский в ЛИФЛИ, и я часто встречал ее в коридорах и беседовал с ней, но у нее уже больше не бывал. Она погибла от голода в блокаду

75

Единственно как можно было поступать с этими сочинениями, это учить весь этот набор слов наизусть. Так и делал любимый друг Вани Фурсенко. тонкий, ироничный Иван Сергеевич Лебедев по прозвищу «Француз», но все другие были бессильны. Существовал написанный И.И.Мещаниновым «Ключ к яфетическому языкознанию» — читай: к публикациям Н.Я.Марра, никаких других «яфетидологических» работ практически не было. Но и этот ключ был немного более внятным, чем сама «яфетидология».

76

После счерти Марра И.И.Мещанинов, встав во главе языковедческой науки (Сталин любил, чтобы каждая паука имела своего признанного главу и последовательно проводил это правилок дал возможность Л.В.Щербе и другим серьезным ученым-лингвистам вернуться к работе и преподаванию, от чего при Марре они были отстранены – не столько самим Марром, хотя и при его согласии, сколько его прихлебателям