AD - Садулаев Герман Умаралиевич

Непонятно, сказала это Диана, или Апам Напат, или это лишь подумалось им обоим. Страшная догадка промелькнула в уме у Дианы.

«А ты. ты, выходит, наш общий ребенок?»

«Почти так, – Апам Напат снова то ли смеялся, то ли блеял. – Почти, да не совсем. Вернее, совсем не так. Я не ваш ребенок. Я – это вы вдвоем, вместе. Ваше слияние, соединение. Двое как одно целое. Все, как ты хотела, Диана, все, как ты хотела, Сал-макида, все, как ты хотела, Ахи Будхнья, все… »

Диана проснулась в холодном поту и от чувства тошноты. Она вскочила с кровати и кинулась в туалет. Над унитазом сделала пару попыток проблеваться, но ничего не выходило из охваченного судорогами живота. Диана ополоснула в ванной лицо и рот и вернулась в комнату.

Мак проснулся и сидел на кровати, несколько нездешний от прерванного сна.

– Что с тобой?

– Ничего.

– Тебя тошнит?

– Немного.

– Ты беременна?

Диана обозлилась:

– От кого? От ветра? Ты когда со мной в последний раз занимался сексом? У меня после этого уже два раза месячные были, ты просто не заметил.

– От ветра.

Мак раскачивался, сидя на кровати, и говорил речитативом:

– От ветра, от камня, от воды.

– Эй, ты что? – Диана толкнула Мака в плечо.

– А?

– Ты что, бормочешь во сне?

– Нет. Просто вспомнил. Некоторые древние народы, этруски, например, считали, что женщина беременеет не от мужчины, а от духов, которые живут в ветре, камне или воде. Поэтому невесты ходили к священному камню или источнику, чтобы понести.

– Невесты и сейчас так делают. Приезжают к Медному всаднику и на набережную у Стрелки Васильевского острова. Зайка, а когда мы поженимся?

Мак словно не услышал вопроса:

– В Калининграде, представляешь, все невесты приходят к могиле Канта. Такой обычай. И не только приходят, но и садятся на надгробие. Я сам видел. Чтобы уже наверняка забеременеть от мертвеца. Смешно, ведь Кант был убежденным девственником. А теперь, то ли в награду, то ли в насмешку, посмертно получил право первой ночи всех невест города Кенигсберга.

– Тебя разбуди посреди ночи, и ты расскажешь что-нибудь эдакое, – пробурчала Диана.

– Тебе не нравится?

– Нравится. Даже очень. Ты у меня такой умный! Я тебя люблю.

– Я тебя тоже.

– Давай спать.

– Ага.

Диана легла, и Мак тоже принял горизонтальное положение.

– Да, а почему тебя тошнило?

– Не знаю. Сон дурацкий приснился.

– Странно. – задумался Мак.

– Что?

– Мне тоже снился сон. Что ты собака. И на тебе много-много щенят.

– Дурацкий сон.

– Нет, не дурацкий, и это даже не совсем сон, – возразил Мак. – Я видел. Ты такая, когда спишь. То есть когда твое тело спит, твоя душа имеет вот такую форму. Форму собаки. У каждой души есть вторая форма. Это еще не сама душа, она спрятана глубже, это ее другое тело, ночное, сонное. И ты собака. А щенята – души твоих детей. Они еще не рождены, но уже витают рядом с тобой, пьют, как молоко, твои соки. И ждут, пока ты дашь им тела.

– Зайка, ты меня пугаешь, – призналась Диана. – Лучше поспи.

– Нет, это нормально. Ничего страшного.

– В том, что я собака? Ты же боишься собак.

– Это я в дневном теле их боюсь. То есть мое дневное тело боится. А в другом, сонном теле, я собак совсем не боюсь.

– А какое у тебя сонное тело?

– Точно не знаю, я ведь не вижу себя со стороны. Но мне кажется, что птица. Когда я в ночном облике, то вижу мир так, как птица, наверное, видит – с небольшой высоты и в две стороны. Думаю, что я птица. Ворона, например. – Через пять минут Диане показалось, что Мак уже спит, но он вдруг внезапно добавил: – Хорошо, что ты не змея. В своем сонном теле я очень боюсь змей.

Канцона XXVI

И потому в аду они сошлись…

Приготовление пищи начинается с покупки ингредиентов. Бродя между полками и холодильными прилавками в гипермаркете, Катаев сочетал продукты в уме и составлял из них различные блюда. И думал о жизни.

Павлу Борисовичу нравилось готовить. Прежде всего потому, что он любил хорошо и вкусно поесть. Доказательством этой его склонности служило небольшое брюшко, нависшее над брючным ремнем. Худой повар вызывает сомнения и подозрения. Повар должен быть слегка полноват. Как Павел Катаев. Весьма возможно, что из Катаева мог получиться неплохой повар.

И сам он был бы при этом намного счастливее. Не только результат, но и процесс приготовления пищи приносил Катаеву удовлетворение. Гораздо большее, чем расследование уголовных преступлений. Ведь, по правде говоря, следователем Павел Борисович был не ахти каким.

Да, лучше бы Катаев стал поваром. К тридцати годам он вполне мог дорасти до должности шеф-повара в большом и хорошем ресторане: стоял бы на кухне, в белом халате, толстый и важный, а вокруг шныряли бы поварята в больших колпаках, с маленькими кастрюльками и сковородками в руках.

Катаеву понравилась эта воображаемая картинка, и он мысленно сделал стоп-кадр.

Большинство людей в современном обществе глубоко несчастны потому, что принуждены волею обстоятельств и по логике существующей экономической системы заниматься не тем, для чего родились.

Возможно ли было для Павла, чтобы его судьба и карьера сложились совершенно иначе? Мог ли он, отличник и знайка, после школы пойти учиться в какой-нибудь кулинарный техникум или, как это сейчас называется, колледж? Нет, никто бы ему не разрешил. К тому же он и сам ничего не знал о своем истинном призвании до того, как стал жить один. Раньше он не пробовал готовить, если не считать яичницу с колбасой. В родительском доме кухню узурпировала мать. Только она постоянно готовила еду. Этот вечный борщ, кроваво-красный от тертой свеклы. И тираническое «ешь, что дают!». И истерическое «мать готовила, старалась, а он нос воротит!» Павел ненавидел свеклу и все производные от этого кошмарного корнеплода. Павлу казалось, что свекла, подобно мандрагоре, произрастает на местах преступлений, жестоких убийств. Павлу казалось, что в одной из прошлых жизней жена отравила его свеклой. Вероятно, подсыпала цианистый калий в борщ. Или растолкла крысиный яд и заправила отравой свекольный салат. Или это была селедка под шубой, под шубой из тертой свеклы, только это оказалась не селедка, а ядовитая японская рыба фугу, поскольку Павел был тогда японским самураем. Павел верил, что одну из своих прошлых жизней закончил именно так. Поэтому в этой жизни ненавидел свеклу. И женщин. Особенно сочетание свеклы и женщин.

Борщ готовился один раз и на всю неделю. Огромная кастрюля с борщом ставилась в холодильник. Для того чтобы она помещалась в холодильник «Юрюзань», сняли одну из поперечных решетчатых полок. И всю неделю полагалось есть борщ. Который, согласно официальной идеологии, согласно непререкаемой кулинарно-религиозной догме, становился вкуснее и полезнее с каждым днем. Спорить с этим означало впасть в смертный грех, ересь, отколоться от русской традиции, стать ренегатом великой русской идеи. Вчерашний борщ вкуснее свежего – это столп и основа русской мысли, византийства и мессианства русского народа, это прозрение и дар, великий вклад русской культуры в мировую цивилизацию.

Похожее открытие есть, кажется, только уко-рейцев. Они так готовят свое лучшее национальное блюдо: в котел, стоящий посереди площади на солнцепеке, бросают мясо, рыбу, корнеплоды и травы. Все это загнивает пару недель. Процессы брожения превращают содержимое котла в густую и пахучую жижу. Когда вонь из-под чуть приподнятой крышки сшибает в обморок тестового среднестатистического белого туриста, блюдо считается готовым, и все селение устраивает пир. Это называется корейский борщ. Или не борщ. Но вполне могло бы называться и так.

Каждый вечер мать отливала немного борща из большой кастрюли в маленькую, разогревала и подавала на стол. Это был ужин. Одно и то же блюдо каждый день. По утрам разрешалось сделать себе яичницу с колбасой, бутерброды, отварить сосиски. Завтрак всегда становился праздником. На обед полагалось есть тот же борщ. Павел возвращался из школы, когда родителей еще не было дома, поэтому должен был разогревать борщ самостоятельно. Но мальчик предпочитал варить себе суп из пакета – продавались такие пакеты, суп куриный с вермишелью, еще задолго до кубиков Магги. Ужинали вместе, и борща никак не удавалось избежать. Такой ужин Павка с радостью отдал бы злейшему своему врагу. Пусть сдохнет, собака.