Мыс Трафальгар - Артуро Перес-Реверте

– У меня аж во рту пересохло.

У Маррахо тоже, но он молчит. Комендор Пернас, отвечающий за орудие номер одиннадцать по бакборту и за его близнеца по штирборту (если придется вести огонь на оба борта, он поровну распределит между ними прислугу), подробно разъяснил каждому его задачи и в общих чертах рассказал, как пользоваться инструментом для зарядки, стрельбы и перезарядки пушек. В общем-то, сказал он, все зависит от того, насколько быстро мы споемся. Понятно? Эти английские собаки стреляют быстрее нашего, а потому мы должны кровь из носу не отставать. Смотрите. Вот эти круглые штуковины – ясное дело, ядра, они служат для того, чтобы дырявить этим злодеям корпуса. Вот эти – ломики с половинками ядер на концах – называются книпели, они для того, чтобы сносить этим сукиным детям снасти, мачты и реи. Вон в тех брезентовых мешочках – заряды картечи, шестнадцать двухфунтовых ядер: при выстреле они взрываются, разлетаются и крошат в фарш всех, кто попадется под горячую руку. Вам понятно? Теперь вот что: мы – самая нижняя батарея на корабле, поэтому картечь нам вряд ли сильно пригодится, а вот книпели – в самый раз. Сшибать им мачты, бушприт и все такое, думаю, будем издали. А когда окажемся рядом, надо будет бить тридцатишестифунтовыми ядрами по корпусу, по портам, чтобы вывести из строя их пушки, по рубке, чтобы разбить штурвал – тогда они потеряют управление – или прямо поверх ватерлинии, чтобы пустить их ко дну. Обычно мы ведем огонь, когда корабль приподнимет качкой с наветренной стороны – так целиться сподручнее, и попадаешь точнее; но лучше всего зайти с кормы (там нет никакой защиты) и влепить как следует – у нас это называется «продольный залп». Он сносит все подчистую и на палубе, и в твиндеках.

– А нам они могут сделать такое?

Ясное дело, могут, ответил комендор, почесывая себе между ног. Но «Антилья», прибавил он, корабль крепкий, в Картахене строили (обшивка дубовая, а здесь, на уровне нашей батареи, она толщиной целых десять дюймов), и хотя у нас на борту много всякой шушеры – и вы в том числе, – офицеры знают свое дело как надо. Особенно наш капитан: он молчун и сухарь, это верно, но настоящий моряк от киля до клотика. Так что, будем надеяться, он поведет судно как надо и не позволит, чтобы кто-нибудь засадил нам в задницу, как сейчас тут говорил этот умник. Вам понятно?

– Да уж понятно, парень.

Затем Пернас повторил основное. Дело, в общем-то, нехитрое. Сперва загоняешь в ствол картуз с порохом, потом пыж, потом ядро, потом еще пыж, чтоб оно не выкатилось от качки, уплотняешь прибойником, и орудие готово к бою. Потом мы все вместе тянем вот за эти тали, чтобы подкатить его к порту и выставить наружу ствол так, как начальство прикажет – ведь может быть просто обычный выстрел, когда противник перед тобой, либо мы будем его преследовать, либо сами отбиваться, отступая, – тут нам пригодятся вот эти клинья. Потом мы крепим орудие, чтобы не поехало от качки и отдачи (не забудьте, пушка – это семь тысяч фунтов железа, не считая лафета), я протыкаю картуз, подсыпаю запального пороха, навожу, мы стреляем, раскрепляем орудие, откатываем назад, опять заряжаем, и все по новой. Бум, бум, бум. То, что у меня в руке, называется клоц, им мы драим канал ствола. Но еще важнее вот эта штука – банник; видите, эта палка, на конце обшита овчиной. Запомните накрепко: банник нужно как следует мочить вон в том ведре, потому что он нужен для того, чтобы охлаждать этот самый канал – ствол ведь разогревается от выстрела. А главное – если после предыдущего выстрела там что-то еще будет гореть, а мы сунем туда новый картуз, порох рванет нам прямо в лицо. Понятно? Тогда смотрите дальше и запоминайте. Я ввожу вот эту иглу – протрав-ник – через запальное отверстие, вот оно, сзади, и протыкаю им картуз с порохом; картуз – он полотняный или из вощеной бумаги. Потом мы производим выстрел: дергаем за этот тросик – это как спустить курок у пистолета, железо бьет по кремню, порох воспламеняется, и буммм. Вот так, более или менее. Плохо вот что: этот самый спуск такой дрянной, что ломается на пятом-шестом выстреле. Поэтому мне придется использовать пальник – вон он, в бадье с песком. Так что если какой-нибудь ненормальный споткнется о бадью и загасит фитиль, я припомню ему всех его умерших родных и мать в придачу. Да, кстати. Совет: когда мы будем стрелять, открывайте рот пошире, чтобы не лопнули барабанные перепонки. И еще совет: снимайте-ка рубашки, а не то разные осколки и обломки загонят ее клочки вам в мясо, потом все это воспалится, и вы помрете от собственной глупости. Да и потом, тут нам придется так попотеть, что некоторые из вас не смогут отливать целую неделю, а то и больше.

– Всем все понятно? Тогда за дело, мать-перемать.

Прислонившись к огромному жерлу пушки и силясь переварить все только что услышанное, Николас Маррахо (их с Курро пока что определили на подноску пороховых картузов) рассматривает корабли, сражающиеся поближе к «Антилье», которая медленно приближается к месту боя. Из порта много не увидишь: лишь квадрат волнующейся синей воды да завесу дыма, а над ней тут-там – разодранные паруса, мачты без реев и вспышки от орудийных выстрелов. Примерно в трех сотнях шагов (эх, если б можно было шагать по воде, думает Маррахо, чтобы рвануть отсюда куда подальше) корабль под испанским флагом яростно отстреливается правым бортом от наседающего британского трехпалубника. Кто-то из ветеранов говорит, что это вроде бы «Сан-Агустин», замыкавший авангард: он подошел, чтобы огнем своих семидесяти четырех пушек поддержать «Тринидад» (у этой громадины осталась только одна мачта), который вместе с «Бюсантором» отбивается от нескольких англичан, палящих по обоим кораблям чуть ли не в упор. В просвете среди дыма Маррахо видит, что «Бюсантор» – тот самый, где находится главнокомандующий, Вил-ленеф или Вильнев, черт знает, как там звать этого распроклятого лягушатника, – потерял все свои мачты, как будто облысел, и только сине-бело-красные клочья флага еще трепыхаются на каком-то чудом уцелевшем обрубке. Когда Маррахо и другие новички на рассвете, сбившись в кучу, дрожали от холода на палубе, им, среди прочего, сказали, что пока на корабле развевается флаг, считается, что он не сдался. Спустить его означает сдаться на милость противника, означает просьбу прекратить огонь, поэтому ни один командир не имеет права спускать флаг прежде, чем вступит в бой и постарается вести его достойно. А уж насколько достойно – об этом судят (возьмите на заметку) по числу своих потерь убитыми и ранеными и по тому, что осталось от корабля в результате этого боя.

– Но можно было бы судить по числу убитых врагов.

– Само собой. Только так не принято. Хотя вообще, по словам надсмотрщика Онофре (это он произнес разъяснительный спич), в Испании трибуналы обычно обходятся с теми, кто сдал свой корабль англичанам, довольно мягко. Например, если моряк поднял руку на офицера, ему без долгих разговоров ее просто отрубают, а за другие проступки тебя, разложив на пушке, порют плетьми или шомполами, если ты солдат, или протаскивают под килем (а это такая штука, коллеги, что уж лучше болтаться на ноке); но если ты из начальства, тебе что угодно сойдет с рук У всех у них есть связи, разная там родня, друзья-приятели. А кроме того, ведь в нашей Армаде все капитаны из господ, все знают и покрывают друг друга. Или почти все. А вот у англичан все наоборот: если что, изволь отвечать по всей строгости, а сдай офицер свой корабль или проиграй бой, ставят его к стенке, и вся недолга. Нам до них далеко. Они к морю относятся серьезно. Как-то раз шлепнули даже одного адмирала, который сунулся на Менорку или куда-то еще в том же роде. Звали его… не то Бинг, не то Бонг… Говорят, расстреляли сразу же после заседания трибунала. На палубе его собственного корабля.