Шёл разведчик по войне - Александр Тиранин

Старики расставались с ним с двойственным чувством. Он приносил им известия от дочери, был единственной ниточкой позволявшей поддерживать с ней связь. С ним им было веселее, всё — таки ребёнок в доме, хоть и троюродный, да не чужой. Потому искренне радовались его приходу. И в то же время, некоторое облегчение с уходом Микко испытывали — дополнительный рот за их скудным столом был всё — таки обременителен.

— Ты к нам летом приходи, когда огородина пойдёт, — пригласил дед Эйнор. — И, до лета, ты не подумай что отговариваем, заходи. Но летом обязательно, тогда будет и сытнее и веселее.

Итак, в Хаапасаари разведзадание выполнено. Теперь необходимо реализовать снятую информацию. Но, это уже не его заботы. И продолжать контакты с Николаем Иосифовичем скорее всего, не ему. Заведут под Николая Иосифовича другого нашего человека, теперь уже взрослого, тот пусть обтаптывает и отрясает.

Миша любил профессиональные слова разведки. Любил знать их и произносить. Валерий Борисович был недоволен этим пристрастием, даже сердился — боялся за Мишу: а ну как ненароком сорвётся такое словечко с языка во вражеском тылу, как объяснишь откуда знаешь, чем оправдаешься? Однако Миша постоянно отлавливал их и в разговорах с теми же Валерием Борисовичем и Владимиром Семёновичем, хотя и Валерий Борисович и Владимир Семёнович их употребляли, во всяком случае, с ним в разговорах крайне редко. Основным источником жаргона были спецы, с которыми при необходимости Валерий Борисович его сводил. Это были специалисты по тактике разведки, по конспирации, по психологии общения, и по маскировке, и по минно — взрывному делу, обучавшие, в основном, безопасному передвижению по местам возможного минирования — чтоб ненароком на воздух не взлететь, и по топографии и по иным направлениям и специальностям, чьи консультации и наставления требовались Мише для выполнения очередного задания. Они не знали и не спрашивали как его зовут, даже в лицо смотрели очень редко и то не вглядываясь. Он тоже не знал их имён и должностей, однако не только знания, которые они преподавали ему, но и произносимые ими профессиональные слова и выражения он отлавливал и оставлял в своей памяти.

Знание и употребление этих слов причисляло его к избранным, к касте разведчиков. А во вражеском тылу вспоминая и употребляя их, хотя и не вслух, пусть только мысленно — он не был одинок, осознавал, что эти слова знают и произносят те, кто сейчас на нашей территории, кто помнит и беспокоится о нём, кто желает ему удачи в разведке и кто хочет, очень хочет, чтобы он каждый раз возвращался. Эти слова были ниточкой, всегда и везде связующей его со своими.

Хотя знание, конечно, рискованное.

Одноклассник его, Сашка Пышкин на этом сгорел. На «глубокой разведывательно — поисковой операции». Александр Сергеевич Пышкин, который лишь одной буквой отличался от великого поэта, лучший ученик и самый уважаемый парень в классе. Его каждую осень на пионерском сборе класса единогласно выбирали председателем совета отряда. Потому что не был зубрилой и не возносился от своих успехов, несмотря на то, что иных оценок кроме «отлично» не только в табеле, но и текущих никогда у него не было.

В посёлке возле станции, где Сашка вёл разведку, стационарное наблюдение, жили муж с женой Дудоровы, Максим и Надежда. У Максима один глаз вовсе не видел и другой был крепко подслеповат. Сам Максим о своём недуге так говаривал.

— Зрения моего совсем мало. Стакан вот вижу, а рюмку уже нет.

И поступал соответственно. На рюмку ноль внимания, зато на промысел стакана сил и времени не жалел. Надо отдать ему должное, лентяем он не был и дома работал, и на стороне брался за всякую работу, и лёгкую, и тяжелую, и грязную, и чистую, лишь бы она не требовала острого зрения, да за труды подносили стакан. В одну из таких отлучек спросила Надежда у Сашки.

— Клоуна моего, ясноглазого, не видал?

Сашка в тон ей ответил.

— Видал. Проводит глубокую разведывательно — поисковую операцию.

— Это в самую точку сказано, — согласилась Надежда. — Раз так, то скоро его не жди. И разведает, и поищет, и найдёт во что поглубже и до краёв. Ой прав ты, Санёк, ой как прав. В такую глубину порой уходит, что не знаю, как удержать и как вытащить. Бога молю, только бы не спился.

Меж тем Надежде выражение понравилось и она, если кто про Максима спрашивал, частенько отвечала.

— Нет его. В глубокой разведке он.

И в непродолжительном времени зацепился слухом за те слова любознательный человек. Посмеялся, похвалил и полюбопытствовал: сама, мол, придумала или слышала от кого?

— Да Сашка — печник придумал так про него говорить, — без задней мысли ответила Надежда.

Придумал или научили? Это ещё надо выяснить.

Случайно ли обмолвился Сашка, или понадеялся, что не услышат сказанные слова те уши, которым их слышать не предназначалось, или иная какая причина была, теперь уже не спросишь. Но стоила та обмолвка ему жизни. И хорошо разработанное мероприятие загубил. Из-за одного неосторожного слова.

А отлажено всё было хорошо, можно сказать, идеально.

На склоне горы у железнодорожной станции во время боя сгорела усадьба, осталась от нее только русская печка. Хозяин со старшим сыном воевал в Красной Армии, хозяйка с меньшими детьми эвакуировалась, когда подходили немцы. Сашка под легендой бездомного сироты поселился в этой печке и жил в ней с конца марта и до самого ареста. В боковине печки выбил кирпичи, якобы окошко для света и свежего воздуха, и сквозь эту амбразуру станция перед ним как в кинотеатре на экране из первого ряда. В бинокль же и номера вагонов спокойно читать можно. А что бы блики от линз бинокля его не выдали, окошко завесил фрамугой с уцелевшим стеклом. Если и мелькнёт что, так и объяснять нечего: качнулась фрамуга и от неё солнышко отразилось.

Станция была хоть и не маленькая, шесть путей, но тихая, в сторонке от основных военных направлений. Этим пользовались фашисты, сгоняли сюда на дневной отстой литерные поезда, которые по соображениям секретности передвигались только ночью. Сгоняли под недремлющее Сашкино око. Да иногда на крайнем, пятом пути, где была эстакада, танки, дальнобойные орудия и иную технику на платформы грузили.

Печка, если не считать вынутых Сашкой кирпичей была в относительной исправности, хотя и дымила, но тяга была сносная и тепло она держала. В прохладные дни снимал фрамугу, вставлял кирпичи на место и топил её, но не сильно, только чтоб кирпичи прогрелись и вёл наблюдение, можно сказать, в полном комфорте: Сашка лежит в тёплой печи, а разведка идёт. Хотя по началу весной и потом ближе к осени, иногда и в летнее ненастье, приходилось ему ночью вставать, чтоб протопить своё холодеющее жилище.

Раз печка топится, значит дрова нужны, прекрасная «прикрышка» уходить из деревни в лес в любое время, закладывать в тайник собранные сведения.

По — немецки Сашка говорил прекрасно, у них в квартире жила немка — антифашистка Хайдрун, или сокращённо Хайди, бежавшая в тридцать пятом году от Гитлера. Она гордилась своим именем, тем, что оно очень старинное и очень редкое. И Сашка с ней, Миша сам слышал когда забегал к Сашке, по — немецки как два фрица горготали. Пробовал и Миша поучиться у Хайдрун немецкому, но язык у него не пошёл и кое — как одолев десяток фраз да два или три десятка слов он оставил эти мучения.

Постепенно охрана к Сашке привыкла и на станцию он ходил почти во всякое время. Солдаты из эшелонов подкармливали его, частенько подшучивали. Иногда безобидно, случалось и зло. Один козёл баварский в кашу ему битого стекла подсыпал. Шутка, к счастью, оказалась не смертельной, проглотить Сашка не успел, однако рот порезал. Но самое главное для него — относились к нему без настороженности. В тылу, пусть в неглубоком, но всё же в тылу, и в стороне от основных военных дорог солдатам хотелось расслабиться и бдительность их притуплялась.

Из разговоров узнавал номера или названия воинских частей, пункты отправления, предполагаемые маршруты движения и пункты назначения, уточнял характер грузов, а иногда тактико — технические данные перевозимой новой техники и вооружения.

Это было большой удачей для разведки. Сашку берегли и ни на какие иные мероприятия не отвлекали, даже в тех случаях, когда неделями на отстой не заходил ни один эшелон.

Почти полгода прожил Сашка — печник, как прозвали его тамошние жители, возле станции и всё это время наше командование получало своевременную информацию о передвижении литерных эшелонов через неё, о подробной характеристике их грузов, вплоть до номеров вагонов.

Выследили Сашку и взяли в лесу при закладке в тайник собранной информации. Допрашивать начали сразу же, но молчал Сашка. Избитого забросили в кузов машины и под конвоем повезли в гестапо. Ясное дело, не на чай с печеньями, а на смерть с мученьями.