Зима, когда я вырос - Петер Гестел

В комнате у Бет было не совсем темно и не совсем холодно. Электрическая печка была включена на одно деление, при слабом свете я видел стол с фотокарточками.

Реветь мне расхотелось. Я глубоко вздохнул и сел по-турецки на пол.

Я не имел права сидеть здесь на полу.

Это наверняка плохо кончится.

Сейчас придет Бет и оттаскает меня за волосы и отругает.

Бет со Званом спокойно вошли в комнату.

Бет подошла к столу, чиркнула спичкой и зажгла две свечи.

Оба сели на пол неподалеку от меня.

Бет не сердилась. Для нее я уже тоже перестал быть просто мальчиком с улицы.

При свечах я мог разглядеть фотокарточки, сейчас они были не такими скучными, как фотокарточки при дневном свете, которые всегда одни и те же и никогда-никогда не меняются.

— Привет, Томми! — сказала Бет.

Зван скорчил мне смешную рожу.

Они хотели меня развеселить.

— Через несколько месяцев вернется твой папа, Томми, — сказала Бет. — Ты тогда сможешь рассказать ему отличные истории.

Какое-то время я смотрел на фотокарточки. При колеблющемся свете казалось, что все эти дяденьки и тетеньки смотрят на меня и уж точно не умерли.

Зван с Бет сидели спиной к столу — они были из той же оперы, что и фотокарточки.

Я имел право сидеть здесь на полу.

Когда тебя отовсюду гонят и даже не придумать, откуда еще прогонят, то здорово, что здесь такого не случится.

Я был из той же оперы, что Бет со Званом. Значит, я был из той же оперы, что и фотокарточки. Но я не мог им этого рассказать. Это было только для меня. У меня так много всего, что только для меня, прямо голова от этого пухнет.

— Вот мы все тут и сидим, — сказала Бет.

— Да, вот и сидим, — сказал Зван.

— Моя комната, — сказала Бет, — ваша комната.

Я засмущался и стал вглядываться в старую лампу над головой. Она не горела, и цветное стекло абажура пошло трещинами, — лампа была, наверное, старше, чем мы все вместе взятые.

— «Здрасьте», — сказала лампа, «Бонжур», — сказал абажур.

По их лицам я увидел, что они стараются посмеяться вместе со мной.

Я поднял с пола пушинку, положил себе на ладонь и дунул в сторону Бет.

Она засмеялась и вскочила на ноги.

— Поцелуешь меня потом, — сказала она, — когда у меня будут холодные щеки. Пошли, пройдемся по свежему воздуху, я хочу хорошенько померзнуть.

Бет в красной шапочке спускалась вниз по лестнице. Мы со Званом быстро надели пальто. Я добежал до двери первым; после небольшой драки он раньше меня выскочил на высокое каменное крыльцо и начал спускаться, но поскользнулся, сел на попу и съехал, ступенька за ступенькой, вниз.

— Это бывает, — сказал я.

Я очень спокойно спустился вниз. Поднял Звана, и мы глубоко вдохнули холодный воздух. Длинная улица была пустая и белая, ни одной машины, вдали слышалось металлическое лязганье трамвая, но это был такой неясный звук, что запросто мог оказаться и чем-то другим.

Бет шла по трамвайному рельсу, изображая канатоходца. Она расставила руки и время от времени поглядывала вниз, на асфальт, так что казалось, будто она балансирует на канате. Каждый шаг она делала с большой осторожностью — она наверняка видела канатоходцев в цирке.

Зван смотрел на нее с удивлением.

И вдруг Бет начала извиваться всем телом, быстро махать руками, она наклонялась то вперед, то назад, просто здорово!

— Господи, — сказал я, — она сейчас упадет!

Но Бет в последний момент все же удалось сохранить равновесие.

Зван побежал к трамвайным рельсам, которые лежали резкими черными полосами на грязно-сером асфальте. Точно полупьяный канатоходец, он направился следом за Бет, а я пробежал вперед и пошел мелкими шажками им навстречу. Когда я вот-вот должен был столкнуться с Бет, она отскочила в сторону, и я нечаянно столкнулся со Званом.

— Ты чего? — спросил он.

Я не обращал внимания на Звана. Я смотрел на Бет. Она танцевала на снегу, красиво кружилась и махала руками.

Внезапно она остановилась. И весело расхохоталась, увидев нас, так что я засмущался.

Красный помпон на ее шапочке раскачивался, чулки и пальто на фоне грязного снега казались чернее, чем когда-либо, — я еще никогда в жизни не был так влюблен ни в одну девочку.

— Ты выглядишь по-идиотски, — сказал я.

— Как здесь тихо, — сказала она.

У площади Фредерика трамвай с лязганьем сделал поворот. Мы отошли от рельсов подальше.

— Вечер только начинается, — сказал Зван, стоя на тротуаре, — у нас впереди еще много часов.

Бет покачала головой.

— Не расстраивайся, — сказала Бет, — мы найдем чем заняться.

Она подошла к нам и обняла за плечи — правой рукой меня, левой Звана, мы мелкими шажками пошли вместе с ней по улице, а может быть, она думала, что это она идет вместе с нами, — в любом случае мы все мелкими шажками и совершенно спокойно двигались в сторону Ден Тексстрат. Я хотел что-то сказать, но вовремя подумал: закрой варежку. И пока я так думал и очень собой гордился, мы дошли до Ден Тексстрат. Здесь было меньше уличных огней и потому казалось еще тише, чем на Ветерингсханс.

— Куда ты нас ведешь, Пим? — спросила Бет.

Зван ничего не сказал.

Я ничего не сказал.

Мы шли все втроем — посередине улицы, не глядя ни влево, ни вправо. Люди в освещенных комнатах могли бы нас увидеть, если бы посмотрели в окно, но из освещенной комнаты полутемная улица выглядит совершенно темной, а прохожие кажутся привидениями.

— Давайте сядем на трамвай, — предложила Бет, — и поедем просто так куда-нибудь?

Зван остановился. Оттого что он остановился, мы тоже остановились.

— Да, Пим, — сказала Бет, — как тебе моя идея? Мы сойдем с трамвая, заблудимся, позвоним в какой-нибудь дом и скажем: мы трое бедных сироток, мы заблудились.

— Я не сиротка, — сказал я. — Я полусиротка, хотя папа говорит, что полусирот не бывает.

Они меня не слушали.

Зван высвободился из-под руки Бет и пошел к дому, который я уже знал, — мы с Бет останавливались перед ним, когда возвращались из магазинов.

Зван подошел близко-близко и осмотрел дом внимательно. Он встал так, чтобы изнутри его не было видно. Медленно обернулся к нам.

— Да, — сказал он, — вот этот, да?

Бет сняла шапочку, потрясла головой, чтобы у нее распустились волосы, прижала ладони к щекам и спросила меня, вытянув губы:

— Тебе тоже жарко?

Мы подошли к Звану, стоявшему у двери дома. Он смеялся.

— Откуда ты знаешь? — спросила Бет. — Откуда ты знаешь, что это был твой дом?

— Я это почувствовал.

Он продолжал смеяться.

— Почему ты так глупо смеешься? — спросила Бет.

— Ты сжала руку у меня на плече, вот я и подумал: это здесь. Самый обыкновенный дом.

Я подошел к окну и заглянул внутрь. Спиной ко мне в кресле сидел грузный мужчина, читавший газету. Женщина стирала большой тряпкой пыль с фотокарточек на комоде.

Зван и Бет подошли и встали рядом со мной.

Мужчина опустил газету и стал смотреть на зад своей жены. Та словно почувствовала это, поставила рамку с фотокарточкой на место и провела по заду бледной рукой.

Я прижал нос к стеклу.

— Совершенно не помню эту комнату, — тихо сказал Зван.

Мужчина неожиданно повернул голову к окну. Что-то сказал, чего мы не могли расслышать; женщина обернулась и покачала головой, увидев нас.

— Не бойтесь, — сказала нам Бет. — Не надо гримасничать, просто смотрите им в лицо — и всё.

— Какая чушь, — сказал Зван.

Слова Бет навели меня на мысль, и я состроил рожу.

— Они едят из наших тарелок, — сказала Бет, — они едят нашими ножами и ложками.

— Он похож на того типа, которого мы здесь тогда видели, — сказал я.

— Это он и есть, — сказала Бет. — А теперь тихо!

Мужчина здорово разозлился из-за моей гримасы.

Было отчетливо видно, как он ругается, хотя слов было не разобрать. Он подошел к окну, так что мы разом отпрянули, потом он направился к двери и вышел из комнаты в коридор.

— Сейчас он выйдет на улицу, — заорал я. — Ребята, драпаем отсюда!

— И не подумаю, — сказал Зван.

Женщина растерялась. Уронила тряпку, наклонилась за ней и чуть не упала.

Тут открылась входная дверь. Мужчина выскочил на улицу и едва не поскользнулся.

— А ну проваливайте подальше! — заорал он. — Что это вы здесь делаете? Сейчас вызову полицию, хулиганы!

Бет сложила руки на груди.

— Меня зовут Бет Зван, — спокойно сказала она.

— Ты замерзнешь, Виллем, — донесся из дома голос женщины. — Оставь ты их в покое.

— Я здесь раньше жил, — сказал Зван. — С мамой и папой. Их забрали немцы. Они погибли в Польше.

— Все вранье! — заорал мужчина. — Наглая ложь! Спросите у кого угодно, я живу здесь уже много лет.

— С этой улицы забрали много семей, — сказала Бет.