Чудом рождённый - Берды Кербабаев

А на освобожденной земле устанавливать советские порядки было не легче и, возвращаясь в прокуренный зал заседаний, Паскуцкий слушал третий день бесконечные прения. Сейчас один из русских товарищей предлагал подготовить обращение ко всем офицерам, служившим у белых, — прийти в советские учреждения, перестать скрываться, получить работу и трудиться не боясь, что их будут обвинять за прошлые ошибки.

— Кто ножом не грозит Советской власти, всех призвать!

— Даже полковника Ходжагельды Ходжамурадова?.. — спросил с усмешкой один из членов ревкома.

— Кто он такой?

— Где он сейчас?

Председатель ревкома разъяснил товарищам:

— Это бывший член Асхабадского белогвардейского правительства. По нашим сведениям ушел в Персию.

— Что мы знаем о нем?

— Увидим — узнаем… Товарищи, умные люди говорят: легче править арбой на горных кручах, чем управлять страной, не зная ни языка, ни обычаев.

При этих словах Бирюшова впервые встал со своего места Кайгысыз Атабаев. Три дня он молчал и все привыкли к этому.

— Скажите, товарищи, за что мы проливаем кровь на фронтах?

«Вопрос, как говорится, с шипами», — подумал Паскуцкий, но, зная характер Атабаева, промолчал. Бирюшов тоже опешил — такой вопрос мог задать только пришедший из аула пастух. А ведь новый товарищ — как будто просвещенный и культурный человек, к тому же политработник.

Однако надо быть вежливым с местным человеком, не обидеть, не оттолкнуть, и Бирюшов, искоса поглядев на Паскуцкого, мягко ответил своему новому заместителю:

— Вопрос детский и не хочется по-школьному отвечать на него. Выскажитесь пояснее, Константин Сергеевич.

— Я хочу понять; мы проливаем кровь солдатскую, чтобы навеки похоронить остатки феодализма или…

— Что или? — спросил Бирюшов.

— Или ради восстановления власти ханов?

Всем, кто находился в зале заседания, уже было ясно, что разговор идет о Махтумкули-хане. Этот вопрос, конечно, давно назрел, только никто из русских руководителей ревкома не решался его поставить. Дело заключалось в том, что в первые дни советизации, когда с местными кадрами было совсем худо, на помощь облревкому вызвался некто Махтумкули-хан. Кайгысыз знал, что этот древний старик в далекие времена был начальником Тедженского уезда, поговаривали, что он прославился у местного населения своей свирепостью, и годы его правления назывались в аулах «годами Махтумкули-хана». А теперь ему отвели один из лучших дворов в Асхабаде, чтобы он от имени Советской власти доводил до сведения населения новые законы и постановления, разъяснял их, как бы соединяя народ с Советами. Сидя на ковре, поджав под себя ноги, он поглаживал длинную черную, с яркой проседью бороду, потягивал зеленый чай, покуривал кальян и разбирался в делах своих посетителей: к нему шли со всякими житейскими распрями, и он рассуживал спорщиков не по-советски, а по своему усмотрению. Кайгысызу казалось, что как встарь запугивал тедженцев, так и теперь Махтумкули-хан распоряжался душами туркмен в Асхабаде.

Слушая резкий спор за столом ревкома, Паскуцкий понимал, что бывший царский наместник в Теджене пока что нужен. И, улыбнувшись, он решил замирить своих товарищей:

— Туркмены так и говорят: халат, скроенный по совету с друзьями, будет впору. По-моему, Константин Сергеевич понимает, что тут была только тактическая цель: временно воспользоваться авторитетом старого человека…

— По-моему, товарищи, такая политика ошибочна, — твердо возразил Атабаев.

— Ошибочна? — Бирюшов даже встал с места, так озадачил его смелый и слишком самостоятельный тон молодого, вчера еще безвестного работника.

— Повторю где угодно, — ошибочна! — не снижая голоса, подтвердил Атабаев.

Бирюшов молча перебирал бумаги и карандаши на своем столе, наконец спросил дрогнувшим голосом:

— Вы отдаете себе отчет в том, что говорите? Ведь этот вопрос согласован с ТуркЦИКом!

— Стоит ли горячиться? — спокойно возразил Атабаев. — Как всякий член партии, а тем более — ваш заместитель, я имею право высказать свое мнение. И, конечно, должен его аргументировать. А если я неправ, мне докажут, что я ошибаюсь. Мы обязаны выполнять решения ТуркЦИКа и Турксовнаркома, но также обязаны твердо стоять на своем, если видим, что нас направляют неверно. Мне кажется, что ТуркЦИК допускает в этом вопросе большую ошибку, и ошибка эта не случайна,

— Перегибаете! — громко крикнул Бирюшов.

— Нисколько!

— Сомнения подобного рода не приведут вас ни к чему хорошему!

— Я говорю не на базаре, а среди партийных товарищей. А свое мнение я уже сообщил в Турккомиссию.

Бирюшов сел за стол, уперся подбородком в ладони. Член ревкома Янсон спросил:

— Так в чем же ошибка ТуркЦИКа?

— В том, что желая подправить бровь, он выбивает глаз.

— Образно, но непонятно.

— Желая воспользоваться авторитетом Махтумкули-хана, мы только увеличиваем его престиж в глазах населения. Но действительный авторитет есть только у Красной Армии. Она его завоевала кровью. А мы по собственной доброй воле снова нацепляем на плечи Махтумкули царские погоны. Так сказать, украшаем кобеля жемчугами.

— Поразительная новость! — Янсон расхохотался. — Вы думаете — ТуркЦИК этого не понимает?

— А вы-то знаете, кто такой Махтумкули и какой у него авторитет?

— Конечно, знаю. Он сын Нурберды-хана.

— А еще что?

Все замолчали.

— Махтумкули-хан — маленький помещик с артезианскими колодцами между Кель-Ата и Бахарденом. Кроме десятка батраков, работающих на этих кяризах, о нем как следует никто не знает. Когда-то он был грозой Теджена, но об этом давно позабыли. А сейчас, — неужели вы не видите, — что сейчас жалобщики идут не в Совет, а к Махтумкули-хану? В народе говорят, что он вот-вот станет ханом над всеми туркменами. Еще год и сбросить Махтумкули-хана будет не легче, чем прогнать белых!

Наконец, в спор вмешался и Паскуцкий:

— Да, вопрос назрел. Видимо, придется…

Бирюшов явно растерялся.

— Что же мы скажем ТуркЦИКу? — спросил он,

Николай Антонович ответил:

— Надо иметь в виду, что Махтумкули-хан еще в декабре 1917 года выступил в поддержку Советской власти, а это сыграло большую политическую роль в силу авторитета Махтумкули-хана среди населения. В годы гражданской войны он выступал против Ораз-сердара и Овезбаева, призывавших к «священной войне» против большевиков. Про это нельзя забывать. Другое дело, может быть, пришла пора отказаться от услуг Махтумкули-хана.

— Время покажет, кто был прав, — упрямо повторил Атабаев.

Желая покончить со спором, Бирюшов спросил:

— Что же, по-вашему, делать с Махтумкули-ханом?

— Самое лучшее — завтра же выслать отсюда, — «быстро сказал Атабаев, — или арестовать!

— Арестовать?!

На этот раз Николай Антонович не согласился с Атабаевым.

— До сих пор вы говорили верно, но это… ни в какие ворота! Это не послужит нам на пользу.

— Если завтра мы выведем Махтумкули-хана на площадь и расстреляем, никому не будет до этого дела. Волнений не произойдет.

Паскуцкий даже всплеснул руками.

— Ну что с вами делать, Константин Сергеевич! Неистовый вы человек! Вам мало, что наши враги клевещут на нас, возводят всяческие небылицы? Вы хотите укрепить их позиции? Чтоб они говорили, что большевики с почетом приняли Махтумкули-хана, а назавтра его расстреляли. Один аллах знает, какие зверства они совершат завтра!.. Прекрасная агитация за новый строй!

Атабаев, который до сих пор держался очень напористо и хладнокровно, сейчас смутился.

— Это верно… — задумчиво сказал он. — У меня плохой характер. Иногда гнев опережает разум.

— Если верно, то мы поручим вам же вежливо выпроводить Махтумкули-хана домой.

— Вежливо? — удивился Кайгысыз. — Вы хотите волку поручить овцу?

— Волк нам скажет: пусть баранина перестанет быть вкусной и я перестану ее есть! — пошутил Паскуцкий.

Все засмеялись вместе с ним, и в зале, наполненном махорочным дымом, как-то легче стало дышать.

— А Овезбаев? — спросил Паскуцкий Атабаева. — «Где он нынче?

— Одну минутку! — сказал Атабаев и вышел,

См быстро вернулся вместе с невысоким хмурым человеком.

— Сейидмурад Овезбаев — штабс-капитан царской армии, у белых командовал Ахал-текинским кавалерийским полком, — представил вошедшего Атабаев.

Члены ревкома с интересом смотрели на офицера, Паскуцкий на фронте много разговоров слышал о нем. Кто-то даже послал к нему конного с приглашением, как только Асхабад был освобожден от белых, но Овезбаев тогда не явился. Угрюмый, с красноватыми утомленными веками, с сильной проседью, он казался сейчас придавленным, несмотря на бравую военную выправку. Однако держался независимо, с большим достоинством.