Ты сказала, что это сработает - Энн Гарвин

– Нет, Саманта. Ты заблуждаешься на свой счет. – Он отпустил мой локоть. – Не пойми меня неправильно: есть, как ты выражаешься, ватные люди. Но это не ты.

Где же Холли? Где шумная Холли, которая никогда не упускала случая встрять в разговор и перетянуть одеяло на себя? Мне требовалась минута, неделя, месяц, чтобы осмыслить тот факт, что я отнюдь не простой одномерный человек, а нечто иное.

– Не обязательно быть человеком определенного типа, чтобы принимать помощь земли, тотемных животных и мироздания. Они в равной мере помогают и органическим фермерам, и инвестиционным банкирам. На самом деле, – он отвел взгляд, – в остальное время я работаю бухгалтером.

Это показалось мне забавным. Я рассмеялась с облегчением, и он тоже, но тему не сменил.

– Именно поэтому ты такая тихая?

– Тихая? Ты такой меня видишь?

– Тотемное животное, которое ты призвала, – олень. Он хочет быть с тобой, если ты позволишь. Он хочет помочь тебе справиться с предстоящей задачей. Помочь тебе направить сострадание, которое ты испытываешь к окружающим, внутрь себя.

Доброта в его голосе почти добила меня. Я чувствовала, как подступают слезы, и тут, само собой, обнаружилась Холли. Не знаю, как долго она наблюдала за нами. Могла бы прервать сеанс, скомандовав «Поехали!». Но чтобы она видела, как я плачу, стоя вплотную к мужчине, держащему в руке веер из куриных перьев – тьфу! Не знаю, что я об этом думала, но окончания этого определенно никогда не услышу. Она непоколебимо верила в то, что только мысли определяют жизнь, которую ты заслуживаешь, но я знала, что разговоры о тотемных животных – это чересчур. Если она не понимала, почему Кэти так привязана к Арахису, где уж ей было понять, что призрачный олень хочет помочь мне постоять за себя? Возможно, я в нем нуждалась, но я не собиралась позволять Холли издеваться над моим, пусть даже фальшивым, тотемным оленем.

И тут на лице Холли появилась знаменитая ухмылка.

– Ну разве Марвин не чудо?

Саммер ворвалась в комнату – волосы светлые, кожа блестит. Вот оно, сладостное спасение.

Я вытерла глаза.

– Хорошо, спасибо, – пробормотала я Марвину, надеясь захлопнуть свою духовную дверь.

Саммер закинула сумку на тонюсенькое плечико, и папка с документами на кемпер исчезла из поля зрения. Шанс освободиться от нее был профукан.

– Слезы – это нормально, – убежденно произнес Марвин. – Порой люди смеются или злятся. Здесь все нормально.

Я кивнула, украдкой взглянув на Холли, которой удавалось одним движением брови выразить скептицизм, нетерпение и властность. Стыдясь того, что я нуждаюсь в ее одобрении и в то же время даю ей еще одну причину меня отвергнуть, я поникла от несправедливости.

Марвин этого не видел. Возможно, человеку, общающемуся с фантомами, нет дела до шумных полтергейстов в человеческом обличье? Он продолжал:

– Чтобы пояснить, скажу так. Если зарыться в песок и отдать негативные мысли земле, можно открыть в себе новое видение.

– В песок? В смысле, по шею?

– Можно лежа на спине. Завернувшись в простыню.

– Ну у нас на это не будет времени, – перебила Холли.

Марвин не повернулся, но заговорил с Холли:

– И очень жаль, потому что ты могла бы освободиться, и тогда твое внутреннее солнце воссияло бы. На кого ты злишься, Холли? Ты хоть знаешь?

На меня, хотела сказать я. Она злится на меня, а я ужасно боюсь узнать, что такого сделала, потому что вдруг я это заслужила и не смогу исправить? И еще я бы добавила: Поэтому я не стану говорить об этом.

Марвин взглянул на меня, словно услышал мои мысли. Он сунул мне в руку визитку и сказал:

– Поговори со своим внутренним оленем. В ближайшие дни тебе понадобится помощь.

Фраза про помощь навела меня на раздумья: И на что это будет похоже? Попросить о помощи и получить ее.

Я повернулась, чтобы вслед за Холли и Саммер идти к машине, но остановилась и сказала Марвину так, чтобы другие не услышали:

– Мой отец. Он отчитывал меня, а потом говорил: «Это твой шанс, Сэмми. Говори все, что хочешь сказать». Если у меня не было слов наготове, он орал: «Говори!» Мама касалась моего плеча, напоминая, что мои слова только усугубят ситуацию.

Будучи профи, способным к эмпатии, Марвин не выказал дежурного участия. Вместо этого он сказал:

– Отстойно думать, что тебе приходится преодолевать заботливое приспособленчество матери, тогда как проблемой был твой отец.

Меня воспитывал отец, который при столкновении с антагонистом вставал на дыбы и атаковал. В отличие от мамы он не улыбался и не молчал. Он теснил, запугивал, громил.

Как-то раз он принял нетипичное для себя решение и заплатил подрядчику за то, чтобы у нас на заднем дворе положили сланцевую плитку. Изо дня в день к нам заваливалась разношерстная компания, которую мы с мамой называли пиратами. Они приходили, когда бригадира не было, – травили байки, курили, клали пару плиток и шли обедать. Они были как мятежные матросы на суше, валяющие дурака.

Через неделю, когда дворик был почти готов, мама пошутила за ужином, что угостит их лаймами, а то еще цингой заболеют.

Позже тем же вечером я услышала, как отец говорит по телефону с владельцем компании.

– Если вы нанимаете волонтеров из «Старших братьев Америки», дело ваше, но работа должна быть сделана идеально.

Он захлопнул дверь своего кабинета, и мне стало жаль человека, с которым он разговаривал по телефону.

Несколько дней спустя я стояла у открытого окна, на котором висела прозрачная занавеска в горошек.

– Неприемлемо. Из рук вон. Как вы намерены это исправить?

Его собеседник пытался объяснить, задать вопрос, оправдаться.

– Вы – жертва, – орал отец, уничтожая все попытки аргументации, подобно газонокосилке, проехавшей по рудбекиям, которые посадила мама. Отец выворачивал слова подрядчика наизнанку – у того побелела челюсть, а на виске забилась жилка. Даже я в свои пятнадцать лет понимала, что он был вне себя от гнева.

Отец покачал головой и сказал:

– Вы просто не понимаете.

Так же он говорил мне, когда я пыталась ему объяснить, что не хочу заниматься бухучетом, изучать программирование или играть в гольф. Что я хочу помогать больным, может быть, стану медсестрой, а заключать сделки на поле для гольфа – это не мое. Он скрежетал зубами, отметал мои возражения и с горьким презрением говорил:

– Ты просто не понимаешь, Саманта. И никогда не поймешь.

Этого было достаточно, чтобы он разошелся на час. Одна фраза, сказанная мной в свою защиту, – и следовала часовая