Эмма - Джейн Остин

Мистер Уэстон не берет все к сердцу, он человек легкий, веселого склада.Понимает вещи такими, каковы они есть, и умеет находить в них хорошее, скорее видя, как я подозреваю, источник утехи в том, что принято именовать «обществом» — то есть возможности пять раз в неделю есть, пить и играть в вист с соседями, — нежели в привязанности домашних и прочем, что можно обрести в кругу семьи.

Emma could not like what bordered on a reflection on Mr. Weston, and had half a mind to take it up; but she struggled, and let it pass.

Эмме не нравилось, что этот отзыв о мистере Уэстоне граничит с осуждением; ее так и подмывало дать ему отпор, однако она совладала с собою и промолчала.

She would keep the peace if possible; and there was something honourable and valuable in the strong domestic habits, the all-sufficiency of home to himself, whence resulted her brother's disposition to look down on the common rate of social intercourse, and those to whom it was important.—It had a high claim to forbearance.

Важнее было сохранить мир и покой — и притом нечто возвышенное, благородное было в приверженности ее зятя семейным устоям, в самодовлеющей ценности для него домашнего очага — отсюда и проистекала его склонность с пренебрежением смотреть на более поверхностные, упрощенные отношения между людьми и на тех, кто их предпочитает. За это можно было простить ему многое.

CHAPTER XII

Глава 12

Mr. Knightley was to dine with them—rather against the inclination of Mr. Woodhouse, who did not like that any one should share with him in Isabella's first day.

К обеду ждали мистера Найтли — что не внушало большого восторга мистеру Вудхаусу, который ни с кем не желал бы делить в первый же день общество Изабеллы.

Emma's sense of right however had decided it; and besides the consideration of what was due to each brother, she had particular pleasure, from the circumstance of the late disagreement between Mr. Knightley and herself, in procuring him the proper invitation.

Однако Эмма, движимая чувством справедливости, одержала верх; к сознанию, что каждый из братьев вправе рассчитывать на эту. встречу, примешивалось у нее особое удовольствие, что ей представился случай пригласить мистера Найтли в Хартфилд после их недавней размолвки.

She hoped they might now become friends again.

Она надеялась, что теперь они могут вновь стать друзьями.

She thought it was time to make up.

Ей казалось, что им пора помириться.

Making-up indeed would not do.

«Помириться», впрочем, было не то слово.

She certainly had not been in the wrong, and he would never own that he had.

Она, конечно, была права, а он, хоть и был не прав, никогда бы в том не признался.

Concession must be out of the question; but it was time to appear to forget that they had ever quarrelled; and she hoped it might rather assist the restoration of friendship, that when he came into the room she had one of the children with her—the youngest, a nice little girl about eight months old, who was now making her first visit to Hartfield, and very happy to be danced about in her aunt's arms.

Об уступке другому, таким образом, речь не шла, но наступило время сделать вид, что оба позабыли о ссоре.Возобновлению дружбы, втайне надеялась Эмма, должно было благоприятствовать то обстоятельство, что, когда он вошел в комнату, при ней находилась одна из племянниц — младшая, симпатичнейшая девица восьми месяцев от роду, которая впервые пожаловала в Хартфилд и блаженствовала теперь, кружась по комнате на руках у тетки.

It did assist; for though he began with grave looks and short questions, he was soon led on to talk of them all in the usual way, and to take the child out of her arms with all the unceremoniousness of perfect amity.

Ее надежда сбылась, ибо, начавши с серьезных взглядов и сухих, отрывистых вопросов, он незаметно разговорился и отобрал у нее девочку с бесцеремонностью, свидетельствовавшей о полном дружелюбии.

Emma felt they were friends again; and the conviction giving her at first great satisfaction, and then a little sauciness, she could not help saying, as he was admiring the baby,

Эмма поняла, что они снова друзья; эта уверенность в первые минуты придала ей духу, а затем и бойкости, и, пока он любовался девочкой, она не удержалась от шпильки:

"What a comfort it is, that we think alike about our nephews and nieces.

— Как утешительно, что мы с вами сходимся в суждениях о наших общих племянниках и племянницах!

As to men and women, our opinions are sometimes very different; but with regard to these children, I observe we never disagree."

Когда речь идет о взрослых, наши взгляды порою совершенно различны, но в отношении этих детей, я замечаю, между нами всегда царит согласие.

"If you were as much guided by nature in your estimate of men and women, and as little under the power of fancy and whim in your dealings with them, as you are where these children are concerned, we might always think alike."

— Ежели бы в оценке взрослых вы более руководствовались природою и были столь же свободны в отношениях с ними от власти прихоти и каприза, как в поведении с детьми, то наши мнения сходились бы постоянно.

"To be sure—our discordancies must always arise from my being in the wrong."

— Ну, разумеется, все разногласия происходят от того, что я не права.

"Yes," said he, smiling—"and reason good.

— Да, — отвечал он с улыбкой, — и по вполне понятной причине.

I was sixteen years old when you were born."

Когда вы появились на свет, мне уже шел семнадцатый год.

"A material difference then," she replied—"and no doubt you were much my superior in judgment at that period of our lives; but does not the lapse of one-and-twenty years bring our understandings a good deal nearer?"

— Существенная разница для того времени, — возразила она, — в ту пору нашей жизни вы, бесспорно, могли судить обо всем гораздо лучше меня — но разве за двадцать один год, прошедший с тех пор, мы не изрядно приблизились друг к другу в способности судить и понимать?

"Yes—a good deal nearer."

— Да, изрядно.

"But still, not near enough to give me a chance of being right, if we think differently."

— Но все же не настолько, чтобы я вдруг оказалась правой, ежели мы думаем розно?

"I have still the advantage of you by sixteen years' experience, and by not being a pretty young woman and a spoiled child.

— Я все-таки старше на шестнадцать лет и, значит, опытней, а еще имею то преимущество, что я не хорошенькая девица и не балованное дитя.

Come, my dear Emma, let us be friends, and say no more about it.

Полноте, милая Эмма, оставимте это и будемте друзьями.

Tell your aunt, little Emma, that she ought to set you a better example than to be renewing old grievances, and that if she were not wrong before, she is now."

А ты, маленькая Эмма, скажи своей тетушке, чтобы не подавала тебе дурной пример, вороша старые обиды, и пусть знает, что, если даже она не совершила ошибку прежде, то совершает ее теперь.

"That's true," she cried—"very true.

— Вот это верно сказано, — воскликнула Эмма, — очень верно!

Little Emma, grow up a better woman than your aunt.

Будь лучше тетки, когда вырастешь, маленькая Эмма.

Be infinitely cleverer and not half so conceited.

Постарайся стать в тысячу раз умнее ее и мнить о себе в тысячу раз меньше.

Now, Mr. Knightley, a word or two more, and I have done.

А теперь, мистер Найтли, еще два слова, и кончено.

As far as good intentions went, we were both right, and I must say that no effects on my side of the argument have yet proved wrong.

В части добрых намерений мы были оба правы, и, нужно сказать, живых доказательств того, что я не права, как не было, так и нет.

I only want to know that Mr. Martin is not very, very bitterly disappointed."

Я только хочу услышать, что мистер Мартин не очень... не слишком сильно горюет.

"A man cannot be more so," was his short, full answer.

— Сильнее невозможно, — был краткий и прямой ответ.

"Ah!—Indeed I am very sorry.—Come, shake hands with me."

— Вот как?..Право, очень жаль. Ну что ж, теперь пожмемте друг другу руку.

This had just taken place and with great cordiality, when John Knightley made his appearance, and

Едва лишь рукопожатие, и притом самое сердечное, состоялось, как появился Джон Найтли и последовали скупые, в истинно английском духе:

"How d'ye do, George?" and

«Здравствуй, Джордж» и

"John, how are you?" succeeded in the true English style, burying under a calmness that seemed all but indifference, the real attachment which would have led either of them, if requisite, to do every thing for the good of the other.

«Джон, как поживаешь», скрывающие под видимой невозмутимостью, едва ли не равнодушием, глубокую привязанность, которая в случае надобности побудила бы каждого из них сделать ради другого все на свете.

The evening was quiet and conversable, as Mr. Woodhouse declined cards entirely for the sake of comfortable talk with his dear Isabella, and the little party made two natural divisions; on one side he and his daughter; on the other the two Mr. Knightleys; their subjects totally distinct, or very rarely mixing—and Emma only occasionally joining in one or the other.

Вечер прошел за мирною беседой; мистер Вудхаус на сей раз изменил картам, дабы спокойно и всласть наговориться с душенькой Изабеллой, и маленькое общество само собою разделилось на две части: с одной стороны отец и дочь, с другой братья Найтли; каждая со своим предметом разговора, который лишь изредка становился общим, — а Эмма время от времени вставляла слово то там, то тут.

The brothers talked of their own concerns and pursuits, but principally of those of the elder, whose temper was by much the most communicative, and who was always the greater talker.

Братья толковали о своих делах и заботах, причем главным образом тех, которые имели касательство до старшего, гораздо более общительного по природе и большого любителя поговорить.

As a magistrate, he had generally some point of law to consult John about, or, at least, some curious anecdote to give; and as a farmer, as keeping in hand the home-farm at Donwell, he had to tell what every field was to bear next year, and to give all such local information as could not fail of being interesting to a brother whose home it had equally been the longest part of his life, and whose attachments were strong.

Как мировой судья, он пользовался всякой возможностью обсудить с Джоном ту или иную тонкость закона или хотя бы поделиться с ним любопытным случаем из своей практики; как хозяин, которому приходилось заправлять фермою при фамильном имении, пользовался всякой возможностью рассказать о том, что уродит в будущем году каждое поле, и сообщить все домашние новости, зная, что они не могут не быть интересны его брату, который большую часть жизни провел, как и он, под Донуэллским кровом и имел обыкновение хранить верность своим привязанностям.