Спроси свою совесть - Федор Андрианов

Только здесь, дома, в своей комнате, он осознал всё происшедшее. Он, Женька Курочкин, будущий известный поэт, талант, стал грабителем, преступником. На память пришла песня, которую любил напевать подвыпивший Мишка:

Таганка! Все ночи полные огня.Таганка! Зачем сгубила ты меня?Таганка! Я твой бессменный арестант,Пропали юность и талантВ стенах твоих!

Вот и с ним так. Сейчас подъедет к дому «чёрный ворон», войдут два милиционера, скажут: «Собирайтесь, гражданин Курочкин!» — и всё! Пропала жизнь молодая!

Кажется, шум мотора? Женька метнулся к окну, выглянул на улицу и обессиленно опустился на стул. Нет, показалось!

Он бросился на диван, сунул голову в подушку. Забыться, забыть всё! Но цепкая память всё время выхватывала куски события: вот они трое стоят, прижавшись за углом, поблескивает нож в руках у Мишки, вот снова слышатся приближающиеся шаги и тонкий, дрожащий девичий голосок: «Дяденьки, только не убивайте!..»

Вдруг подумалось: а если он где-нибудь неожиданно встретится с этой девушкой? Воображение услужливо подсказало картину: она входит в класс, проходит по рядам, и вот ее палец упирается прямо ему в грудь. А Нина смотрит, и в глазах ее ужас.

Женька заскрипел зубами и застонал.

Где-то раздался стук. Пришли за ним! Он вскочил и прижался к стене. Нет, тихо. Он снова на цыпочках подошел к окну, приоткрыл занавеску и вздрогнул. Теперь всё! По улице шли два человека. Вот они подошли к их калитке… Почему-то прошли мимо.

Только теперь Женька заметил в их руках кондукторские фонари, отбрасывающие неясные круги света на дорогу. Идут с дежурства. А он-то перепугался.

Так в кошмарах прошла вся ночь. Но и утро не принесло успокоения. Каждую минуту за ним могли прийти, арестовать. Все его мысли вертелись около этого. Дома сидеть больше Женька не мог. Бежать, бежать, куда-нибудь бежать!

Ноги понесли его по знакомой дорожке в школу. Может быть, там есть кто-либо из его друзей — в обществе не так страшно. Но в школе было тихо и пусто — весенние каникулы. Женька бесцельно прошёлся по коридорам, постоял у дверей своего класса, спустился вниз и подошёл к учительской.

Внезапно дверь учительской открылась. На пороге стоял Владимир Кириллович.

— Вы ко мне, Курочкин? — негромко спросил он.

«Рассказать? Он всё поймёт… и уладит», — мелькнуло в голове у Женьки.

— Нет. То есть да, Владимир Кириллович, — срывающимся голосом ответил он.

— Проходите.

Владимир Кириллович посторонился, пропуская Женьку в учительскую. Тот подошёл к двери и увидел в глубине комнаты маленькую приплюснутую головку ненавистного Верблюда. Глаза его холодно блеснули из-под стёкол очков и уткнулись в бумаги, разложенные на столе. Женька вздрогнул и отступил на шаг.

— Нет… Только не здесь, Владимир Кириллович. Наедине.

— По личному вопросу, — понимающе кивнул Владимир Кириллович. — Ну что ж, пойдёмте, поищем пустой класс — их сейчас достаточно.

Он вспомнил заседание комсомольского бюро и внутренне улыбнулся. Они поднялись на второй этаж и зашли в первый попавшийся класс. Владимир Кириллович уселся за парту. Женька остался стоять.

— Не знаю, с чего начать.

— Да вы садитесь.

Женька сел за парту рядом с Владимиром Кирилловичем. Некоторое время оба молчали. Женька обдумывал, как рассказать всё, что гнетёт душу, а Владимир Кириллович боялся неосторожным словом спугнуть откровенность юноши. Наконец Женька решился:

— Владимир Кириллович…

Договорить он не успел. Скрипнула дверь, и раздался не менее скрипящий голос Александра Матвеевича, заставивший их вздрогнуть.

— Я ищу вас, Владимир Кириллович. Вы ещё не сдали мне отчёт за третью четверть по пятым-седьмым классам и по кружковой работе.

— Простите, Александр Матвеевич, — несколько резче, чем ему хотелось бы, ответил Владимир Кириллович, — вы же видите — я сейчас занят!

— Это вы называете «занят»? Разговор с каким-то… — завуч пошевелил губами, словно пережёвывал то слово, которое он собирался выплюнуть, — лентяем для вас важнее ваших непосредственных обязанностей?

Владимир Кириллович оглянулся на Женьку. Тот весь напрягся и, казалось, даже перестал дышать. Чтобы предотвратить приближающийся взрыв, Владимир Кириллович решил разрядить обстановку.

— Александр Матвеевич, — миролюбиво произнёс он, — минут через двадцать-тридцать я освобожусь и приду в учительскую, там мы продолжим этот разговор. А здесь, мне кажется, — всё-таки не сдержал он своего раздражения, — не место и не время обсуждать такие вопросы.

Но взрыв произошёл совершенно неожиданно с другой стороны.

— Не ваше дело обсуждать мои действия! — выкрикнул вдруг завуч. — Я за них отвечаю целиком и полностью! Я больше вас работаю в школе и знаю, что делаю!

Не зная и не догадываясь о настоящей причине взрыва, Владимир Кириллович ошеломлённо молчал. А завуч уже повернулся к Женьке:

— А вы, молодой человек, лучше бы готовились к экзаменам, чем разводить сплетни и отвлекать людей от работы!

— Я подлостями не занимаюсь в отличие от некоторых высокоморальных воспитателей, — отчеканил вдруг Женька и, хлопнув дверью, выскочил из класса.

Гулко простучали его шаги в пустом коридоре, прогремели на ступеньках лестницы, и всё стихло.

— Курочкин! — запоздало выкрикнул Владимир Кириллович. — Вернитесь!

— Вот последствия вашего либерального воспитания, — едко проговорил завуч и тоже вышел из класса, не вспомнив больше об отчётах, так срочно потребовавшихся ему.

Владимир Кириллович остался один. Ему было непонятно раздражение обычно спокойного завуча. Он считал его сухарём, формалистом, отгородившимся бумажками и от учителей и от учеников, прикрывавшим свою ограниченность громкими фразами, взятыми напрокат из передовых статей. Но чтобы тот был способен на такой взрыв — это было неожиданностью. Если бы он знал внутреннюю подоплёку этого взрыва и то, что ему хотел рассказать Женька Курочкин! Но он считал, что Женька просто посетует на свою несчастную любовь.

И всё-таки Владимир Кириллович очень жалел, что завуч помешал им с Женькой поговорить. Но теперь уже ничего не исправишь. Теперь вызвать Курочкина на откровенность станет ещё труднее.

Вздохнув, Владимир Кириллович медленно направился в учительскую. Пока отчёты не отменили, писать их всё-таки нужно, несмотря на полное отвращение к ним.

А Женька, выбежав из школы на улицу, остановился. Злость на завуча в какой-то мере притупила чувство опасности и обречённости. Но домой идти было всё же страшно: а вдруг там его уже ждут? Он понимал, что если всё раскрыто, то от ареста никуда не скроешься, но хотелось оттянуть неизбежное хотя бы на час, на два.

Весь день он бесцельно бродил по городу, просидел подряд два сеанса в кинотеатре и только в сумерках, когда голод стал нестерпимым, пошёл домой. Он долго прислушивался, прежде чем постучать в дверь, всё ещё боясь, что за ним пришли, но в доме всё было спокойно. Наконец, он негромко постучал. Дверь почти сразу же отперла мать. Очевидно, она ждала его, и Женьке было понятно её беспокойство. Конечно же, она замечала, что несколько вечеров он приходил домой, мягко говоря, не совсем трезвый, и всячески старалась скрыть это от отца. Правда, Женька ходил к Мишке только тогда, когда отец был в поездке, а сегодня вечером он должен был быть дома. Мать с тревогой всматривалась в лицо Женьки, и эта тревога передалась ему.

— За мной… — с замирающим сердцем спросил он и сейчас же понял свою ошибку, но исправлять её было поздно, — никто не приходил?

— Нет, — мать сказала это так, словно она была виновата в том, что никого не было. — А кто должен был прийти?

Не отвечая, Женька прошел мимо нее. В столовой сидел отец и читал газету.

— Поздновато, сынок, домой приходишь, — осуждающим тоном заметил он.

— Каникулы у него, — тотчас вступилась мать, — можно, кажется, и погулять немного. Да и не поздно совсем: девяти ещё нет.

— Ну-ну, — добродушно согласился Курочкин-старший.

— Ты, Женечка, наверное, кушать хочешь? — захлопотала мать, — Вера! Вера! Неси Женечке обед!

На кухне раздался стук посуды.

— Ох уж эта Вера! — с сердцем произнесла Эльвира Петровна. — Вечно её целый год ждать нужно.

Она заторопилась на кухню. Отец с сыном остались одни. Помолчали. Потом отец отложил в сторону газету.

— Значит, сынок, кончаешь школу? А дальше куда подашься? Надумал уже?

Что-то сжало горло Женьке. Повинуясь безотчётному порыву, он схватил отца за руку.

— Папка! Возьми меня к себе на паровоз учеником!!

— Учеником, говоришь? Вот это надумал! — отец расхохотался. — Эх, сынок, сынок. Как бы мне не пришлось к тебе в ученики идти. Слышал, небось, что нашу дорогу на электрическую тягу переводят? Так вот, всех нас, машинистов, переучиваться, говорят, заставят. А ты — учеником! Нет, сынок, и думать об этом не моги! Твоё дело — учиться, университеты кончать. А я, пока жив, обеспечу тебя. Простым слесарем в случае чего пойду, и то сотни две в месяц выколочу!