Скатерть английской королевы - Михаил Борисович Бару
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рыбоконсервный магазин с холодильником
Вернемся, однако, в Михайлов, в котором уже наступил девятнадцатый век. Так и тянет написать, что в девятнадцатом в Михайлове было то же самое, что и в восемнадцатом – репа с капустой продолжали расти, хлебом, иголками и булавками продолжали торговать, а на михайловских шелковых платках появился новый узор – полосочки узенькие-узенькие, какие только может представить воображение человеческое, фон голубой, и через полоску все глазки и лапки, глазки и лапки, глазки и лапки… Ну и что, что пестро. Михайловцам и проезжающим нравилось. Михайлов, доложу я вам, не Москва и даже не Рязань, в которых издалека видны достопримечательности, а выдающиеся ученые и промышленники под руку с полководцами ходят от одного шедевра архитектуры до другого и при этом совершают открытия, покоряют моря и что ни день ведут полки в атаку. А потому вооружимся увеличительным стеклом и под ним увидим, что Михайлов в первой половине девятнадцатого века… как был захолустьем, так и остался. Если чем он и прославился, то лишь жестокостью уездных помещиков вроде князей Гагариных, князя Волконского, графа Толстого, умудрившегося за свою записку, в которой он увещевал Александра Второго не отменять крепостного права, получить личный выговор от императора. Был еще некто Измайлов, владевший в уезде семью селами с двумя тысячами душ. Он мог надеть провинившемуся крестьянину на шею железный ошейник весом до восьми килограммов. Надеть, к примеру, на год. Этот садист попал в историю русской литературы навсегда. Променял он как-то своему соседу, помещику Шебякину, на четырех породистых щенков повара, конюха, камердинера и кучера. Правду говоря, в те времена такие обмены были обычным делом, но на беду Измайлова вблизи его усадьбы гостил у своего друга, помещика Бегичева, Александр Сергеевич Грибоедов, который как раз писал всем известную комедию… Короче говоря, нет такого у нас человека, который не проклинал бы в детстве жестокого самодура Измайлова, когда учил наизусть, поминутно заглядывая в книгу, монолог Чацкого, в котором тот Нестор негодяев знатных, толпою окруженный слуг; усердствуя, они в часы вина и драки и честь, и жизнь его не раз спасали: вдруг на них он выменял борзые три собаки…
Быть хуже Измайлова трудно, практически невозможно, но князь Гагарин исхитрился. Одного крестьянина за провинность он повесил, а сына его за недосмотр за щенками посадил на цепь, долго держал на морозе, а потом избил до смерти. Тут впору вспоминать уже не Грибоедова, но Достоевского, с его генералом из «Братьев Карамазовых», который затравил собаками крепостного мальчика за то, что тот зашиб камнем ногу его любимой собаке. Между прочим, Достоевский пишет: «Был тогда в начале столетия один генерал…» Случай с крепостными Гагарина был аккурат в одиннадцатом году позапрошлого века. Будь я филолог, который занимается Достоевским, я бы эти два факта связал покрепче веревочкой. Впрочем, наверняка филологи уже написали на этот предмет статью и даже не одну.
Неудивительно, что перед самой отменой крепостного права крестьяне в уезде стали громить усадьбы и убивать помещиков60. Да еще пошел слух, что те, кто запишется в ополчение, чтобы воевать в Крыму с Англией, получит волю. Неграмотные крестьяне, не умея понять, что во всем виновата Англия, уже собирались идти с дубинами и топорами в Рязань с требованием показать им царский манифест о воле. Разбираться в Михайлов приехал рязанский вице-губернатор, которым в те поры был Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин. Уездное начальство с перепугу создало комиссию по разбору дел о крестьянских волнениях, и три дня эта комиссия заседала вместе с вице-губернатором, который пытался убедить местные власти, что не только крестьяне виноваты, но и помещики… Не убедил. Кончилось тем, что дела постановили передать стряпчему на расследование. С тем вице-губернатор и отбыл в Рязань писать очередную главу глуповской истории, на которую у него набралось достаточно материала.
Крестьянам пришлось долго ждать, чтобы отомстить. Последний из князей Гагариных, владевший имениями в Михайловском уезде, успел умереть своей смертью в 1916 году. Бывшие гагаринские крестьяне зимой выкинули из родового склепа его тело и бросили обратно только с наступлением тепла.
С торговлей хлебом, иголками и булавками все обстояло не так благополучно, как хотелось бы. Торговля, конечно, шла, шла… да и поехала мимо Михайлова по железной дороге. И пока в 1898 году дорога не прошла рядом с городом, торговля и промышленность в нем не развивались. Стоило только Михайлову приобщиться к цивилизации – так сразу в нем появились купцы и промышленники. Что удивительно, почти все они были братьями. Не вообще – вообще они друг другу палец в рот не положили бы, а между собой. Братья Борины владели парфюмерно-галантерейным магазином, братья Бабкины держали рыбоконсервный магазин с холодильником, братья Городенцевы имели посудохозяйственный магазин, братья Метелицыны торговали обувью, братья Малинковские – мануфактурой, братья Гунцевы – москательными товарами, братья Цыбулины продавали фрукты, пирожные и вино, братья Масленниковы торговали всем, чем придется – обувью, обоями, лаками, красками, посудой и одеждой, братья Пановы имели бакалейный магазин и продуктовые склады, братья Дунины содержали трактир и постоялый двор. И только купчиха Кавказская владела трактиром и гостиницей для приезжих одна, без сестры или хотя бы брата.
Еще с 1737 года работала в уезде полотняная фабрика помещика Секирина. К середине девятнадцатого века на ней трудилось полторы сотни человек. Она не пережила отмены крепостного права и отсутствия дешевой рабочей силы. Среди михайловских предприятий эта полотняная фабрика слыла индустриальным гигантом. За ней шли небольшие винокуренные и крахмальные заводы, а за заводами уж совсем не различимые невооруженным глазом маслобойки, шерстобитки, валяльни и просорушки. В 1906 году по всему уезду было около двух
