Карта императрицы - Дмитрий Вересов

— Ну и что? — спросил недоуменно Вирхов. — Что здесь особенного?

— Да как же, Карл Иваныч! Ведь в деле, которое вы мне велели изучить, есть записка! Та, что вы нашли после пожара в Аничковом! Та, где какую-то Клавку зовет Адриан…

— Погодите, погодите, дайте сообразить. — Вирхов начинал догадываться, куда клонит Павел Миронович. — Вы намекаете, что записку писал этот Адриан Ураганов? То бишь Ванька Попов?

— А если это он поджег Аничков, — не унимался кандидат, — вместе со своей чертовой куклой Клавкой? Тогда все сходится, даже тот следок, помните, с каминной доски…

— Да, таким лаптем я себя давно не ощущал, — с досады Вирхов заскрежетал зубами, — сам гнал преступника на свободу, спасал от правосудия… Где же теперь его искать?

— А вдруг его дружок, доктор, знает? — в голосе Тернова слышалось неуместное ликование.

— Доктор? Ладно, выясни его фамилию.

— А я уже выяснил, Карл Иваныч. Фамилия его известная…

— Неужели Коровкин? — оторопел Вирхов.

— Нет, Карл Иваныч, нет! Хотя он настоящий врач, но пил страшно, разжалован в фельдшеры. Фамилия его — Придворов!

Глава 21

Доктор Коровкин сидел в гостиной дома господина Шебеко, пребывая в прескверном настроении после пережитого накануне. Он так ждал встречи с другом и учителем, профессором Муромцевым! И вот! Мало того, что вчера все они испытали нервное потрясение, когда в его саквояже обнаружили карту, так еще явился невовремя несносный страховой агент!

Клим Кириллович тогда понял, что агент разыскал его у Муромцевых по поручению Екатерины Борисовны. Не увидев своего конфидента на фотовыставке в Пассаже, девушка попросила добродушного Модеста встретиться с доктором и передать ему всего два слова: «Призрак ожил». Условная фраза сомнений не оставляла — наверняка в Пассаже перед фрейлиной предстал шантажист или его посредник.

Правда, беглые соображения доктора были порядком поколеблены Мурой. Она настаивала, что Модест не просто так заявился к Муромцевым. Он, несомненно, сообщник тех, кто убил Аглаю Фомину и подменил фальшивой картой настоящую в Екатерингофском дворце. Мура считала, что доктора подкарауливают преступники — и едва он покинет дом, на него с тетушкой Полиной нападут.

Ее подозрения укрепились после того, как горничная Глаша передала записку, полученную с посыльным, в которой говорилось, что мистер Стрейсноу умирает. Клим Кириллович сразу же бросился звонить в гостиницу Лихачева: портье ответил, что мистер Стрейсноу в настоящее время почивает в своем номере, кишечное расстройство его больше не беспокоит, на ужин ему принесли из ресторана баранину с овощами и жареной картошкой.

— Вот, вы видите, я права, — страстно убеждала Мура, — это фальшивая записка. Ее писал не сэр Чарльз. Кому-то хочется, чтобы Клим Кириллович немедленно покинул наш дом: фрейлина, болезнь англичанина — лишь повод выманить его отсюда, изъять у него вещественное доказательство преступления… Я предлагаю обмануть преследователей. Холст надо переложить в какой-нибудь баул, который вынесет к извозчику дворник. А Полина Тихоновна и Клим Кириллович с саквояжем выйдут и сядут в экипаж. В саквояж положим что-нибудь ненужное…

После длительной дискуссии Муромцевы и Коровкины решили реализовать план Муры. А утром, если все будет в порядке, профессор с дочерьми навестят англичанина.

«Неужели здоровью мистера Стрейсноу что-то угрожает? — размышлял уже в постели доктор Коровкин. — И если он все-таки болен, то неужели будет просить руки Брунгильды на смертном одре?»

Много, много кое-чего передумал в минувшую ночь доктор Коровкин. Они с Полиной Тихоновной допоздна не ложились спать: раз преступники не объявились по дороге и позволили им благополучно добраться до аптеки, где Клим Кириллович частично восполнил пропажу инструментов и лекарств, а потом смогли спокойно доехать и до дома, то они непременно дадут о себе знать на Большой Вельможной. Не дождавшись появления преследователей, а потому так и не сообщив следователю Вирхову о своих проблемах, доктор Коровкин и его тетушка забылись к рассвету тяжелым, беспокойным сном.

Вопреки печальным обстоятельствам Клим Кириллович проснулся в положенный час, принял водные процедуры, позавтракал и договорился с тетушкой, что если нагрянут подозрительные личности — сказать им, что доктор направился к господину Шебеко, и после этого звонить Вирхову. Если же Карл Иванович пожалует сам и начнет выяснять про карту, похищенную в Екатерингофском дворце, честно признаться ему, что карту им подложили, и предъявить ее.

Полина Тихоновна уверила племянника, что он может не беспокоиться — все его указания она выполнит наилучшим образом.

— А тебе не показалось, Климушка, что Машенька ревнует тебя к Екатерине Борисовне? — уже в прихожей осторожно спросила она, поправляя шарф на шее племянника. — Как она сердилась, когда вчера ты собирался ехать к Шебеко…

Доктор перебирал в уме впечатления минувших суток, пока в гостиной не появился сам хозяин дома.

— Добрый день, милейший Клим Кириллович, — дородный старик играл сочной октавой, оправляя стеганную шелковую куртку, — вы уж нас, стариков, извините, мы по-домашнему, без церемоний.

— Рад вас видеть в добром здравии, Ермолай Егорович, — поднимаясь со стула, доктор почувствовал легкую дрожь в коленках — после бессонной ночи так бывает всегда. — Вы, говорят вчера посетили фотовыставку в Пассаже?

— Удивительное зрелище, хоть я ничего в технике и не понимаю, — пустился в рассказы старик Шебеко, — «Кодаки» да «Стеффены» разные, техника из Англии, Америки… Но и мы не промах… Вообразите, лейтенант Апостоли представил двойную фотографическую камеру. Он делал ею снимки с расстояния сто сорок миль, и очень удачные, ему удалось передать даже движение морских судов, игру волн.

— Сто сорок миль? — удивился доктор. — Да это же едва ли не триста верст — расстояние до Пскова! Неужели из столицы можно Псков фотографировать? Или из Пскова столицу?

— Не знаю, батюшка, сам дивлюсь. Но у этого аппарата, говорят, большое будущее. А я думаю, что и опасность есть: разве от такого мощного аппарата защитишь свою частную жизнь? Но там и другое было. Катенька все больше смотрела художественные фотографии, похожие на картины, на гравюры… Да, я только ахал и дивился. Пока не повезло с чичероне…

— Добрый день, милый доктор, — бесшумно вплыла в гостиную Прасковья Семеновна, — это уж промеж собой мы его чичероне назвали, в шутку. Обаятельнейший молодой человек.

— Неужели Модест Багулин? — улыбнулся доктор.

— Не угадали. Зовут его Илья Михайлович Холомков.

— Да? — Доктор поднял брови. — А Екатерина Борисовна…

— Она сама вам все расскажет, если захочет. — Ермолай Егорович протянул руку к колокольчику. — Пригласи Екатерину Борисовну, скажи, доктор пожаловал, — велел он возникшему в дверях лакею в расшитой галунами ливрее. И когда тот удалился, грустно добавил: — Катенька вас все дожидалась, на головокружение жалуется… Да и не мудрено — убийство, пожары…

Екатерина Борисовна появилась скоро, на ней было надето миленькое домашнее платье: узкие оборки по стоячему вороту и по манжетам длинных рукавов, тяжелая юбка темно-синего платья расшита по низу лилиями, собранными в гирлянды. Цвет платья подчеркивал бледность нежного личика, голубизну глаз, под которыми Клим Кириллович с тревогой и сожалением заметил темные круги.

— Что вас беспокоит, Екатерина Борисовна? — ласково спросил он, усаживаясь рядом с девушкой на диван и прикасаясь к хрупкому запястью. Пульс Катеньки оказался ровным, без перебоев, хорошего наполнения.

— Весеннее недомогание, наверное. Да и кто в Петербурге не бледен в эту пору? — с беспокойством вглядываясь в печальное личико внучки, поставил свой диагноз Ермолай Егорович.

Катенька смотрела на Клима Кирилловича умоляющими глазами, жаловалась на слабость, на бессонницу, на непонятную тревогу — и выразительно прикладывала руку к груди, доктор заподозрил, что за складками лифа она скрывает что-то важное.

Наконец осмотр, производимый под бдительным оком стариков, закончился. Доктор не нашел ничего опасного, так, легкая анемия, слабость, вызванная неверными весенними погодами Петербурга, обычное утомление нервов. Сон, моцион, правильное питание, можно немного бромистого натра, если тревожные состояния не исчезнут.

— Бабушка, а не показать ли Климу Кирилловичу померанцевое деревце? — неожиданно спросила юная пациентка и, повернувшись к Климу Кирилловичу, деланно-веселым голоском добавила: — Оно сейчас цветет, удивительно красиво. Не хотите ли посмотреть?

И так как и бабушка, и Клим Кириллович выразили согласие, она поднялась с обитого красным бархатом дивана и пригласила доктора следовать за ней. Доктор с готовностью покинул просторную комнату, загроможденную мебельной мелочью — салонными столиками, стульчиками из карельской березы, ширмочками из бамбука, и последовал за Катенькой в зимний сад, его отделяла от гостиной широкая стеклянная стена.