Я все скажу - Анна и Сергей Литвиновы
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он вытащил из бокового кармана тот самый перстень: витой, золотой, с сердоликовой печаткой, с иудейскими буквами. Поэт, несмотря на неприкрытую лесть, восхваления и провенанс подарка, поморщился.
– Как я его носить-то буду! Мне Лилечка перстень с монограммой W.M. подарила, так пришлось снять, в кармане на цепочке таскать – студенты-рабфаковцы засмеяли. Да и правы они! Негоже пролетарскому поэту с буржуазной фитюлькой на пальце ходить! С колечком!
– А ты не носи. Дома храни. Вещь ценная, но не потому, что в ломбарде за нее тыщу дадут. Это как эстафетная палочка, дурья твоя башка! Им ведь сам Пушкин владел, потом, говорят, Жуковскому достался, затем – Тургеневу, а потом – в музей. А из музея печатку, как царя свергли, несознательные революционные матросики и поперли.
Агранов не стал упоминать, что принадлежал перстень, в том числе, насквозь буржуазному, невзирая на его поэму «Двенадцать», Блоку. Ни про казненного контрреволюционера Гумилева не сказал, ни при каких обстоятельствах сам его заимел. Продолжил, искусительно поворачивая в руке кольцо:
– А теперь оно – вот, по праву принадлежит тебе, как первому поэту Советской России. Не Бедному Демьяну, заметь, не какому-нибудь Пастернаку и даже не «буревестнику» Горькому. Тебе, Володечка, тебе. И это ведь не единоличное решение, – вдохновенно врал он, – другие товарищи из моей организации, кто и постарше меня будет, и опытней, сказали: «Нечего таким вещам в музеях в витринах красоваться! Пусть Володька Маяковский им владеет!» Держи! – и он прямо-таки всунул перстень собеседнику в руку.
– Ты ж понимаешь, – продолжил он, – я б и сам на твоем месте не стал обновкой прилюдно хвастаться. С одной стороны, начнется зависть – как ярко, со знанием дела это чувство твой приятель Олеша описывает. А второй момент – вещь музейная, еще поднимут «старомозгие пушкинисты» (по твоему замечательному выражению) кипёж: почему пушкинская печатка оказалась в столь неблагородных, пролетарских руках.
– Что ж, спасибо тебе, Аграныч.
Маяковский явно повеселел. А его гость продолжал – он поймал вдохновение, кто говорит, что в оперативной работе ему нет места!
– И вот мой подарок номер два. Держи. Ты давно просил. – Он достал из кармана маузер. – Полезная штука. Заряжен.
Маяковский разулыбался, но спросил:
– Для чего мне, в центре советской Москвы, пистолет?
– Кто знает! Девушек от бандитов защищать. Или отстреливаться от белогвардейского десанта. А если враги вдруг окружат, последнюю пулю можно оставить себе.
От прозвучавшего приглашения к самоубийству Маяковский побледнел.
Много раз он думал в течение жизни о «точке пули в своем конце». Навязчивой идеей становилась для него эта мысль.
– Да шучу я, шучу! – похлопал его по плечу Агранов. – Таскай пистолет на здоровье, на девушек впечатление производи!
…Из этого маузера Маяковский застрелится в той же комнате через полгода, 14 апреля 1930 года.
Почему-то первыми, еще до приезда «Скорой», туда войдут чекисты.
Золотой «пушкинский» перстень исчезнет вместе с ними.
Наши дни
У Богоявленского к Кристинке было много вопросов.
Во-первых, что это она так по Грузинцеву убивалась? Нет, мы все, конечно, свободные люди, но странно, не правда ли? Второй раз видит человека и оплакивает его чуть не как родного.
И зачем она со следователями откровенничала? Вот к чему, к примеру, сразу вываливать следаку, что они вместе с Богоявленским на спектакль к Грузинцеву ходили? Еще, наверное, наболтала, что он ему букет за кулисы приносил. Что за невоздержанность речи!
Хотя, с другой стороны, Кристина его, можно сказать, спасла. В столь сжатые сроки нашла адвоката – да такого хорошего! Вытащила из тюрьмы. Если б не защитник, очень даже запросто уехал бы сейчас поэт куда-нибудь в СИЗО.
Поэтому вряд ли следует на нее нападать, претензии ей предъявлять. Может, когда-нибудь позже, когда всё успокоится.
В своем доме, отоспавшись в такси, поэт для начала принял душ, смыл с себя запахи ментовки, автозака, суда. Потом развел бурную деятельность. То, что он избежал «неба в клеточку», сильно вдохновляло. Кристинка обещала привезти еды – но он и сам не лыком шит, умеет встречать девушек. Из запасов в морозилке и подвале спроворил креветочный салат, с яблоками и консервированными ананасами. Сделал «чушку берек» – фаршированный брынзой болгарский перец: помнил, когда-то для нее готовил, и Кристи понравилось. Сунул бутылку шампанского и бутылку белого в холодильник, красное из подвала оставил на столе – пусть, наоборот, подогреется.
Кристина приехала ближе к полуночи.
Привезла в пластиковых коробках ресторанной еды.
Благосклонно оценила его кулинарные потуги.
А еще протянула газету:
– Вот, гляди. Ты же славу любишь? Считай, опять прозвучал на всю страну.
Газетенка оказалась желтая, под названием «ХХХпресс». На первой полосе – аршинными буквами заголовок: УБИТ АНДРЕЙ ГРУЗИНЦЕВ! Чуть ниже – шрифтом поменьше: Актер был отравлен в своем особняке! А еще ниже – подзаголовок: По подозрению в убийстве задержан известный поэт Юрий Богоявленский. И фотография, снятая откуда-то сверху (со второго или третьего этажа особняка актера?): он, поэт, шагает, руки за спину, конвоируемый сержантиком, по направлению к полицейскому «Патриоту» по идеальной дорожке от ступенек дома Грузинцева.
– Но ведь какая сволочь сняла это! – выкрикнул Юрий Петрович. – А потом еще в газету продала! Кто-то ведь оттуда, из тех, кто в доме был!
Он в сердцах скомкал желтый листок и запулил в стену. Кошка Мася, вертевшаяся на кухне, поблизости к гостям и еде, аж подпрыгнула и, выгнув спину, убежала.
– Да я на них в суд подам! – продолжал разоряться поэт. – Совсем я не задержан! Вот, на свободе, всего лишь под подпиской!
– Знаешь, как нас на кафедре рекламы учили: любой пиар хорош, помимо некролога, – глубокомысленно заметила Кристина.
– Угу, – скептически заметил подуспокоившийся поэт, – то есть ты хочешь сказать, что люди, разглядев меня на фото и мою фамилию в заголовке, немедленно побегут покупать сборники Богоявленского?
– Почему нет? Тебе самое время пару интервью дать, к Малахову на передачу сходить. Сейчас нарасхват будешь. О себе напомнишь, собственную версию событий преподашь.
– Ох вы, пиарщики, только об одном и думаете! Вечно у вас голова набекрень: кого бы прославить. Давай-ка лучше мы с тобой выпьем – за мое чудесное освобождение.
Хлопнула пробка шампанского. Они чокнулись. Кристина полетала по кухне, организовала прекрасный стол из привезенных и местных припасов.
– Я тебе страшно благодарен за адвоката. Сколько должен?
– Сочтемся. Тем более он свою работу не закончил, еще понадобится. Но тебе не кажется, что сейчас самое время объяснить, что происходит, мне? Почему тебя задержали?
– Боишься иметь дело с уголовником?
– Нет, блин, я всю жизнь мечтала, как
