Властелин «чужого». Текстология и проблемы поэтики Д. С. Мережковского - Елена Андрущенко

Подобное отношение к той эпохе было созвучно представлениям Д. Мережковского, высказанным в статьях «Интеллигенция и народ», «Семь смиренных» и «Завет Белинского», в романе «14 декабря (Декабристы)» и в пьесе «Будет радость». В книге А. Корнилова не только рассказывалось об истории семьи, взаимоотношениях между ее членами, обстановке в родовом имении, где бывали известные люди той эпохи – Н. Станкевич, В. Белинский и пр., но и впервые публиковались некоторые материалы, хранившиеся в семейном архиве в усадьбе Бакуниных, Премухине, письма, фотографии и пр. Опора на издание такого рода давала критике основание считать пьесу исторической и судить о ней, исходя из этой позиции. Во всяком случае, сравнение «Романтиков» с драматургией Толстого, проведенное А.Р. Кугелем, оказалось явно не в пользу Д. Мережковского.

«"Романтики" – сугубо скучная, малокровная пьеса. Романтизм в применении к Бакунину и всему кружку русской интеллигенции того времени – совершенно неподходящий термин. "Драгоценнейшая скука г. Мережковского" в исполнении актеров "г. Юрьева и г. Лешкова" получила "достойнейшую оправу. То, что у Толстого горело ярким пламенем, у Мережковского приобретает характер запутанного, извилистого, так сказать, закругления… Спасение мира в каком-то особенном, по его, г. Мережковского, пониманию" лежит "в мистике, любви" и т. п.» [162] .

Вл. С. [Влад. Ник. Соловьев] полагал, что

«… ум, предвзятые предпосылки победили истину, а диалог убил действие. "Романтики" оказались не более, как стремлением семейную хронику Бакуниных приспособить к сцене… От этого исчезла обаятельность сценических образов и потускнела самая легенда русской общественности» [163] .

У Н. Долгова, который, в целом, был согласен с выбранной темой, сомнения вызывала достоверность выписанных характеров и понимание автором сути эпохи 30-х гг.

«До этой эпохи – период поверхностного подражания западным формам, после – пора тех грубых узкореалистических доктрин, которые уже два десятка лет как опередила русская мысль. Среди этих крайностей передовые кружки 30-х гг. рисуются очагами высшего подъема национальной мысли, искавшей опору политических и эстетических взглядов в широких религиознофилософских обобщениях. Автор избрал "неудачную тему" – "эпизод ухода молодого Миши Бакунина, порывающего с родным очагом и целиком отдавшегося делу революции"; создал слабые характеры – "бледные тени" подлинно "поэтических образов" Бакуниных; неумело выписал фон, на котором разворачивались события, – "недостаточность выдумки", "склонность идти по шаблону", исказил характер Бакунина, "мятежника, выступающего в пьесе достаточно жалким, осмеянным, а в конце концов, и побитым существом"» [164] .

Б. Томашевский полагал, что при изучении истории текстов пьес следует иметь в виду существование театральной цензуры, которая осуществлялась помимо цензуры общей:

«Пьесы для постановок на сцене подвергались новому цензурному просмотру, гораздо более строгому, чем при отдаче произведения в печать. Таким образом довольно часто напечатанные пьесы допускались к представлению лишь при условии частичных исключений и переделок, а то и вовсе запрещались. <…> Цензурное вмешательство, помимо всего прочего, обычно понижает степень достоверности текста. Исключенные цензурой места часто бывает не легко восстановить» [165] .

У нас есть возможность видеть, как «Романтики» проходили эту цензуру и какие фрагменты текста были ею исключены. В Совете главного управления по делам печати, куда была представлена пьеса в июле 1916 г., обсуждение проходило следующим образом:

«Протокол заседания Совета главного Управления по делам печати 23-го июля 1916 г.

Председатель Начальник главного управления по делам печати действительный Статский Советник

В.А. Удинцев. Присутствовали члены Совета тайный Советник А.В. Муромцев, Действительные Статские Советники М.И. Догель, Д.В. Истомин, В.И. Кисловский, Д.М. Потемкин, М.А. Толстой и Статский Советник Князев Н.Г.

Слушали:

2. Доклад члена Совета Толстого о поступившей в Драматическую цензуру пьесе Д.С. Мережковского "Романтики".

Пьеса "Романтики" Д.С. Мережковского, рассмотренная Цензором Бароном Дризеном, представляет собою драму в семье Бакуниных (названных Кубаниными) в ту эпоху, когда будущий нигилист проявил свои наклонности к протесту против существующих принципов в кругу своих сестер, проповедуя абсолютную свободу человека в романтическом, по мнению автора, стремлении водворить рай на земле. Он достигает того, что замужняя его сестра Дьякова отказывается от совместной жизни с мужем. Драматическая интрига и состоит в этом разладе между супругами, в сущности, любящими друг друга, муж горячо и этого не скрывая, жена сначала лишь дружески, а потом и искренне, страдая из-за разлуки, куда ее влечет Михаил Бакунин. Цензор находит возможным допустить пьесу к представлению.

С своей стороны, Д.<ействительный> С.<татский> С.<оветник> Толстой не встречает препятствий к такому разрешению, но лишь с исключениями и по установлении принципиального согласия к допущению на сцену таких лиц, как известных нигилистов и других политических противников государственности, что ранее запрещалось Главным Управлением.

Кроме того, по мнению М.А. Толстого, точка зрения г. Мережковского на Бакунина недостаточно ясно проявлена. Указывая в некоторых сценах на комический пафос Бакунина, набор слов в его проповедях, на ничтожество и нежизненность его поступков, и даже в цитате письма Белинского определяя его с чрезвычайно отрицательной стороны, – в то же время устами пьяного, но умного друга дома Митеньки, как бы поощряет его бунтарские попытки и прославляет его способность бороться за братство, равенство, свободу.

При исключении соответствующих мест, можно парализовать несколько возможность режиссуре использовать эту неясность тенденции постановкой пьесы в нежелательном освещении.

При обмене мнений по поводу доклада Члена Совета Толстого, Д.<ействительный> С.<татский> С.<оветник> Истомин указал, что хотя в пьесе слышатся отзвуки социализма и нигилизма, но нельзя не признать, что многие места в пьесе развенчивают Бакунина, не делают его героем, в виду чего принципиально пьесу Мережковского можно разрешить к постановке, сделавши при этом соответствующие исключения.

Д.<ействительный> С.<татский> С.<оветник> Догель высказался также за разрешение к постановке с принципиальной точки зрения пьесы Мережковского, считая, что Бакунин в пьесе обрисован скорее с отрицательной, чем с положительной стороны и поэтому едва ли вызовет особенное сочувственное отношение к себе у публики, но при разрешении пьесы к постановке необходимо изменить ее конец, пропустивши тираду Митеньки, начинающуюся словами "нет, не за наше здоровье…".

Обсудив изложенные мнения, Совет постановил признать постановку на сцене пьесы Мережковского "Романтики" возможной, если автором ее будут изменены соответствующие места, подчеркивающее особенные значение и роль Бакунина и опущена указанная Д.<ействительным> С.<татским> С.<оветником> Догелем тирада Митеньки в конце пьесы, о чем сообщить Д.С. Мережковскому» (671–673).

Н.В. Дризен сообщил об этом решении Д. Мережковскому, и тот предпринял попытку сохранить указанные к изъятию фрагменты. 28 июля 1916 г. он писал цензору:

«Глубокоуважаемый Николай Васильевич, спасибо за письмо и хлопоты. Слава Богу, что все-таки пьеса прошла, хотя исключения цензурные очень обидные по своей неосновательности и произвольности. Мелкие, но грубые…

Одно исключение особенно грубое и ненужное – это последние слова Митеньки, которыми пьеса кончается (на стр. 135). У меня большая просьба к Вам: нельзя ли ходатайствовать, чтобы позволили сохранить эти слова, исключив из них, если уж это непременно нужно, то, за что они и запрещены, вероятно? Выписываю, подчеркнув красным карандашом то, что можно бы выпустить, сохранив остальное:

Мит. <енька>. – Нет, не за наше здоровье, а за здоровье Мих.<аила> Кубанина. Пей, гуляй, православный народ ! Кричи все: виват свобода, братство и равенство ! Виват, Михаил Кубанин!

Нельзя ли также восстановить условные исключения (потому что – "непонятно"): на стр. 134. "Это притча о нем, о М.<ихаиле> Куб.<анине>". Притча на счет медовых сот в львиной челюсти. Нельзя ли растолковать, что тут нет ничего преступного и понять довольно легко: Кубанин сначала Дьякову казался жестоким, злым (лютым львом), а вот в конце концов оказался-таки добрым – по крайней мере сделал нечаянно добро Дьякову (доброе – кроткое – сладкое – "мед в челюсти львиной"). Вот почему эта "притча о нем, о М.<ихаиле> Куб.<анине>".