Дружба — Этико-психологический очерк - Игорь Кон

«Детские несчастья — особый род одиссеи. Их печаль, тонкость, неожиданная мрачность, страхи, а рядом: железные законы „больших“, покачивающиеся где-то в неизмеримой высоте со всей своей почти божественной непостижимостью… Тут же рядом — шалость, трепещущая фантазия (которая все просится на волю), а на шаг еще дальше-какие-то жуткие срывы, чуть ли не пропасти». Это образное описание переживаний детей принадлежит перу тонкого знатока их психологии — советскому писателю С. Боброву. А вот признание английского философа Б. Рассела: «Все мое детство я испытывал растущее чувство одиночества и отчаяния: встречу ли когда-нибудь человека, с которым мог бы говорить. Природа и книги, и позже математика спасли меня от полной безнадежности…»

Эти индивидуальные, особые случаи не так уж исключительны. Истинные мысли и чувства ребенка, писал польский педагог Я. Корчак, «затеряны среди перенятых им у взрослых слов и форм, которыми он пользуется, вкладывая в них совершенно иное, собственное содержание».

Поэтому не стоит излишне увлекаться «стадиальными» моделями дружбы, жестко при вязанными к тому или иному хронологическому возрасту, и данными массовых опросов, результаты которых зависят от множества случайных обстоятельств. «Детская», «подростковая» и «юношеская» дружба, конечно, отличаются друг от друга. Но не больше, чем отличаются друг от друга разные дети, подростки и юноши.

7. ЮНОСТЬ В ПОИСКАХ ДРУГА

Первое чувство, к которому восприимчив заботливо воспитанный юноша, это не любовь, а дружба.

Отрочество и юность всегда считались привилегированным «возрастом дружбы». Ранняя юность означает рост самостоятельности, эмансипацию от родителей и переориентацию на сверстников. Это период бурного роста самосознания и обусловленной этим потребности в интимности. Все чувства и отношения этого возраста отличаются исключительно яркой эмоциональной окрашенностью.

Рассмотрим здесь особенности юношеской дружбы, опираясь главным образом на данные проведенного автором совместно с В. А. Лосенковым эмпирического исследования.

Его объектом были учащиеся 7-10-х классов ленинградских средних школ (всего 925 человек).

Для сравнения с городскими школьниками было опрошено 250 сельских девятиклассников из Ленинградской, Читинской и Челябинской областей. Основным требованием к этой выборке была достаточная удаленность от областных центров и крупных промышленных предприятий, чтобы родители опрашиваемых были связаны преимущественно с сельскохозяйственным трудом. Исследование охватило также студентов нескольких ленинградских вузов технического, гуманитарного и естественнонаучного профиля (примерно поровну); для обработки были отобраны анкеты только жителей Ленинграда (372 человека), по возрасту они распределялись так: 18–19 лет — 123 человека, 20–21 год — 166, 22 года и старше — 83 человека.

Главным инструментом сбора информации была анкета, содержавшая около 200 пунктов информации (вопросов, шкал и т. д.). К более узкой выборке (162 ленинградских девятиклассника) применялись еще две методики:

1) процедура ранговых оценок испытуемыми самих себя по 16 личностным качествам, со своей собственной точки зрения (самооценка) и с предполагаемых точек зрения отца, матери, ближайшего друга, одноклассников и одноклассниц (оценки, ожидаемые от значимых лиц); 2) адаптированный личностный тест Р. Кэттелла, специально рассчитанный на старшеклассников (формы А и В).

Для ребенка главным авторитетом, источником информации и эмоциональной поддержки, как правило, бывают родители и другие взрослые. Поступление в школу и появление в жизни ребенка нового авторитета — учителя не меняет сути дела — ориентации на старшего, взрослого.

Вырастая, ребенок разрывает «пуповину» прежних отношений, основанных на зависимости от взрослых, переоценивает и перестраивает их, включая в новую, более сложную систему, в которой сам он претендует на самостоятельную и центральную роль. Его новая ориентация — на сверстников резко усиливается в переходном возрасте. Младшие дети еще принимают различие двух миров — детского и взрослого — и неравноправность отношения между этими мирами как нечто естественное, само собой разумеющееся. Подросток уже не хочет считать себя ребенком, он все больше ориентируется на взрослые нормы и критерии. Вместе с тем дабы обеспечить себе автономию от старших, он всячески подчеркивает свои возрастно-групповые отличия, считая себя представителем особого, не детского и не взрослого, «третьего мира».

Юношеское желание выделиться, быть непохожим на взрослых точно передает признание одного 16-летнего москвича: «Я курю… чтобы считаться взрослым, вернее, быть на них похожим. А вот одеваемся мы так, чтобы не быть на них похожими. Почему такое противоречие? Мне кажется, что джинсы или майка с короткими рукавами — не просто удобная одежда для нас, еще растущих по 4–5 сантиметров в год. Но это как будто и униформа, как будто мы — игроки одной команды или служащие цирка. Увидишь в толпе парня в джинсах, с сумкой через плечо, и сразу узнаешь: „свой“. Так же и девчонок своих мы узнаем по некоторым внешним приметам».

Потребность в обществе сверстников типична для подростка и юноши. В проведенном нами в 1970 г. анкетировании крымских старшеклассников (160 мальчиков и девочек 8-9-х классов) им было предложено ранжировать, с кем они предпочли бы проводить свое свободное время — с родителями, друзьями, в компании сверстников своего пола, в смешанной компании и т. д. Родители оказались у мальчиков на последнем месте (шестом), а у девочек — на четвертом месте. Сходную картину рисуют и многочисленные другие исследования.

Эти пристрастия проявляются не только в объеме совместно проводимого времени. Если младшему подростку достаточно участвовать в коллективной жизни, быть с другими, то старшему необходимо быть принятым сверстниками, иметь у них определенный престиж. Низкий статус в коллективе, как правило, вызывает тревожность, а разрыв между притязаниями и реальным положением переживается крайне болезненно.

Помимо организованных коллективов (школьный класс, комсомольская организация и др.) большое значение, особенно для мальчиков, приобретают неформальные стихийные группы, формирующиеся на улице, во дворах и т. д. По данным психолога И. С. Полонского, через такие группы проходит не менее 80–85 % всех ребят. Эти группы большей частью смешанные по своему социальному составу (из обследованных Полонским городских компаний 29 % состояли из одних школьников, 16 %-из работающих подростков и учащихся профтехучилищ, остальные-смешанные), почти девять десятых из них-разновозрастные. 36–38 % таких групп — чисто мужские, в остальных участвуют и мальчики и девочки.

Хотя ощущение «групповой принадлежности» психологически очень важно для подростка, жесткая конформность неформальных групп то и дело приходит в противоречие с потребностью сознавать и чувствовать себя индивидуальностью. «Я часто думаю, чем же мы „свои“, что у нас общего? — продолжает рассуждать упомянутый выше московский мальчик. — Мы отличаемся от других своей манерой одеваться, то есть не похожи на „других“. Но при этом как две капли воды похожи „друг на друга“. Одни и те же диски слушаем, одинаковыми словами выражаем свой восторг или неприязнь, одни и те же слова говорим девчонкам…»

Юношеское Я не совпадает с групповым Мы и зачастую определяется именно по контрасту с ним.

Группа ленинградских девятиклассников в уже упоминавшемся нашем исследовании юношеской дружбы оценивала, насколько определенные морально-психологические качества (доброта, трудолюбие, смелость, способность понять другого и т. д.) типичны для среднего юноши и девушки их возраста, а затем — для них самих. Образы собственного Я оказались нравственно-психологически гораздо тоньше группового образа Мы. Юноши считают себя менее смелыми, менее общительными и жизнерадостными, зато более добрыми и способными понять другого человека, чем их ровесники. Девушки приписывают себе меньшую общительность, но большую искренность, справедливость и верность. Сходную тенденцию французский психолог Б. Заззо обнаружила у юных французов. Большинство опрошенных ею юношей, независимо от возраста и образования, считают, что они больше своих ровесников склонны к одиночеству, острее испытывают потребность в дружбе, сильнее привязаны к семье и активнее стремятся к профессиональному успеху, зато им меньше, чем большинству, присущи смелость, любовь к риску и уверенность в себе. В самохарактеристиках девушек также фигурируют повышенная склонность к одиночеству, потребность в дружбе и большая, чем у юношей, непохожесть на других.

Главное психологическое приобретение ранней юности — открытие своего внутреннего мира. Для ребенка единственной осознаваемой реальностью является внешний мир, куда он проецирует и свою фантазию. Для юноши внешний, физический мир — только одна из возможностей субъективного опыта, средоточием которого является он сам. Это ощущение образно выразила 15-летняя девочка, которая на вопрос психолога: «Какая вещь кажется тебе наиболее реальной?» — ответила: «Я сама».