Самец взъерошенный - Анатолий Дроздов

Полированный лист серебра отразил стройную, несмотря на годы, женщину в расшитой золотыми стрелами столе и с миртовым венком на седеющей голове. Верховный понтифик смотрелась величественно. Октавия довольно кивнула и, придав лицу подобающий вид, двинулась к двери. Она не подозревала, что очень скоро величавая маска на ее лице сменится совершенно иной…

В Рому ала вошла к полудню. Сначала мы увидели вдали кирпичные стены, затем различили черепичные крыши зданий над ними. Вскоре показались ворота. Они были распахнуты. Повозки и люди, издали походившие на жучков с муравьями, вползали в них и выползали. Движение у стен города оказалось оживленным. Передовой турме пришлось потрудиться, расчищая але путь. Повозки сгоняли с мощеной дороги, люди сходили с нее сами. Слышались крики и ругань. Скоро, однако, это кончилось. Конница гулко простучала копытами под аркой ворот и втекла внутрь.

Мы с парнями вертели головами, во все глаза разглядывая дома и улицы. Последние были мощеными, прямыми и достаточно широкими, чтобы встречные повозки могли разминуться. Дома за стенами оказались многоэтажными, но к ближе к центру показались роскошные особняки с облицованным мрамором стенами. Крыши некоторых были покрыты листами меди. Пару раз встретились площади, окруженные величественными зданиями с лесом колонн – то ли храмы, то ли обиталища местной власти.

На площадях красовались мраморные и бронзовые статуи на постаментах. Мужчины и женщины. Женщины задрапированы в длинную, спадающую ниже пят одежду, а вот мужики стояли совсем голые – даже фиговых листков не наблюдалось. Причем, агрегаты у них были в рабочем состоянии. У мраморных статуй они выделялись более светлым цветом, а у бронзовых просто блестели. Парни, заметив, захихикали.

— Что это? – спросил я у Виталии, указав на статуи.

— Обычай, – смутилась она. – Если подержаться за пенис в Дни, то беременность непременно наступит.

Я перевел, парни засмеялись.

— Пусть за мой подержатся! – предложил Олег и ухмыльнулся. – Беременность гарантирую.

Переводить его слова я не стал. Ала остановилась возле одного из помпезных строений, я, Виталия и трибун поднялись по мраморным ступеням и оказались внутри просторного зала, освещаемого из узких окон под крышей. Стекол в окнах не имелось. Трибун подвела нас к мраморному столу, за которым восседала женщина в длинной – до пят – тунике.

— Граждан Игрр желает подать жалобу! – объявила трибун.

Женщина кивнула и взяла из стопки, лежавшей перед ней, лист пергамента, после чего обмакнула заостренную камышинку в бронзовую чернильницу. Процедура не затянулась. Трибун под наши молчаливые кивки продиктовала обвинение, я и Виталия, взяв протянутую камышинку, поочередно поставили подписи, после чего трибун заверила их отпечатком перстня. Затем, обернувшись, отдала приказ. Двое воинов ввели в зал связанную Лавинию.

— Передаю обвиняемую в руки претора! – объявила трибун.

Подскочившие воины в кожаных доспехах – стража претора – взяли Лавинию под локти и увели. Трибун и мы вернулись к але.

«Быстро у них! – оценил я. – У нас бы несколько часов мурыжили!» Я склонился к уху Виталии:

— Что дальше?

— Претор назначит день и время суда, – таким же шепотом пояснила она и вздохнула: – Только не верю я, что он состоится!

— А нам и не нужно! – подмигнул я.

Она посмотрела удивленно, но не решилась спросить. Вокруг топорщились любопытные уши.

Храм Богини–воительницы оказался неподалеку от резиденции претора. Огромное, круглое здание с куполом возвышалось над окружавшим его высоким забором, как великан над травой. Повозки подкатили к задней калитке, одна из «кошек» стукнула в нее бронзовым молотком, и калитка отворилась. На подходе к Рому трибун послала вперед гонца, поэтому в храме ждали. Обошлось без бюрократии, вышедшая жрица просто пригласила нас следовать за ней. Я на прощание легко сжал кисть Виталии (она кивком подтвердила, что все сделает) и последовал за парнями. Нас отвели в дом, стоявший позади храма, где велели раздеться. Привыкшие к простоте местных нравов, мы без слов скинули одежду, сложив ее на мраморную лавку. Пожилая жрица осмотрела нас с ног до головы и одобрительно кивнула.

— Сейчас вас помоют и переоденут! – объявила стоявшая в стороне высокая и крупная димидия.

Мне она напомнила сарму, бившую меня на стоянке у ручья. Только та походила на борца сумо, а эта – на штангистку. Взгляд у «штангистки» был тяжелым и недобрым. «С ней надо настороже!» – понял я и потянулся к одежде.

— Вам выдадут другую! – поспешила «штангистка».

— Мне эта нравится! – нагло сказал я.

— Оружие оставь! – нахмурилась «штангистка». – В храме дозволено только страже.

Подумав, я подчинился: оружие действительно ни к чему. А вот кошелек с деньгами прихватил. Тот был маленький и легкий. В Таре мы с Виталией поменялись. Я вручил ей свой золотой запас – вклад в выкуп, получив взамен легонький мешочек с парочкой золотых и десятком серебряных и медных монет. На первое время хватит.

Нас отвели в баню, где молодые жрицы, абсолютно голые, быстро и сноровисто нас вымыли. Затем, уложив на мраморные столы, натерли пахучим маслом. Парням процедура очень понравилась. Олег в ходе процесса все время пытался схватить свою банщицу за разные места. Та хихикала и шлепала охальника по шаловливым ручкам. Ясен пень, все мужики от такой картины возбудились. Я, покрутив головой, заметил, что за сценой наблюдает пожилая жрица, которая осматривала нас сразу. Она одобрительно кивала головой. «Еще одна проверка товара!» – понял я.

После бани нас сытно накормили, не пожалев вина. Я на выпивку не налегал, а вот парни захмелели. Поэтому благодушно слушали речь все той же пожилой жрицы, рассказывавшей, чем и как гостям предстоит в храме заниматься. Ничего нового нам не поведали, разве что уточнили нюансы. За хорошее поведение донорам предоставлялась свобода перемещения по городу и в общении с людьми. Но за пределы города выходить запрещалось. За нарушение правил полагались наказания. На какое-то время могли запретить выход в город, а в случае тяжких проступков – оштрафовать, а то и посадить в подвал. Сроки запрета, отсидки и сумма штрафа определяла главная жрица, она же верховный понтифик. Категорически запрещалось вступать в интимные связи с женщинами, пьянствовать и безобразничать. За этим, как предупредили нас, будут смотреть. Жить нам предстояло на территории храма в специально предназначенном для мужчин доме – по трое–четверо в комнате. Короче, в общаге.

Говорила жрица на латыни, я переводил. При этом позволял себе вольности и комментарии. Парни прыскали и хохотали. Жрица косилась, но от замечаний удержалась – видимо списала реакцию на щекотливость темы. Все это время «штангистка» за нами внимательно наблюдала.