Перед бурей - Иван Майский

совсем особое дело. Медицинская помощь населению в то

время была поставлена очень плохо. На сотни верст в

окружности не бывало ни врача, ни больницы. Прибреж

ные жители знали, что с арестантской баржей всегда пла-

вает «дохтур». И едва мы успевали пристать к берегу, к а к

к отцу устанавливалась длинная очередь пациентов. Конеч

но, строго формально он не обязан был их лечить. На этом

основании некоторые коллеги отца, также плававшие на

арестантских баржах, просто «гнали в шею» приходивших

на остановках больных. Но отец считал, что медицинские

знания ему даны для того, чтобы служить народу, — и

потому наша баржа на пристанях превращалась в прием

ную врача, густо набитую народом. Отец старался делать,

что мог. Бывали замечательные случаи.

Помню, в селе Демьянском, на Иртыше, отца позвали

на трудные роды. Матери и ребенку грозила смерть. Отец,

вступил в упорное единоборство с природой. Час проходил

за часом. Погрузка дров уже кончилась. Пароход должен

был уходить. Капитан посылал к отцу одного гонца за

другим, требуя его возвращения на баржу. Но отец от

правлял их каждый раз назад с одним и тем же ответом:

«Сейчас», а сам продолжал оставаться на месте «боя».

В результате пароход опоздал на три часа, но зато мать и

ребенок были спасены.

В другой раз дело происходило в Сургуте — крохотном

уездном городке, расположенном при впадении реки Вах

95

в Обь. К отцу привели уже немолодого остяка, которого в

тайге, дня за два перед тем, сильно «поцарапал» мишка.

Рана была ужасная: вся кожа, с волосами, была содрана

с верхней части головы рассвирепевшим медведем, его мо

гучие лапы оставили ясные следы и на черепной коробке

охотника. Все это было густо залито запекшейся кровью и

замотано какими-то грязными, слипшимися тряпками.

Остяк почти лишился чувств, пока отец освобождал его

рану от этих тряпок. Потом отец произвел обследование,

прочистил, промыл рану, насколько возможно было, привел

в порядок черепную коробку, забинтовал голову и, нако

нец, дал пострадавшему некоторые простейшие указания

насчет дальнейшего поведения. Отец был, однако, далек

от оптимизма.

— Сомневаюсь, чтобы он выжил, — заметил отец, ког

да остяка вывели из лазарета.

И, однако, он выжил! Это было настоящее чудо, кото

рому помогла могучая природа охотника. Через два рейса

остяк пришел опять на баржу — уже здоровый, веселый —

благодарить отца. Он принес с собой в качестве подарка

мешок кедровых орехов в шишках. Не принять подарок —

значило кровно оскорбить охотника. Отец принял подарок.

Орехи оказались прекрасные, и мы без перерыва щелкали

их на всем остальном пути до Томска.

В эту же остановку в Сургуте отец имел не совсем

обычный визит. К нему пришел местный священник, отец

Евлампий, и просил уделить кой-какие медикаменты из

аптечных запасов арестантской баржи. Отец, вообще не

любивший духовенства, вначале держался сухо и офици

ально. Однако посетитель мало походил на обычный тип

«попа», с которым мы привыкли встречаться в Омске, и

разговор скоро принял более естественный и даже друже

ский характер. Оказалось, что отец Евлампий вот уже

свыше пятнадцати лет живет в Сургуте и все свои силы

посвящает работе среди остяков. Приход у него гигант

ский — свыше тысячи верст в поперечнике, и подавляющее

большинство населения в этом приходе остяки — малень

кое финское племя, с незапамятных времен живущее в

бассейне течения Оби. Отец Евлампий хорошо знал остя

ков, изучил их язык, нравы, быт, религию. Православные

миссионеры той эпохи обычно относились к просвещаемым

ими «неверным» с высокомерием и презрением. В отце

Евлампий, однако, этого совсем не замечалось. Наоборот,

96

он говорил об остяках с большим сочувствием, почти с

нежностью.

— Меня поражает сила прирожденного им инстинкта,—

рассказывал Евлампий. — Я часто выхожу побродить в лес

в окрестностях Сургута. Беру с собой маленьких остяцких

ребятишек. Отойдем две-три версты, а то и больше. Я уже

заблудился, не могу найти дороги домой. А ребятам хоть

бы что! Я всегда на них полагаюсь: непременно выведут

куда надо.

Евлампий много говорил о трудностях своей жизни и

работы. Сургут — о д н о из стариннейших русских поселений

в Сибири: оно основано в 1593 году, но это настоящий край

земли. В городке тысяча жителей — почти исключительно

рыбаки и охотники. Исправник, церковь, приходская школа,

казенная винная лавка, тюрьма. Телеграфа нет. Летом

связь с внешним миром поддерживается пароходами.

В остальное время городок отрезан от всего на свете. По

крайней мере, раз в год Евлампий объезжает всю свою

паству. Он берет каюк (большая гребная лодка с малень

кой каютой без окон) и отправляется в долгий путь — от

одного остяцкого поселка до другого. Расстояния между

поселками огромные — сто, двести и больше верст. В каж

дом поселке Евлампий остается по неделе, по две — творит

службы, венчает, крестит, хоронит (пост-фактум), пропове

дует «слово божие», оказывает медицинскую помощь, раз

решает споры и конфликты. Остяки формально числятся

православными, однако Евлампий не скрывал, что своим

языческим богам они больше верят, чем «святой троице».

— Самое трудное, — говорил Евлампий, — это река Вах.

Подыматься по ней мне приходится почти тысячу верст.

Места дикие, нелюдимые, холодные. Осенью ледоход все

гда начинается с Ваха. Коли лед пошел по Ваху — значит

кончено: всю Обь льдом запрудит. И люди по Ваху тоже

подстать: темные, хмурые, упрямые. Никому не верят.

Чуть что, норовят в лес уйти. А в лесу кто же их найдет?

Тайга-матушка без конца-краю. От Сургута до Енисея —

почитай тысячу верст — одна сплошная тайга без пере

рыва. Даже остяки бродят лишь по краям тайги. Редко

кто заходит глубже ста — ста пятидесяти верст от тече

ния рек. А дальше? Что там дальше? Никто не знает.

Там никогда не ступала нога человека.

Мы вышли с отцом на берег проводить отца Евлампия.

Уже темнело. Матросы заканчивали погрузку дров, и