Для подростков или Вся правда о наркотиках - Инесса Ципоркина

Алкоголик — прирожденный охотник за удовольствием. И он не успокоится, пока в процессе этой погони не потеряет все, что у него есть — личные отношения, социальное положение, перспективы на будущее, полноценную личность и, наконец, саму жизнь.

Обычному человеку трудно поверить в подобное перерождение знакомого, друга, родственника. Как и в свое собственное превращение в соаддикта. Он постарается убедить себя, что «первое впечатление еще ничего не доказывает». И примется копить доказательства. Разумеется, неверие в случившееся плюс попытки отрицать неизбежное отнимут еще какое-то количество времени. А в деле лечения от психологической зависимости время представляет невосполнимую ценность. Потому что каждый день, проведенный по привычному «расписанию аддикта» (пробуждение, похмелье, новая доза спиртного, потребность добавить — и так до вечернего выпадения сознания) закрепляет в сознании паттерн аддиктивного поведения.

Со временем, разумеется, последствия станут более чем заметными и совершенно необратимыми. И тогда любящей, но отнюдь не самой проницательной родне придется довольствоваться тем, что от личности аддикта останется, — после того, как психологическая зависимость перестанет эту личность терзать и обгладывать. К тому же прекращение употребления алкоголя/наркотика — далеко не излечение. Человеку придется заново искать свое место в обществе, а главное, заново строить многие психологические схемы мышления, восприятия и поведения. Работа тяжелая, муторная, «хуже вышивания»[46], но это единственный способ уменьшить вероятность срыва и возвращения алкоголика к прежнему образу жизни.

При наркомании события развиваются аналогичным образом, но с большей скоростью. Как говорила Эдит Пиаф: «Момент, когда колешься не для того, чтобы тебе стало хорошо, а чтобы не было плохо, наступает очень быстро». Что же толкает людей в эту пропасть? И есть ли возможность излечиться для того, кто попал в капкан зависимости?

«Вход воспрещен» или «Выхода нет»?

Как вы помните, обладателям наследственной склонности к аддиктивному поведению и в частности к алкоголизму лучше не будить в себе лихо, пока оно тихо. А тем, кому удалось «заклясть демона» алкогольной аддикции, не стоит пытаться вернуться к социально одобренному, контролируемому потреблению алкоголя. Психологи признают, что это мотивация огромной силы: алкоголики прилагают все свои силы, стараясь излечиться, в надежде на «нормированное» потребление алкоголя в будущем. Но они также признают и проблематичность такого подхода: только один из пяти излечившихся может вернуться к умеренному употреблению спиртного без риска сорваться. Уж лучше пожертвовать приятной возможностью понравиться сотрапезникам, чем принести на алтарь общения собственную личность — всю, без остатка.

От алкоголизма в большинстве случаев невозможно избавиться, его можно только остановить. Продолжительное воздержание от пьянства не решает проблемы.

К умеренному, контролируемому потреблению алкоголя может вернуться примерно 15–18 % «соскочивших» аддиктов. Для остальных достаточно одного «инцидента», как вся эта страшная карусель закрутится, увлекая за собой и псевдо-излечившегося, и всю его семью. Среди «Анонимных Алкоголиков» более половины участников в разные моменты жизни прошли через воздержание от алкоголя длительностью от трех месяцев до пяти лет. Некоторые аддикты на протяжении четверти века отказывались от выпивки. А потом, решив, что избавились от зависимости, позволяли себе «по чуть-чуть». И моментально соскальзывали обратно, в пропасть аддикции. Французская писательница Маргарет Дюра, когда ее спросили, как она излечилась от алкогольной зависимости, призналась: «Кто сказал, что я излечилась? Я алкоголик, который не пьет».

К сожалению, сама эта информация не способствует созданию мотивации для отказа от спиртного, а, наоборот, разрушает ее. Для алкоголика принять как данность то, что он не перестанет быть алкоголиком, но больше не сможет пить — самое трудное решение.

Не только сознательно, но и подсознательно личность алкоголика ищет возможности нарушить запрет, чтобы вернуться к особой системе взаимоотношений с миром и людьми — к системе, построенной алкогольной субкультурой.

Нормальному человеку аддикта не понять: ведь представление неаддикта об опьянении сильно обужено рамками нормальной системы ценностей. В ней просто не бывает сверхценных образований, то есть на всякое «хочу» найдется соответствующее «нельзя». И оказавшись лицом к лицу с проблемой выбора, адекватно мыслящий человек все-таки постарается уберечь свою жизнь от крушения.

«Да, — скажет он, — я люблю свою работу. Но если мне будет угрожать смертельная опасность именно из-за моей работы, я, наверное, либо работу поменяю, либо постараюсь эту опасность минимизировать. В общем, приму меры. Я люблю свою семью, но в жизни всякое бывает: если дойдет до развода, я не стану убивать жену и детей, чтобы «не достались никому». И даже не стану изводить их нытьем, что они бросили меня, бедного-одинокого. Ну разве что чуть-чуть… Я люблю своих родителей, но не стану приносить свою жизнь в жертву их прихотям: ах, мамочка, ты мечтала видеть меня скрипачом, и я, хоть и мечтал заниматься ресторанным бизнесом, исполнил твою волю! Фигу. Чем мечтал, тем и займусь. А мамочка повздыхает-повздыхает, да и успокоится. Ей же лучше, что я не скрипач». И далее в том же духе: на каждую ценность найдется обстоятельство, которое заставит от нее отказаться.

Да, это противоречит голливудскому, а также до- и постголливудскому идеалу героя, который, чертыхаясь, с риском для собственной жизни спасает каких-то совершенно левых граждан, взятых в заложники (застрявших в лифте, в падающем самолете, в горящем поезде, в заколдованном замке, в другом измерении, в приемной у дантиста). Хотя противоречие устраняется, как только начинаешь приглядываться к ставке, что на кону: ради жизней других людей можно и пожертвовать тем-сем, пятым-десятым, полазить по небоскребам, попрыгать по стенам, побить могучего противника и полюбить неземную красотку. В общем, порисковать собой. Но стоит ли рисковать собой — как организмом и личностью — ради так называемой компульсивной деятельности, чтобы всего-навсего сохранить привычный порядок существования? Пожалуй, что не стоит. Словом, ставка — первый важный фактор.

Второй важный фактор — инстинкт самосохранения. Он уравновешивает реакции, даже если это реакции героя. Чрезмерный, бесполезный риск не увеличивает, а уменьшает шансы на освобождение бедолаг, закупоренных в лифтах-самолетах. И пока баланс между самоотверженностью и самосохранением не нарушен, а «основной инстинкт» вежливо, но твердо уводит личность от деструктивных пристрастий, способность мыслить и поступать рационально не утрачена.

Но к сожалению, инстинкт самосохранения далеко не такая стойкая структура, как хотелось бы. И отчаянная погоня за удовольствием разрушает ее почти без остатка.

Во всяком случае, запущенное аддиктивное расстройство не позволяет надеяться на то, что помощь придет с этой стороны подсознания. Слишком уж оно (подсознание) деформировано.

Станислав Ежи Лец заметил в своих «Непричесанных мыслях»: «Фикции тоже действительность, ведь мы за них расплачиваемся». И в самом деле: стараясь спрятаться от трудностей и опасностей окружающей действительности, человек создает иллюзорный мир, в котором его не тревожат и не мучают никакие заботы, а потом этот мир ведет своего создателя к самоуничтожению. Не правда ли, странная закономерность вырисовывается? Впрочем, вся личность аддикта демонстрирует запредельный уровень странности.

Сверхценные образования в первую очередь искажают не поведение, а восприятие индивида. Чем ценнее для сознания какая-нибудь вещь или идея, тем труднее отыскать подходящее обстоятельство для отказа. Образно говоря, чем выше ставка, тем рисковее игра. Но у всякой игры должен быть предел риска. Иначе это не игра, а завуалированный суицид. И не надо кивать на Ромео с Джульеттой или на Остина Пауэрса с доктором Зло. Художественные (равно как и малохудожественные) образы не в счет. Поговорим о людях, а не о персонажах.

Нет, мы не утверждаем, что психически здоровым человеком может считаться лишь тот, у кого «драгоценных возлюбленных» нет и не было никогда. Речь не о способности или неспособности любить что-то или кого-то. Речь о способности убить. Себя или другого. Убить ради сохранения status quo[47]. Если такая способность имеется в наличии, значит, сверхценное образование уже сформировалось. Следовательно, оно может сыграть свою коронную роль — роль бомбы замедленного действия. Предположим, обстоятельства сложатся таким образом, что личности придется выбирать между жизнью человека и этим проклятым статусом. И что произойдет?