Против зерна: глубинная история древнейших государств - Джеймс С. Скотт

продовольствия. Соответственно, когда город-государство разрушался вместе со своими оборонительными стенами, оседлое земледелие, как правило, тоже исчезало с этой территории. Для того времени было характерно разрушение стен побежденного города государством-победителем. Сконцентрированные в одном месте ценные ресурсы искушали грабителей и требовали защиты. Их пространственная концентрация упрощала защиту, а ценность оправдывала затрачиваемые усилия. Вот почему крестьянство изо всех сил держалось за свои поля и сады, дома, амбары и скот – их сохранение было вопросом выживания. Неудивительно, что в «Эпосе о Гильгамеше» царь-основатель государства возводит городские стены, чтобы защитить свой народ. Следует ли на этом основании считать создание государства результатом совместных усилий (возможно, общественного договора) подданных-земледельцев и их правителя (а также его воинов и инженеров) по защите урожаев, семей и скота от нападений других государств или безгосудар-ственных народов?

На самом деле все было намного сложнее. Как земледелец пытался защитить свой урожай от хищников (людей и нелюдей), так и государственные элиты были заинтересованы в охране «мышечного каркаса» своей власти – земледельческого населения и зернохранилищ, привилегий и богатств, политических и ритуальных полномочий. Оуэн Латтимор и другие авторы считали, что Великая Китайская стена (или стены) была построена, чтобы удержать китайских земледельцев-налогоплательщиков внутри государства, а не только чтобы удержать варваров (кочевников) за его пределами. Иными словами, городские стены были призваны сохранить внутри своего диаметра основы государственности. Так называемые антиаморрейные стены между Тигром и Евфратом также должны были удержать земледельцев в государственной «зоне», а не только аморреев – за ее границами (значительное их число уже расселилось по аллювиальной равнине). По мнению одного ученого, возведение стен стало результатом усиления централизации власти в Уре Третьей династии: их строили, чтобы не позволить мобильному населению ускользнуть от государственного контроля или чтобы защититься от тех, кто был принудительно выдворен за городские стены. Таким образом, «задачей стен было обозначение пределов политического контроля»[122]. Удержание и контроль населения – главные причины возведения стен и их основные функции, подтверждающие, что бегство подданных было серьезной проблемой для древних государств (более подробно – в главе 5).

Письменность создает государства: ведение записей и учет

Быть управляемым значит, что каждое ваше действие, каждая ваша сделка отмечена, занесена в реестр, учтена, обложена налогом, проштампована, измерена, пронумерована, оценена, лицензирована, санкционирована, предупреждена, предотвращена, изменена, уточнена, наказана.

Пьер-Жозеф Прудон

Крестьянство благодаря долгим наблюдениям за искусством государственного строительства, всегда понимало, что государство – это машина, ведущая записи, учет и замеры. Поэтому, когда в деревне появлялся землемер с геодезическим оборудованием или переписчики с блокнотами и опросными листами, чтобы зарегистрировать домохозяйства, подданные понимали, что не за горами такие напасти, как воинский призыв, барщина, изъятие земли, подушевые поборы или новые налоги на землю. Они догадывались, что за государственной машиной принуждения скрываются груды бумаг – списки, официальные документы, налоговые сводки, реестры населения, нормативные акты, инструкции, приказы, которые в большинстве своем их озадачивали и были за пределами их понимания. Крестьянское мировоззрение четко идентифицировало государственную документацию как источник своего угнетения, поэтому первым шагом многих крестьянских восстаний было сожжение дотла местной администрации, где хранилась вся эта документация. Осознав тот факт, что государство видит территории и подданных через свои записи, крестьянство решило, что ослепление государства положит конец его бедам. Как точно подмечено в древней шумерской поговорке, «у человека может быть и король, и господин, но бояться он должен сборщика налогов»[123].

Южная Месопотамия была сердцем не одного, а нескольких взаимосвязанных экспериментов в сфере государственного строительства с 3300 по 2350 год до н. э. Подобно Воюющим царствам Китая и поздним греческим полисам, южные аллювиальные равнины стали колыбелью соперничавших городов-государств, жизнь которых изобиловала взлетами и падениями. Наиболее известны из них Киш, Ур и, прежде всего, Урук, где происходило нечто удивительное и не имевшее исторических аналогов. С одной стороны, группы священников, сильных мужчин и местных лидеров расширяли и институционализировали те структуры власти, что прежде опирались только на идиоматику родства. Впервые в истории они создали нечто напоминавшее современное государство, хотя и не мыслили происходившее в такой терминологии. С другой стороны, тысячи земледельцев, ремесленников, торговцев и работников как бы были перепрофилированы в подданных, для чего были подсчитаны, обложены налогами, призваны на военную службу, принуждены к труду и подчинены новой форме контроля.

Примерно в то же время появились первые формы письменности[124]. Почти одновременное возникновение первых государств и первых форм письменности искушает сделать грубый функционалистский вывод, что будущие чиновники изобрели системы обозначений, которые имели первостепенное значение для государственного строительства. Действительно, невозможно помыслить даже самые древние государства без систематических технологий количественного учета, даже если таковой имел форму узелкового письма инков (кипу). Безусловно, первое условие государственного присвоения (для любых целей) – инвентаризация имеющихся ресурсов (населения, земли, урожая, поголовья скота и складских мощностей). Однако эта информация, как и кадастровая съемка, быстро устаревает. Государственная экспансия требовала постоянного документального учета поставок зерна, отработанной барщины, реквизиций, счетов и т. д. Как только государственное образование разрасталось до нескольких тысяч подданных, ему требовались иные системы исчисления и формы документооборота, чем память и устная традиция.

В качестве убедительного примера взаимосвязи государственного управления и письменности можно привести Месопотамию, где она использовалась, по сути, для бухгалтерского учета за полтысячелетия до того, как начала отражать те цивилизационные достижения, что мы сегодня с ней связываем, – литературу, мифологию, хвалебные гимны, царские родословные и генеалогии, исторические хроники и религиозные тексты[125]. Например, величественный «Эпос о Гильгамеше» датируется Третьей династией Ура (около 2100 года до н. э.), т. е. тысячелетием позже первого использования клинописи для государственных и коммерческих нужд.

Какие выводы о реальном управлении на местах в Шумере можно сделать из коллекции клинописных табличек, которые были восстановлены и переведены? Как минимум они показывают, как много усилий было потрачено на создание системы обозначений, которая позволила правителям и храмовым чиновникам оценивать рабочую силу и ее производительность, а также отбирать у населения зерно и труд. Безусловно, мы хорошо знаем современную бюрократию и понимаем, что документы не всегда отражают реалии жизни: их подделывают и заполняют неверными сведениями в личных интересах или в угоду начальству. Правила и положения, скрупулезно прописанные на бумаге, могут вообще не работать на практике. Земельные реестры могут быть подтасованы, утрачены или быть неточны. Порядок ведения записей, как и порядок на плацу, часто скрывает чудовищный хаос в реальном управлении и на поле битвы. Записи часто показывают нам некоторую утопическую картину государственного управления, которая похожа на классификационную модель Линнея своей логикой – категории и единиц измерения