Дело петрушечника - Роман Валериевич Волков

— Большой, — устало согласился Муромцев, — но проверить надо всех. От этих фамилий, фотографий и рисунков у меня голова разболелась что-то, Давид Альбертович.

Он сел на табурет и привалился спиной к прохладной стене. Головная боль становилась невыносимой.

— Вы вот что, Давид Альбертович, — сказал он сиплым, срывающимся голосом, — все эти фамилии в один список запишите и отправьте с посыльным на телеграф, пусть его полицмейстеру отправят.

— Сделаю, Роман Мирославович, — ответил старик, — а вам бы теперь выспаться, отдохнуть!

— В дороге отдохну, Давид Альбертович.

— Что же вы, вот так сразу и назад?

— Да, откланяйтесь за меня перед Сидором Евграфовичем. Прощайте!

Муромцев пожал архивариусу руку и пошел прочь. Извозчика с бричкой он нашел на постоялом дворе возле полицейского участка, как он и указывал. Они заехали в гостиницу, где сыщик забрал саквояж. Роман Мирославович выкурил папиросу и залез с некоторым усилием в бричку.

— Куда прикажете, пан начальник? — спросил извозчик, дыша перегаром и луком.

— Домой, — выдохнул Роман Мирославович.

Он буквально завалился на потертое сиденье и тут же провалился в болезненный, беспокойный сон.

Глава 19

Муромцев проснулся от громкой брани извозчика. Бричку трясло уже по булыжной мостовой в центре К., а извозчик, выпучив красные с недосыпу глаза, ругался на прущих под колеса праздных прохожих. Через два поворота, когда сон окончательно сошел, а пульсирующая головная боль вернулась, Муромцев различил впереди знакомый фасад полицейского управления. К его удивлению, у входа уже собралась внушительная компания встречающих. Он различил блистающего на солнце очками Барабанова, тонкую фигуру Ансельм, согбенного архивариуса с пышными бакенбардами и несколько стариков сыщиков под предводительством Дениса Трофимовича. Нестор, завидев бричку, принялся приветственно махать руками, разогнав толпу на мостовой, что позволило извозчику подрулить к самым дверям управления.

Муромцев потер лицо ладонями, стараясь понять причину такой бурной встречи, но быстро вспомнил об отправленной телеграмме, списке фамилий и близости разгадки. Барабанов, сияя как медный таз, помог товарищу выбраться из брички и выгрузить папки с делами.

— Я вижу, вы получили мою телеграмму, — заметил Муромцев, поморщившись от боли — ноги после долгого путешествия были словно чужие, и каждый шаг сопровождался уколами сотни невидимых иголок.

— Получили! — на всю улицу крикнул Барабанов. — И уже нашли зацепку! Лилия нашла! Вернее, госпожа Ансельм нашла. Она впала в транс, держа в руках вашу телеграмму со списком фамилий, побледнела, словно скатерть, а потом вдруг — бах! И сразу указала, что это были…

— Ну полноте кричать на весь город, — осадил его сыщик, заходя внутрь управления. — Давайте-ка лучше найдем место потише и с мягкими креслами. Да и господин полицмейстер наверняка тоже захочет послушать…

Но Барабанов был неумолим, как извергающийся вулкан:

— Сироты! Сироты Душненко и Каргалаки! Им устанавливали опекуна на сиротском суде!

Муромцев с трудом удержался, чтобы не стукнуть себя ладонью по лбу. Конечно же! Как он сам сразу не вспомнил эти фамилии. Это же дети тех самых заносчивых негодяев, инженеров-горнопроходчиков, которых убил и сожрал Людожор! Вернее, это по его словам они были негодяями… «Что-то больно легко я доверился словам психопата. Так недолго было начать его оправдывать, еще чего не хватало. Значит, их дети остались сиротами, никто их даже не приютил из богатой родни… Странно. Как-то не сходится с рассказами Людожора про «белую кость» и «инженеров в третьем колене». Тогда о них точно нашлось бы кому позаботиться. Значит, они были такими же простыми людьми, как и он сам. Выходит, врал людоед! А где еще наврал? Может, и про все свои обиды он выдумал?»

Цеховский в нетерпении поджидал их в приемной в сопровождении архивариуса. Муромцев выудил из услужливо протянутой Барабановым пачки нужное дело и, развязав скреплявшую бумаги веревочку, принялся читать. Вся компания, окружив сыщика, слушала его затаив дыхание.

— Протокол собрания сиротского суда Д. 18 сентября 18** года. За председательствованием городского главы сего города, его высокородия Аркадия Тарасовича Непришейко. Также на собрании присутствовали многоуважаемые его члены, такие как: Радевич Евген, Нечитайло Егор, Колесников Дмитро и Харитон Цибуля. Вспоможение уважаемому собранию оказывали: вольнонаемный полицейский художник Роман Никольский, доктор медицины Евдоким Пилипей, представитель государственного закона, полицейский урядник Сергей Боровчих, представитель церкви, а именно, церкви Андрея Первозванного, которая стоит в Д., его святейшество отец Арсений (Мишутин), а также ваш скромный слуга, составитель оного документа Валентин Ничипоренко. Сим уважаемым собранием в указанный день и час было рассмотрено дело о передаче под опеку двух малых сирот, а именно: дело сироты Душненко Льва, одиннадцати лет от роду, а также дело сироты Каргалаки Иоанниса, десяти лет от роду. Заявитель и истребыватель опеки — многоуважаемый господин Ян Жумайло, помещик.

С трудом пробивавшийся через витиевато-корявый канцелярит Муромцев прокашлялся и перевернул страницу. К следующему листу были приложены портреты сирот, выполненные Никольским. Сыщик в очередной раз отметил определенный талант художника — скорый карандашный набросок потрясающе точно передавал характер обоих мальчишек: Лев — хмурый и набыченный, подстрижен на скорую руку под горшок. Курносый нос покрыт частыми конопушками, а брови застыли в упрямом изгибе. Иоаннис — почти что полная противоположность. Тонкий, кучерявый, он был изображен художником в профиль, и Никольский, возможно невольно, подчеркнул его сходство с юношами с греческих мозаик или рисунков на амфорах. В больших печальных глазах виделись недавние слезы. Муромцев невольно хмыкнул. По рассказу Людожора, один из детей кинулся на него с кулаками в зале суда, а второй все время плакал. Теперь нетрудно догадаться, кто из них кто.

Сыщик передал наброски нависавшему над его плечом Барабанову, прокашлялся и продолжил читать:

— Итак… Ян Жумайло, помещик, православный. Отроки сии, представленные нашему достойному собранию, являли собой кротость и благолепие. Словно в это чудное, погожее утро два ангелочка Господних в образе этих младенцев явились перед нами в светлых лучах света, наполнив наши души благодатью и благо… благодетельство… благо-де-тель-ство-ва-нием. Черт знает что это такое! — Муромцев отложил протокол и обвел собравшихся недоуменным взглядом, отступившая было головная боль снова закопошилась в правом виске. — Ничего не понимаю… Что это за странный штиль такой? И вообще, почему секретарь вел протокол не по уставу?

— Так это же наш Валька Ничипоренко писал, бывший секретарь и письмоносец, — пожал плечами старый архивариус. — Чего удивляться, он всегда с придурью был. То адвокатом мечтал стать, то вдруг роман написать хотел, то в журналисты податься. Из города Е. к нам перевелся, секретарствовал, а потом и на юридический поступил. Жаль, недоучился… — тут он вздохнул, вспомнив, какой финал ждал несчастного писаря. — На приличные процессы его, понятное дело, не пускали, вот он и совался везде, куда