В Дикой земле (СИ) - Крымов Илья Олегович

По изменившемуся положению ушей можно было понять, что Дружок проявил заинтересованность.

— Видишь ли, пространственная петля, в которую мы попали, никак не подвластна моей магии. Не силён я в магии Пространства. Боюсь, если попытаюсь перенестись отсюда, то буду размазан тонким слоем об то, что не даёт улететь. Таким образом остаётся время.

— А?

— Видишь ли, время и пространство неразрывно связаны друг с другом. Как правило, если в каком-то месте одна из этих материй ведёт себя странно, то и другая тоже проявляет аномальные свойства.

— Много глупых слов из глупого рта. Ты надоедаешь, Тупая Морда.

— Я к тому, что если удастся воздействовать на время, каким-нибудь образом, то, возможно, удастся воздействовать и на пространство. Каким образом? Не знаю. Погибнем ли мы мгновенно? Вероятно. Но, знаешь, всё лучше, чем сидеть здесь, пока ты не начнёшь грызть моё горло, а я в ответ не начну выжигать твои потроха. Всё ведь к этому придёт, даже не сомневайся.

Охотник сидел в задумчивости довольно долго. Или не очень. С того момента, как они попались, рив полностью утратил ощущение времени и местоположения, чувствовал себя заплутавшим как никогда.

— Всё что я понял, ты предлагаешь выход.

— Маленькую надежду на выход. Или быструю смерть. Или не очень быструю. Всё, что угодно, лишь бы не это. Ты как, пёс, рискнёшь?

— Что нужно от меня?

Новая затяжка была особенно глубокой, горячий дым заполнил лёгкие до отказа, разогрел грудь, и следующие слова окружили волшебника сизым облаком:

— Сейчас я курю не просто табак, он щедро разбавлен хашшимом. Наркотик такой с Правого Крыла. Я никогда не употребляю, да и на мутантов он действует слабее… ух… ценен как ингредиент для некоторых зелий. Но если… ох… замешать его с вороньим глазом, корнем герани, лепестками мирта и двухвостой кошкой… получится… получится такой седатив… никаких видений… галлюцинаций. — Новая затяжка. — Я приготовил вот эти… вот эти вот… Лаухваль… Луам… Отдай ему… ему…

Лаухальганда раскрыл рот, и длинный как змея язык протянулся к скорчившемуся в омерзении псоглаву. На кончике находился стеклянный пузырёк с чем-то синим, искрившимся.

— Это… это-это… магия… жидкаяххххммм… жидкая магия! — отдававшиеся было во власть тумана жёлтые глаза на некоторое время прояснились. — Магия убывает и восстанавливается… да… несмотря на… остановку вре-е-э-эмени… Сейчас я усну и сердце моё будет… биться очень медленно… как у… черепахи в спячке… О-о-о, Джасса-а-ар… Если… если сердце остановится… Так, собрался! Если сердце остановится насовсем, если решишь, что я мёртв, просто… влей… влей пол… половину мне в рот… По-по-половину… Ом-м-м-м-м-м-м.

Прикрыв глаза, волшебник погрузился в глубочайшее из всех медитативных состояний, какие ему приходилось испытывать. Ушёл от реальности, от тела, от всего и вся. Так глубоко, как не мог уйти маленький теплокровный человек, чьё сердечко билось слишком часто, как он ни замедлял бы его, как ни тормозил бы метаболизм. Увы, чтобы замедлиться достаточно, нужно было быть гигантской черепахой с могучим сердцем, которое позволяло жить веками и в память о былой хладнокровности могло биться очень, очень медленно. Ему пришлось искусственно замедлить все процессы, протекавшие в теле, но рассчитать дозу дурмана так, чтобы не потеряться совершенно, не впасть в безвозвратную кататонию или просто не умереть. Последней осознанной мыслью была надежда, что в расчёт дозы не вкралась ошибка.

Абсолютное самоотрешение.

Звуки музыкальной вазы теперь звучали иначе. Медленнее. В тысячу раз. Каждое мгновение растекалось симфонией непредсказуемых, но гармоничных звуков, переливчатых, резонирующих с музыкой вселенной. Понятно, почему черепахам она так нравилась. Остановилось всё, материальный мир перестал существовать как нечто важное, вместо него разум, медлительный и сонный, с мыслями неспешными как движение тектонических плит, обратился внутрь самого себя и вместе с тем куда-то за пределы.

Всякий маг наделён умением ощущать время и пространство, но, оказавшись в ловушке, эти полезные дары Тобиус утратил. Медитируя, он опускался к основам своего бытия, корню сущности, туда, где даже свет внешних слоёв ауры мерк, к нематериальному, абстрактному чему-то, что направляло со дня пробуждения в нём магической силы. Медленный разум, толкаемый остатками воли, с трудом воспринимал это древнее внутреннее нечто, всё время пытался растаять в звуках вселенской гармонии, прекратить существовать во имя идеального самоотрешения, полной нирваны.

Но воля не позволяла ему, воля принуждала всматриваться. Парадокс состоял лишь в том, что восприятие потока времени требовало полной расслабленности, но отсутствие воли грозило полным растворением. Тобиус отчаянно безмятежно принуждал себя держать баланс и затуманенное Я продолжало искать… искристый бирюзовый поток. Время, как оно есть. Здесь и сейчас, нигде и никогда… Вот оно.

Пред его внутренним взором предстала змея о сверкающей бирюзовой чешуи, пожиравшая собственный хвост, упорно, бессмысленно и бездумно. Картина, созданная подсознанием, напитанным мифами, аллегориями и абстракциями, но думать об этом не было никакой возможности, сбалансированное чувство восприятия едва-едва могло не упустить сложившийся образ… как они там делали? Протягивали руку к самому времени, касались его потока своими когтями, аккуратно, нежно… создавали Запруду? Но он не видел в этих глубинах никакой реки, он видел змею, образовывавшую замкнутый круг.

Бесплотный образ руки медленно, очень тяжело, едва сохраняя подобие энергетической целостности, протянулся к бирюзовой змее, к плоской голове с холодными глазами, что столь целеустремлённо пожирала хвост. Бесплотный большой палец прижал бесплотный средний палец, а когда тот распрямился, змей времени получил звонкий бесшумный щелчок и изменился, как изменяется до предела сжатая пружина, наконец освобождаясь. Перемена была мгновенной и совершенно неуловимой; змей не отпустил свой хвост, не прекратил медленного движения, он лишь прекратил быть кольцом, став символом бесконечности.

И узрев то, понял Тобиус, что было оно хорошо, и стал возвращаться.

Волшебники всегда знали, что глубокий транс опасен. Не только потому, что можно столкнуться в глубинах своей сущности с тварями, о которых никогда не подозревал, но и по причине зыбкой природы сознания. Некоторые адепты Академии, обучаясь медитативным практикам, ухитрялись отступать от реальности столь глубоко в недра своего существа, что не всякого из них смог вернуть назад великий Сехельфорсус Чтец. Они растворялись в себе. Медитация необходима для восполнения сил и развития астрального тела, но выйти из неё бывало труднее, чем в неё войти, особенно после такого глубокого…

Часть 1, фрагмент 12

Тобиус не вполне был уверен, что пробудился. Лишь появившееся ощущение стабильности подсказывало, что живая клетка из плоти и костей вновь сомкнулась вокруг его духа, утвердив в реальности. Он попытался открыть глаза, но то ли веки не повиновались, то ли сердце билось настолько лениво, что кровь отлила от глаз и те слепли. Прикосновения ощущались слабо, очень слабо.

А потом мир разорвало ураганом горького пламени.

Стоило нескольким каплям грибного взвара попасть на пересохший язык, как по усыплённым энергопроводящим потокам пронеслись вихри магического огня. Астральное тело, будучи накрепко связанным с материальным пронзило сердечную мышцу энергетической иглой, и та заколотилась как у пойманной в силки птахи. Тугими струями кровь понеслась по телу, заставляя его жить, нагреваться, выгонять прочь зимний хлад.

Тобиус ожил.

Жёлтые глаза распахнулись и воспылали парой ярких янтарных угольев, по всему телу словно вены наливались светом гурханы энергопроводящие потоки, маг невольно воспарил, глядя на небо и оскалившись в великом напряжении.

— Ах… — прохрипел он и задышал так глубоко, словно проспал тысячу лет и бесконечно соскучился по свежему, пахшему зимой воздуху. — Получилось?