Токио нас больше не любит - Рэй Лорига

– Как ваш брат?

– Думаю, хорошо. Он мне все время что-то рассказывает, и у него заготовлено по истории на каждый мой шрам. Видите этот?

– Да уж вижу: отметина на голове длиной с палец.

– Я получил ее, влетев в стеклянную дверь в загородном доме неподалеку от Праги.

– Так вы чех?

– Кажется, так. Вы знаете Прагу?

– Наверняка. А что стало с домом?

– Мать перед смертью продала. С тех пор мы живем в центре, возле реки.

– В Праге холодно?

– Не знаю, этого мне не говорили. Предполагаю, что зимы там холодные, а летом можно до позднего вечера ходить с короткими рукавами.

– В этом я уверен. В любом уголке Европы лето хорошее. Или, по крайней мере, хороши некоторые летние вечера. Вы знаете Скаген?

– Не думаю.

– Это маленький поселок на севере Дании.

– Вы это помните или кто-то вам так сказал?

– Наверное, помню, потому что я, в отличие от вас, забываю все, что мне говорят.

– Тогда что же это за Скаген?

– Я точно не знаю, но отчетливо помню дюны, громадные дюны рядом с пляжем, и помню, как Балтийское море сливается с Атлантикой. И волны одного моря разбиваются о волны другого.

– Я лето проводил в Испании.

– Да что вы, я все еще помню Мадрид, как будто мой первый дом.

Я не помню Коста-дель-Соль, но, видимо, я замечательно проводил там время.

– Не сомневаюсь.

– На Коста-дель-Соль люди никогда не спят, и там где-то есть маленький парк аттракционов с деревянными русскими горками.

– Быть может, это Фуэнхирола.

– Быть может.

Потом мой друг опускает голову и теряется в в списке воспоминаний, воспринятых им с невинностью человека, который в любом месте чувствует себя как дома. Когда приходит медсестра, мой друг на нее даже не смотрит и на меня не смотрит, а я прощаюсь и отправляюсь на лечебный сеанс. Есть люди, развившие в себе чрезмерную привязанность ко всему, что они потеряли. Мне, конечно, легко говорить подобные вещи – ведь теперь я прекрасно помню Фуэнхиролу.

– Сегодня отличный денек. Так оно и есть.

– Вы гуляли по саду?

– Полагаю, что так, потому что руки у меня замерзли и я все еще не снял солнечные очки.

– Что еще вы сегодня делали?

– Я смотрел картинки на большом экране.

– Вы помните что-нибудь из того, что видели?

– Завершенный в Голландии эксперимент, целью которого являлось сокращение числа школьных прогулов.

– Звучит интересно.

– Так оно и есть. Называется «проект Фоглера». Это кампания, которая проводится, чтобы показать детям, как все грустят, когда в классе кого-нибудь не хватает. Что-то вроде рождественской повести мистера Скруджа. Когда Дух показывает старику, какими были бы Святки без него – в настоящем, прошлом и будущем. Один мальчик говорил, что снаружи школы он чувствует себя лучше, чем внутри. Что само по себе чувство нахождения снаружи ему нравится больше.

– Вы помните это чувство?

– Нет, но могу себе представить. К тому же бедный мальчик говорил очень убедительно.

– Вы видели и другое.

– Это вопрос?

– Нет, я знаю, что вы видели, я тоже там был.

– А что другое?

– Фильм.

– Какой?

– «Когда смерть наступает на пятки».

– Я этого не помню.

– Фильм, в котором Кэри Гранта принимают за шпиона и похищают, а кончается все сценой в горах, там, где высечены портреты президентов.

– Там играла Ева Мари Сейнт?

– Да.

– Теперь вспоминаю. Никто не поверит, что человек может удержаться на скале, когда ему наступают на руки, а еще этот самолет: эпизод с самолетом и пшеничным полем вышел немного ненатуральным.

– Вам не нравится Хичкок?

– Мне не нравится, когда меня обманывают. «Птицы» мне нравятся. Вот это хороший фильм.

– Но там тоже не все натурально.

– Да, но там это не важно. Там все происходит по вине матери, которая хочет отыметь собственного сына. Знаете анекдот про психиатра?

– Нет.

– Ну, один мужик в Нью-Йорке годами ходил к знаменитому психиатру, потратил на него кучу денег, а в один прекрасный день психиатр ему говорит: «Друг мой, я знаю, в чем ваша проблема, вы в глубине души всегда хотели вступить в половую связь со своей матерью». Бедняга вконец расстроился и отвечает: «Знаете, доктор, я бы заплатил вам вдвое больше, только бы вы мне этого не говорили».

Вечером праздновал свой день рождения безнадежный больной амнезией. Ему принесли торт с сорока свечами, но юбиляр вытащил все свечи, оставил только одну. «Я не собираюсь таскать на себе годы, которых не помню». Вот что он сказал.

Звучит разумно.

Я заснул, думая о Кэри Гранте. Эти старые актеры похожи на голову, привинченную сверху к костюму. Как бы там ни было, очаровательный типаж.

В реабилитационном зале – прогресс минимальный, к чему отрицать?

Одному богу известно, как давно я не гулял по Мадриду, однако, когда я вижу изображения на экране, стеклянный дворец и гигантские пальмы вокзала Аточа, вооруженных копьями воинов и каменных ангелов на крышах домов Гран Виа, я чувствую то же, что чувствует преступник, глядя на чужое преступление, на оружие, которое ему не принадлежит. Ничего. Возможно, только легкое облегчение, как когда узнаешь, что тебя обвиняют не в том преступлении, которое ты совершил. Разумеется, именно в реабилитационном зале человек должен начинать прядение наряда памяти из нитей, которые удалось связать этим добрым людям. Образы, звуки, какие-нибудь песенки, с помощью которых пациент должен зашнуровать ботинки воспоминаний и выйти отсюда по своим собственным следам. Но по какой-то причине, ставящей моих докторов в постыдный тупик, следы моей памяти вспыхивают и исчезают, как самолеты в небе во время бомбежки, уловленные прожекторами страха. А точнее, у меня все то так, то эдак. Разрушение нейронов, с которым мы имеем дело,– я цитирую своих докторов – случай крайний, однако, конечно, не уникальный. Перед нами человек, который каждое утро причесывается по-разному, не в силах вспомнить собственную внешность, а мы ведь успешно излечили ребенка, путавшего свою мать с любой женщиной, которую показывали по телевизору,– будь то Мэрилин Монро или одна из этих новых виртуальных звезд.

– А как звали-то?

– Кого?

– Как звали мальчика?

– Андре.

– Он был француз?

– Бельгиец. А разве это важно?

– Полагаю, это важно для бельгийцев.

– Главное, вы не должны принимать наше естественное беспокойство за растерянность.

– Что стало с Андре?

– К нему вернулся образ его матери.

– Образ его матери?

– Да, его мать погибла в авиакатастрофе.

– Получается, вы заменили Мэрилин Монро или эту виртуальную звезду, например Риосукэ, на мертвую мать.

– Обязанность памяти – принимать вещи такими, как они есть.

Иногда вещи как они есть оказываются невыносимыми. Кстати, не знаю, известно ли вам, что Риосукэ была первой виртуальной звездой, которая покончила с собой задолго до цепной реакции самоубийств всех этих злосчастных электронных поп-идолов. И больше того, я помню – как ни странно это для вас прозвучит,– что видел в Токио выступление Риосукэ, на большом экране станции Сибуя, за несколько дней до ее виртуальной смерти, и помню, что звучала старая песня Франсуазы Гарди, по-немецки: «Wenn dieses Lied erklingt», и почти что помню, как я плакал,– конечно, тут я, может быть, и преувеличиваю.

Разумеется, всего этого я докторам не сообщаю, но, выходя из реабилитационного зала – а это всего-навсего пустое помещение с большим киноэкраном напротив очень удобного кожаного кресла,– я продолжаю думать о бедном Андре, которого бомбардировали высококачественными изображениями его мертвой матери. Слишком уж часто работа всей этой братии заключается в том, чтобы волочить людей к тем местам, откуда они убежали. К летним вечерам в Токио или к обломкам самолета, затонувшего посреди Атлантического океана.

Я весело бегу по влажному газону перед зданием больницы – у меня, как и у всех остальных пациентов, праздник: впервые за много дней нет дождя. Естественно, удостовериться в этом я никак не могу, как не могу удостовериться ни в чем другом, кроме цвета предметов, которые вижу перед собой. Откуда-то появляется отличный кожаный мяч, и когда он подлетает ко мне, я довольно ловко принимаю его на грудь и пасую незнакомой красавице, которая бежит за мячом, словно это самое приятное дело в ее жизни. Как хорошо быть снаружи и смотреть на мир отсюда. Как зелен этот газон, и, пожалуйста, бейте со всей силы – здесь вы ничего не разобьете, и после моих слов девушка вкладывает в удар столько рвения, что мяч проносится у меня над головой и улетает все дальше, пока не врезается в стеклянную дверь больницы. Тут же появляется колоритная немецкая медсестра, чем-то явно недовольная, поэтому я и моя подруга бросаемся наутек по влажной траве, мы бежим во всю прыть, несколько раз падаем, ощущая влажность травы лицами и, естественно, задницами, мы достигаем изящной оградки, прячемся за ней и хохочем, как ненормальные,– возможно, это не самое уместное сравнение, однако дело в том, что мы хохочем и смотрим друг на друга, и хотя мы едва успели перекинуться парой слов, я не могу удержаться.и щупаю ее грудь сквозь крестьянское платьице в итальянском стиле, и вот мы уже целуемся и весело принимаемся за дело, и бог знает, как давно я уже не трахался, но на какой-то момент я прижимаюсь к этой девушке, словно весь мир перевернулся вверх дном и я боюсь рухнуть в преисподнюю вместе со всем остальным.