Острый нож для мягкого сердца - Мария Рыбакова

Вынув костлявыми пальцами сигарету из беззубого рта, старик выдыхал едкий дым, который окутывал сидящих. Он вдруг заговорил: судя по интонации, это были вопросы, но Ортис не знал языка. Однако старик не поворачивался к нему. Через несколько минут он сам себе начал отвечать глухим изменившемся голосом. Эта беседа продолжалась час или два – Ортис потерял счет времени, – в течение которых старик свертывал одну самокрутку за другой. Наконец в изнеможении он уронил голову на руки.

Был уже почти рассвет.

Старик сказал что-то юноше, и тот, повернувшись к Ор-тису, проговорил на знакомом тому языке:

– Иди за мной.

– Почему? – спросил Ортис (а сам подумал: потому что отец равен сыну).

– Я отведу тебя туда, где ты снова станешь водой. Я знаю дорогу.

Ортис склонил голову и встал, чтобы следовать за индейцем. Небо становилось все светлее. Когда они покидали деревню, он оглянулся и увидел, что с помощью коряги девочка зарывает куклу в землю. Наверное, кто-то сказал ей, что так хоронят людей в городах.

Перед идущими вставали непроходимые заросли. Стоило Ортису прикоснуться к стволу, как на него обрушивались муравьи, и приходилось прыгать в ближайший ручей, чтобы смыть их. Под другим деревом его искусали пчелы, но юноша срезал кору и потер укусы, после чего боль спала. Однако с каждым шагом распухали и нестерпимо болели ноги. В нос залетала мошкара. Бабочки размером с автомобильную фару задевали ему лицо мягкими полуживыми крыльями. Иногда почва становилась топкой, и тогда Ортис совсем отставал, с трудом вытягивая завязшие в тине ноги. Когда они снова вышли на твердую землю, лицо Ортиса распухло от укусов и кровоподтеков, а все тело было вымазано в грязи. Юноша продолжал идти легким, танцующим шагом.

– Скоро будет дождь, – сказал он, обернувшись к Ор-тису.

Тот пожал плечами. Ничто в воздухе не предвещало грозу. Но, когда они прошли еще сотню шагов, на них обрушился ливень. Струи хлестали Ортиса по лицу, смывая кровь и грязь. Он следовал за юношей вверх по отвесному слою холма, кляня джунгли на чем свет стоит. Ноги соскальзывали, и он падал в мокрую траву, на мокрые камни, вставал и лез дальше, все выше, не зная, что с ним там будет. Но было уже все равно, силы покидали его, он продвигался дальше как будто в трансе, не веря, что все еще следует за индейцем.

Наконец они добрались до плоской вершины холма. «Ложись», – сказал юноша, и Ортис послушно, как вол, рухнул на землю. Он широко разбросал руки, подставив лицо и грудь под дождевые струи, бившие все сильнее.

Неожиданно он увидал свое тело: спутанные волосы, кровь на губе, мускулы рук, брюки, ставшие лохмотьями. Он понял, что глядит на себя извне – что глядит на себя глазами дождя. Дождь и он неразличимы теперь: он снова стал водой.

встреча

Пройдя по соли, Тихон подошел к девочке и понял, что она умерла.

Старик лежал не двигаясь и дышал тяжело и хрипло, как будто бы у него в груди рычал зверь. Кожа еще больше стянулась на черепе, так что единственный глаз был выпучен и смотрел в никуда. Тонкие полоски губ отступили, так что десны были обнажены и скалились три зуба. Тихон понял, что старик уже не встанет, чтобы похоронить ребенка.

Тихон сел на корточки рядом с настилом. Смерть пугала его, но он не мог отвести глаз. Костлявая грудь изредка поднималась, издавая хрип, но выпученный глаз продолжал смотреть прямо вверх. Тихон вспомнил, как страшен ему был этот человек с синей краской на теле. Он старался не думать о том, что, может быть, заразил их, или о том, что болезнь может перекинуться на него. Он даже не думал об отце, где он и когда вернется. Он только смотрел на исказившееся лицо. Старик мучительно перебирался через порог небытия. Тихон знал, что хочет помочь ему, но не мог. Ему ничего не оставалось, кроме как следить за его борьбой. Старик замирал; дыхание пропадало; потом клекот в груди начинался снова.

Тихон вспомнил о красном порошке и снял подвешенный к потолку колчан со стрелами. У некоторых концы были красные, у других – белые. Достав две стрелы, он потер их друг о друга, так что порошок просыпался ему на колени. Собрав его в ладонь, он поднес красную пудру поочередно к правой и левой ноздре. Вдохнув, он сначала не почувствовал ничего. Но потом он стал различать каждый звук в хрипящей груди умирающего. Как будто бы в груди у старика играл орган, а он, Тихон, был опытным музыкантом.

Он вышел из шалаша и взглянул на лес. Гигантские колонны поддерживали переплетающийся свод. Он стоял в зеленом соборе, в витражах играло солнце, громко звучало небытие. Вдруг начался дождь, и Тихон отошел обратно в хижину. Дождь барабанил по листьям знакомой дробью. Закрыв глаза и слушая только этот звук, он не понимал больше, где находится, в гостинице ли, в шалаше, или в квартире. Те ли это струи, что били в окна комнаты, и тот ли он ребенок, что слушал их? Тот ли он человек, что убегал от дождя – или, отойдя под прикрытие веток, он уже стал другим?

Тихону почудилось, что кто-то стоит рядом, и он открыл глаза. Мужчина в потрепанной городской одежде протягивал к нему руки и говорил:

– Тихон!

– Отец, – прошептал он и точно знал, что на этот раз не ошибся. Черты их лиц были почти одинаковы – но не глаза. В глазницах отца не было ни зрачков, ни белков, а только темная река, заполнявшая пространство.

– Забери меня, – сказал Тихон. И темные воды поглотили его.