Книга о русском еврействе. От 1860-х годов до революции 1917 г. - Сборник Статей
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Юрист 16-го века Ульрих Цазий доказывал, что малолетних евреев можно крестить даже без согласия их родителей. «Еврей — раб, писал он, а приняв крещение он становится свободным. Любящий отец не может препятствовать столь явному улучшению состояния своего сына». Исходя из подобных соображений, русское правительство всеми мерами содействовало переходу евреев всех возрастов в христианство. Все правоограничения евреев были связаны не с расой или национальностью, а исключительно с религией, и поэтому акт крещения открывал каждому русскому еврею Сезам равноправия.[16] Начиная с 14-ти лет еврей мог креститься без согласия родителей, но и в отношении малолетних детей родители фактически не могли отказывать в своем согласии, так как закон строго карал «воспрепятствование присоединению к православной вере».
В девятнадцатом веке главным основанием для правоограничений стали выдвигать мотивы экономического порядка. Евреев обвиняли в «эксплуатации сельского населения» и в «расстройстве крестьянского благосостояния». Излюбленным объектом этих обвинений были евреи — содержатели шинков, но врожденную склонность к «торгашеству», «ростовщичеству» и т. п. порокам находили у всех евреев, как таковых.
В одном из многочисленных правительственных проектов разрешения еврейского вопроса предлагалось делить всех евреев по их занятию на «полезных» и «бесполезных», причем полезными признавались только евреи-ремесленники и рабочие, а евреи-лавочники и торговые посредники причислялись к категории бесполезных. Хотя эта выдумка о «бесполезных занятиях» имела не больше опоры в действительности, чем обвинение евреев в совращении христиан в свою веру, самые обоснованные опровержения не имели против нее никакого действия.[17]
Наконец, начиная с 1890-тых годов обычным мотивом к притеснению евреев становится огульное обвинение всего русского еврейства в политической неблагонадежности. Не только открытые антисемиты и вдохновители еврейских погромов были убеждены в том, что каждый русский еврей — активный или потенциальный революционер, но того же мнения придерживались едва ли не все представители высшей администрации. Напрасно им указывали, что правительственные преследования никак не могут отвращать евреев от революции, но напротив должны гнать их в оппозиционный стан, и что невозможно требовать лояльного отношения к существующему режиму от людей, которых при этом режиме оскорбляют и преследуют. Еще в 1915 году все русские министры — в том числе те из них, которые считались либералами, — повторяли те же шаблонные фразы о поголовной революционности русских евреев...[18]
* * *
Упорно проводя систему еврейских правоограничений, русское правительство боролось с призраками — религиозного прозелитизма, экономической эксплуатации, политической неблагонадежности. Но достигало оно только одного — деморализации своего собственного административного аппарата и деморализации самого еврейства.
Ограничительные законы, обнимавшие все области жизни, постоянно требовали новых толкований. И вот мы видим картину высших государственных сановников, заседающих в Первом Департаменте Сената, которые серьезно обсуждают вопрос, можно ли признать починку резиновых галош дающим право жительства ремеслом.[19] В то же время бесчисленные сомнения, возникавшие при каждодневном применении ограничительных законов, передавались на усмотрение исправников и приставов, — и ни для кого не оставалось секретом, к чему это приводит. «Где милость, там умилостивление, — замечает по этому поводу И. М. Бикерман. — Взятку в России не евреи выдумали... Но тут мы имеем дело с системой, точно придуманной для того, чтобы плодить подкуп и вымогательство». Неудивительно поэтому, что «одной из сил, поддерживающих еврейское бесправие», были «те многочисленные агенты власти, которым такое положение доставляло исключительные выгоды».
Не менее глубокой была та деморализация, которую ограничительные законы вносили в среду самого еврейства.
«Худшим проявлением русского деспотизма, — писал в 1912 году известный английский государствовед А. В. Дайси, — является моральная деградация, которой он подвергает еврейских подданных царя. Факт существования черты оседлости, лишение русских евреев тех элементарных прав, которые каждое цивилизованное правительство признает за всеми гражданами, и более всего полная зависимость русских евреев от изменчивых капризов каждого представителя власти, начиная от царя и вплоть до любого нижнего чина полиции, — не может не унижать всех жертв этой тирании. Героизмом, с которым евреи переносили вековые несправедливости и преследования, еврейское племя заслужило свою высшую славу,.. но ни один народ в целом не может всегда оставаться на высоте героизма и мученичества».
Как всякий закон, противоречащий нравственному чувству и правосознанию граждан, система еврейских правоограничений создавала у всех, кого она затрагивала, привычку любым путем обходить и нарушать законы. Кроме того, своим неравным отношением к разным группам в еврействе, она обостряла среди евреев чувство неравенства между богатыми и бедными, между образованными и лишенными возможности получить образование. Еврей-купец первой гильдии, имевший возможность платить за свое гильдейское свидетельство 1000 рублей в год, мог свободно разъезжать по всей России, в то время как его служащий терял право жительства в тот момент, когда хозяин лишал его этого звания. Еврей-гимназист, которого состоятельные родители могли при помощи репетиторов натаскивать на золотую медаль, поступал в университет, а его неимущий одноклассник оставался за бортом. В результате, привилегированные классы получали дополнительные, бесценные привилегии, а обездоленные оказывались еще более обиженными судьбой.
Наряду с этим, пресловутые «процентные нормы» создавали в еврейской среде атмосферу нездоровой конкуренции и погони за протекциями.
«Процент, — говорит по этому поводу В. А. Маклаков, — это поданная со стороны государства надежда... Но кто попадает под процент? Неминуемо возникает конкуренция, поиски протекции и т. п. И в этой атмосфере неопределенности и искательства будет жить и вариться еврей, пока счастье ему не улыбнется... А потом его еще будут упрекать, как погрешил покойный Плевако, в том, что он знает наше право, но не верит ему... Евреи знают право процента, знают лучше, чем мы. Но какой же еврей, если он не вовсе урод, может верить подобному праву?»
* * *
Весной 1881 года по Югу России прокатилась волна еврейских погромов. Когда через год, 3 мая 1882 года, были изданы «Временные правила», воспретившие евреям селиться вне городов и местечек, мотивом этого ограничения было выставлено стремление правительства «улучшить взаимные отношения» между евреями и коренным населением и «оградить евреев от раздражения последнего, выразившегося в форме грубого насилия против личности и имущества евреев».
Но такой мотив выдает либо неискренность, либо невежество законодателя. И опыт истории и выводы социальной психологии учат, что ограничительные законы достигают лишь обратной цели: национальные ограничения только обостряют национальную вражду.